Групповая гонка. Записки генерала КГБ - Валерий Сысоев

Спортивная рота находилась в верхней точке города за телевизионной башней – там, где разбит бакинский ботанический сад. Там я запоздало понял, что горных лыж в моей жизни скорее всего уже никогда не будет, но горевать по этому поводу уже не приходилось: началась моя активная армейская спортивная жизнь. Другая жизнь, которая продлилась два года и семь месяцев.

На тот период времени Баку был очень спортивным городом. Там базировались очень сильные, известные на всю страну спортивные клубы: волейбольный – «Нефтчи», ватерпольный – ККФ, был очень развит велосипедный спорт – в сборную СССР входили сразу несколько бакинских гонщиков. Руководство республики и города очень любило спорт и всячески его поддерживало.

А еще Баку был одним из самых интернациональных городов Кавказа – этим он очень походил на двор моего кунцевского детства. Кого там только не было: армяне, грузины, азербайджанцы, евреи… Там я увидел жизнь с совершенно иной стороны и, пожалуй, впервые очень отчетливо понял, что Москва – это не Советский Союз, а совершенно отдельное государство. Дело было даже не в национальном колорите. А в массе мелочей, из которых состоял иной уклад. Непривычный, непонятный и оттого – раздражающий массой деталей. Например, утренними песнопениями муэдзина, который чуть свет начинал голосить с минарета ближайшей мечети.

Нашим велосипедным тренером был Миша Цатурян. Когда он узнал о том, что я какое-то время успел поучиться в школе тренеров, то попросил меня помимо своих собственных тренировок помогать ему в работе с молодежью. Я с радостью согласился – не столько потому, что мне была интересна тренерская работа, хотя занимался я ей с удовольствием, но еще и потому, что помощнику тренера полагался мотоцикл.

Ездили мы много. Сборы и выступления проводились в разных частях республики – в старой столице Шамахы, на юге – в Али-Байрамлы, в Гянжи, Каббале. Мало-помалу ко мне приходило понимание другой культуры. Много лет спустя я пойму, что причиной развала нашей огромной страны стал и тот факт, что мы в России и бывших республиках в какой-то момент перестали стремиться к тому, чтобы познать, понять и принять культуру друг друга. Стали пытаться навязать свои привычки и обычаи, встать как бы над всеми – и это было колоссальнейшей ошибкой. А тогда в Баку восточная культура виделась мне ничуть не менее богатой, чем российская, и очень интересной. Суп-харчо я впервые попробовал именно там, и, помню, когда попросил повара выбросить из супа траву, которая с непривычки показалась мне странной и невкусной, то услышал: «Это не трава, дорогой. Это – зелень».

Я привыкал есть много зелени, привыкал к тому, что голос муэдзина становится неотъемлемой составляющей моего жизненного сюжета, привыкал во время сборов питаться в чайханах, которые представляли собой еще один колоссальный срез тогдашней жизни – с традициями бесконечных чаепитий, аксакалами. Люди приходили в чайхану с самого утра, и, уходя вечером, оставляли там намного больше денег, чем можно было потратить в любом городском ресторане.

Для нас, велосипедистов, чайхана была во время сборов, пожалуй, единственным местом, где можно было нормально, хотя и без роскошеств поесть: колбаса, хлеб, сыр, чай, сахар. Иногда – яичница. Если повезет – мясо. От всего этого веяло такой древностью жизненного уклада и столь глубинной мудростью, что не проникнуться этим ощущением было совершенно невозможно.

Именно там я начал понимать, что совершенно бессмысленно пытаться каким-то образом нарушить устоявшиеся порядки, изменить матрицу, в соответствии с которой веками развивалась цивилизация на Востоке. Можно только проникнуться ее ценностями, найти собственную нишу, не беспокоя никого вокруг. Так рождалось понимание: как только ты попытаешься быть вне потока или тем более на кого-то давить, подстраивая реальность под себя, тут же возникнет протест. И вылиться он может в самые неожиданные формы.

В Али-Байрамлы (сейчас этот город называется Ширван) у нас были самые тяжелые сборы. Дорога туда из Баку лежала через саж-завод – предприятие, производившее сажу. Когда ветер дул с Каспия, вся эта черная жуть слоями ложилась на шоссе. Достаточно было проехать по дороге один раз, и отмыться становилось совершенно невозможно. Опускаешь в тазик с водой руки – а рук через секунду уже не видно.

Плюс – совершенно невероятное, прожигающее насквозь солнце. Насквозь – в буквальном смысле этого слова. Когда мы после гонки шли в баню, на спинах у всех были выжжены номера – солнце прожигало их сквозь майки. На пляжах, хоть мы не так часто туда выбирались, местный народ сбегался смотреть на удивительный «велосипедный» загар – от середины плеча, там, где заканчивался рукав майки, и от кромки велосипедных шорт.

Я мучился сильнее других, поскольку был блондином. На сгибах рук кожа порой обгорала так сильно, что обнажалось мясо. Помню, одна бабушка подошла ко мне на пляже и спрашивает: «Сынок, отчего это руки у тебя такие?» А я ей отвечаю: мол, вместе с братьями целый день торгуем на солнце пивом – вот руки и обгорают, когда кружки клиентам из окошка протягиваешь. Как она над нами смеялась…

Команда тоже была многонациональной. В ней был еврей из Одессы, украинец – из Киева, латыш Харис Сазонов – из Риги, Томас Тыну из Эстонии, еще один гонщик из Западной Украины и я. Однажды поздним вечером мы всей компанией приехали в Али-Байрамлы и отправились искать чайханщика – чтобы он нас покормил. Нашли, он открыл чайхану, стал накрывать для нас стол, ставить какую-то еду.

С утра велосипедисты всегда берут с собой бачок с питьем. По тем временам это был сладкий чай с большим количеством сахара – вместо глюкозы. В Азии сахар не такой, как у нас – обычно он наколот мелкими кусочками и стоит на столе в специальной плошке. С одним таким кусочком гость иногда сидит весь вечер, обмакивая его в несладкий чай и смазывая язык.

Когда мы поели, расплатились, чайханщик, который все это время стоял у стены, уже явно был настроен на то, чтобы поскорее от нас отделаться и закрыть чайхану. В этот момент Харис Сазонов, наш рижский интеллигент, вставая из-за стола запустил в сахарницу руку, выгреб оттуда весь сахар и пересыпал его себе в карман галифе.

Глаза у чайханщика выкатились наружу и стали наливаться кровью. Увидев это, я даже не понял, а скорее почувствовал, что сейчас случится что-то страшное. Вскочил и сквозь зубы говорю своим: «Уносим ноги. Немедленно!»

Сазонов так и не понял, что случилось. Всю дорогу недоумевал и переспрашивал:

– Мы ж заплатили, в чем дело?

Дело было вовсе не в цене сахара. А в том, что сахар, стоящий на чайном столе, для любого человека с Востока – священен. Как и сам обряд чаепития. Харис своим поступком сам того не желая оскорбил чайханщика до глубины души. Если бы он просто пришел на кухню и попросил сахара, чтобы приготовить сладкий чай в гонку – другое дело. Ему, уверен, насыпали бы столько, сколько нужно и не взяли бы никаких денег.

Смылись мы из той чайханы очень вовремя. Вокруг чайханщика уже стала собираться толпа и, судя по звукам, которые неслись нам вслед, ничего хорошего ждать от этой толпы не приходилось.

Однажды всей командой нас отправили в Туркмению. Председатель местного спорткомитета попросил нас приехать к нему в республику для того, чтобы готовиться к Спартакиаде народов СССР совместно с туркменской командой – помочь таким образом подтянуть на более высокий уровень тамошних спортсменов. Мы сели на паром в Баку и отправились в Красноводск.

Это был еще один по-своему уникальный опыт. Что представлял собой паром Баку – Красноводск описать словами невозможно. Он отправлялся из Баку ночью, а входил в порт прибытия в четыре утра, потому что как только всходило солнце, оно начинало нещадно палить. Воды нет, но есть чайханщик. И на просьбу дать хоть немного воды, невозмутимо отвечает: «Воды нет, водка хочешь?»

Рядом с нами на том пароме оказалась пожилая женщина – мать потомственного офицера, семья которого всю жизнь прожила в тех краях, охраняя границу. Та женщина пригласила всех нас к себе в дом, чем-то наверное накормила, но я этого не помню. Запомнил только, как мы повалились прямо с порога на холодный тесаный пол, покрытый какими-то льняными рогожками, и было так хорошо на нем лежать, что подниматься не хотелось вообще.

Потом мы все-таки выбрались на Каспий, искупались в заливе, в котором летом часами сидел весь город, и, провожая нас на вокзал, где мы должны были сесть на поезд и ехать в Ашхабад, хозяйка сказала:

– Я вам, сынки, совет хочу дать: когда в вагоне станут разносить чай, постарайтесь оказаться первыми.

Поезда в тех краях ходили – живописнее некуда. Отправлялись они ночью по той простой причине, что передвигаться по пустыне днем в железном вагоне было просто невозможно.

Местные аксакалы в своих халатах обычно почему-то не ездили в спальных вагонах – брали общий. Забирались на верхнюю полку, свешивая босые, немытые ноги вниз, при себе у них всегда был опий – в пузыречке из-под пенициллина, и там же на полке они периодически читали вслух свои молитвы.