Принцессы Романовы: царские дочери - Марьяна Скуратовская

И что самое удивительное, юная София-Доротея вскоре ответила мрачному, застенчивому Павлу взаимностью и не стыдилась признаваться в своих чувствах, которые, как показало время, были совершенно искренни, возвышенны и глубоки. Вскоре после того, как Павел просил ее руки и получил согласие, София-Доротея писала ему: «Я не могу лечь, мой дорогой и обожаемый князь, не сказавши Вам еще раз, что я до безумия люблю Вас; моя дружба к Вам, моя любовь, моя привязанность к Вам еще более возросла после разговора, который был у нас сегодня вечером. Богу известно, каким счастьем представляется для меня вскоре принадлежать Вам; вся моя жизнь будет служить лишь для того, чтобы явить Вам доказательства той нежной привязанности и любви, которые мое сердце будет постоянно питать к Вам. Покойной ночи, обожаемый и дорогой князь, спите хорошо, не беспокойтесь призраками, но вспоминайте немного о той, которая обожает Вас».

Павел тоже постарался быть искренним с невестой. Он признался, что душа его населена демонами, что у него ужасный характер, что он подвержен припадкам гнева и приступам необоснованной подозрительности, что по этой причине при русском дворе его никто не любит, и эта нелюбовь может распространиться на его жену. Он предупреждал Софию-Доротею: «…придется прежде всего вооружиться терпением и кротостью, чтобы сносить мою горячность и изменчивое расположение духа, а равно мою нетерпеливость». Но юная принцесса готова была к любым испытаниям ради своей любви.

В православии София-Доротея была крещена как Мария Федоровна. Она довольно быстро выучила русский язык. И вот уже пишет своему жениху по-русски (записка эта сохранилась): «Душа моя! Я надеюсь, что вы будете мною довольны, когда вам сообщу первой мой перевод с французского на русской язык. Это вам докажет сколько я стараюсь вам во всем угодить, ибо любя русский язык, вас я в нем люблю: я очень сожалею, что не могу изъяснить всего того что сердце мое к вам чувствует и с сожалением оканчиваю сказав токмо вам что вы мне всего дороже на свете. Мария».

Екатерине Великой вторая невестка понравилась прежде всего своей безропотной покорностью, а еще – тем, что она сразу же принялась рожать наследников престола, и рожала легко, и дети получались – просто загляденье: здоровые, красивые, сильные – в мать.

Первенцев – будущего императора Александра I Благословенного, родившегося меньше чем через год после свадьбы родителей, в 1777-м, и Константина, родившегося год и четыре месяца спустя, – Екатерина сразу же забрала у родителей, и мальчики росли при бабушке, в ее покоях. Недолго думая, она поступила с невесткой так же, как когда-то с ней самой поступила императрица Елизавета, отобравшая у нее Павла сразу после рождения. Екатерина сама страдала в разлуке с ребенком – а теперь заставила так же страдать свою кроткую невестку.

И, словно от огорчения или в отместку, Мария Федоровна принялась рожать девочек – и только девочек! – раз за разом огорчая свою царственную свекровь. В 1783 году появилась на свет великая княжна Александра Павловна, в 1784-м – Елена Павловна, в 1786-м – Мария Павловна, в 1788-м – Екатерина Павловна, в 1792-м – Ольга Павловна, в 1795-м – Анна Павловна… И только в 1796 году, словно сжалившись над свекровью, Мария Федоровна подарила ей очередного внука, Николая, будущего императора Николая I Палкина, а в 1798 году родила своего последнего ребенка, тоже мальчика, Михаила.

Павел же, куда менее озабоченный престолонаследием, нежели собственным душевным комфортом, радовался тому, что нашел в Марии Федоровне и нежного друга, и заботливую жену, и пылкую любовницу.

Понятия «здоровый образ жизни» в те времена еще не знали. Но Мария Федоровна, деятельная и активная, инстинктивно чувствовала, что для нее правильным будет вставать в семь утра, обливаться холодной водой и до самых холодов держать окна открытыми, чтобы в комнаты всегда был доступ свежему воздуху. Она любила покушать и с трудом выдерживала пост, но каждый день по нескольку часов работала в собственном садике – что-то выкапывала, пересаживала, сеяла. И каждый день отправлялась на пешую прогулку с супругом, а когда родились дети – то и с детьми. Наверное, поэтому Мария Федоровна действительно сохранила отменное здоровье. И частые роды давались ей легко.

Великий князь с супругой поселились в Павловске, в усадьбе, которую им подарила Екатерина. Впрочем, Павел своим истинным домом сделал военизированную Гатчину, она стала отражением его души и вкусов. А Павловск остался вотчиной Марии Федоровны, она превратила его в свое гнездышко, где рожала и растила своих детей, и до сих пор Павловск – в революцию разоренный, а потом сожженный фашистами и с большим трудом восстановленный советскими реставраторами, – поражает красотой, изысканностью и каким-то удивительным, не дворцовым уютом.

Павел обрел в Марии Федоровне единственного настоящего друга на всю оставшуюся жизнь. Она сдержала клятву верности, данную в юности, и всегда оставалась для мужа опорой, желанным берегом, к которому он с радостью возвращался после всех придворных бурь. И даже когда Павел бывал неверен ей – Мария Федоровна проявляла снисходительность и прощала. Она даже подружилась с фавориткой Павла, фрейлиной Нелидовой, дабы вместе успешнее оберегать его среди дворцовых интриг. Ради блага мужа Мария Федоровна согласна была на унижение… И это при том, что горда она была необычайно, это отмечал даже Наполеон: не было у него более свирепого недруга среди европейских правителей, чем эта женщина, принципиально не желавшая признать корсиканского выскочку равным.

Мария Федоровна – при ее красоте, высоком происхождении и душевном благородстве – была еще и талантливым человеком: казалось, при появлении на свет этой девочки присутствовали какие-то добрые феи, щедро ее одарившие! Она не только вышивала, но и прекрасно рисовала, а еще вырезала из дерева, камня и кости сложнейшие камеи и дарила их на торжества своим близким, причем ей удавались даже портреты – а это уже высший пилотаж для камнереза! Ее произведения мы и сейчас можем видеть в музеях Павловска, и они тем более поражают оттого, что создала их великая княгиня и мать десятерых детей, которая старалась сама заниматься воспитанием своих дочерей и младших сыновей.

Но самым восхитительным в этой женщине была ее страстная тяга к благотворительности. Мария Федоровна обожала детей и очень жалела сирот. Она очень интересовалась положением детей в Воспитательном доме, основанном Екатериной, и в 1797 году Павел I, взойдя на престол, поручил жене надзор над богоугодными заведениями. Он не мог выбрать лучшей кандидатуры: Мария Федоровна так рьяно взялась за дело, что даже шокировала других светских благотворительниц: императрица сама разворачивала пеленки на маленьких сиротах, смотрела, нет ли опрелостей, и даже нюхала младенцев – она знала, как должен пахнуть здоровый, содержащийся в чистоте малыш! – и лично осматривала кормилиц, проверяя чистоту их белья. Она не брезговала ничем, она приезжала для инспекции без предупреждения, пробовала на вкус еду, которую готовили для сирот, она разговаривала с детьми, обнимала и целовала их, как своих собственных: этому было много свидетелей, и многие с изумлением вспоминали об этом.

Из воспоминаний фрейлины Марии Мухановой: «Детей, воспитанных в ее заведениях, она никогда не покидала впоследствии, а во всю жизнь им помогала, входила во все подробности, до них касавшиеся, и была истинною матерью для всех. Никто из служивших ей не умирал во дворце иначе, как в ее присутствии. Она всех утешала до конца и всегда закрывала глаза умиравшим. Однажды сказали ей врачи, что жившая на Васильевском острове отставная ее камер-юнгфера страдает сильно от рака в груди, что можно было бы ее спасти, но она не соглашается на операцию иначе, как если во время производства ее будет находиться сама императрица. „Ну что же, – сказала она, – если только от этого зависит ее выздоровление, то я исполню ее желание“. Она поехала к ней и во все время операции держала ей голову. Она входила в малейшие подробности по своим заведениям и не только следила за воспитанием детей, но и не забывала посылать им лакомства и доставлять всякие удовольствия. Один мальчик принужден был долго лежать в постели по болезни; она доставляла ему рисунки, карандаши и разные вещицы. Со всяким курьером ей доносили о состоянии его здоровья – она тогда была в Москве. При назначении почетных опекунов выбор был самый строгий: с каждым из них она переписывалась сама еженедельно, осведомлялась о воспитанниках и воспитанницах, об их поведении и здоровье и всегда давала мудрые советы… Все было придумано нежным сердцем для пользы, радости и покоя всех от нее зависящих. Это было не сухое, безжизненное покровительство, но материнское попечение. Зато приезд ее в институт был настоящим праздником. Maman, maman, Mutterchen – слышалось отовсюду. Бывало, за большим обедом она приказывала снимать десерт и отсылать его в какой-нибудь институт по очереди. А как просила она в своем духовном завещании опекунов помнить, что первым основанием всех действий должно быть благодеяние!»