Золото - Александр Барченко

Карновский обтряхнул выпачканный бурой землею костюм и при помощи старателей вылез из ямы.

— Пётр Петрович! Что ж ты застрял? — окликнул он приятеля.

Тот на самом дне ямы, нагнувшись, с интересом что-то исследовал, крутя фонарём с разных сторон. На окрик Карновского он ответил не сразу.

— Вячеслав! Слезь-ка сюда! — позвал он в свою очередь, не вылезая из ямы.

— В чём дело?

Звягинцев постучал пальцем по концу полуистлевшего бревна, выглядывавшего из земли.

— Что ты на это скажешь?

Карновский нагнулся и увидал, что толщу бревна пронизывает толстый дюймовый, источенный ржавчиной, но, несомненно, железный болт. Видны были нарезы и широкая четырёхгранная шляпка. Сбоку болталась так же проржавевшая насквозь железная скоба, которой скрепляют по углам срубы.

Карновский молча, с удивлением разглядывал эти несомненные следы человеческих рук, обнаруженные здесь, на глубине нескольких футов, в одном из наиболее глухих участков тайги.

— Знаешь что… — задумчиво выронил Звягинцев. — Начинаю я теперь припоминать. Как раз, должно быть, мне про это место рассказывали… Был здесь, говорят, лет тридцать назад постоя…

Железные пальцы сжали внезапно локоть Звягинцева.

— Ни е-ди-но-го звука!.. — услышал он сдавленный, придушенный шёпот Карновского.

III

Ещё в то время, как город впервые связали с железнодорожным центром при помощи шоссейного тракта и по реке бойко забегали пароходы местных предпринимателей, владелец одного из писчебумажных магазинов, некто Гельбталь, возбудил ходатайство о разрешении ему издавать местный «листок».

Иван Кузьмич Гельбталь, обрусевший эстонец, попал в город грудным ребёнком и на глазах у сограждан прошёл все жизненные этапы, начав с типографского мальчишки и кончив владельцем типографии и магазина. В качестве аборигена, издатель был утверждён в своём звании без особой волокиты, и обитатели города с гордостью стали разворачивать по утрам, три раза в неделю, собственную газету.

Надо отдать должное предприимчивости издателя. Крахмалу он не жалел, и обыватели, получавшие столичные газеты, таких, впрочем, было немного, не раз с изумлением обнаруживали, как сенсационное сообщение столичной газеты воскресало на страницах «Кузьмичёвс-кого органа» спустя две-три недели под заголовком «Новости дня»: «По полученным нами сведениям, только что…» и так далее.

Как бы то ни было, положение редактора-издателя сразу выдвинуло Гельбталя в первые ряды, и почётное звание гласного в настоящую минуту уже перестало его удовлетворять. Не удовлетворяло его и то, что интеллигенция глядела на него косо, даже не то чтобы косо, а просто вежливо сторонилась, особенно после того, как в своём органе он поместил «корреспонденцию с театра войны», в которой сообщалось, что генерал «Максимум» отступает, а «Минимум» упал под Мукденом» — с лошади, как предупредительно поясняла редакция сообщение одной из столичных газет.

К числу сторонящихся от местного руководителя общественного мнения принадлежал и Карновский.

С последним, впрочем, у Гельбталя были счёты серьёзные, с тех пор как блестящий делец сошёлся с семьёю Закржевских и выступил серьёзным конкурентом на благосклонность свояченицы хозяина дома.

В последнее время счастье как будто улыбалось Ивану Кузьмичу. Толки о железнодорожной ветке заставляли его подумывать о ежедневной «всамделешной» газете с собственными корреспондентами и агентскими телеграммами. Золото, неожиданно объявившееся на участке Карновского, и горячка, закипевшая сразу около этой находки, подняли тираж «листка» до небывалых размеров. А после того, как один из сотрудников, конторщик, выгнанный Карновским из банка за пьянство и скандалы, тиснул в газете пасквильную, но ядовитую статейку по адресу своего бывшего патрона, «листком» заинтересовалась вся интеллигенция, с завистью следившая за сказочными успехами талантливого дельца.

Дошло до того, что в одно прекрасное утро к Кузьмичу явился учитель Волынцев, перед которым издатель чувствовал инстинктивное почтение как перед «первой головой в городе», и без лишних слов предложил взять на себя редактирование и вообще руководство газетой.

Гельбталь ухватился за предложение, что называется, обеими руками, и в каких-нибудь две недели газета совершенно изменила физиономию.

Вместо безграмотного «раешника» и вырезок из старых газет появился сдержанный, но хлёсткий фельетон, популярно-научные статьи и содержательные корреспонденции из всех углов края.

Вместе с тем читатели сразу поняли, что газета относится отрицательно к вспыхнувшей два месяца назад золотой горячке и ведёт правильную кампанию против лица, ставшего во главе нового предприятия.

Кузьмич потирал радостно руки, подсчитывая со своим бухгалтером барыши, и язвительно хихикал, вытирая вспотевшую лысину:

— Пущай-ка наш «генерал» новый орешек раскусит. А мы ему к четвергу новый заготовим. Небойсь вчера вечером, в думе, первый подошёл: «Иван Кузьмич! Сколько лет!..» Теперь, брат, мы сами с усами!

Бухгалтер, отставной чиновник, угрюмый болезненный человек, оставивший службу, как принято выражаться — «по неприятности», неопределённо мычал.

Он не особенно одобрял оппозиционный дух, овладевший за последнее время газетой, и к Карновскому относился с инстинктивным почтением.

— Орешек… — бурчал бухгалтер, наклеивая бандероли на ожидавшую отправки корреспонденцию. — Ваши-то орешки господин Карновский очень скоро раскусит. И не поперхнётся даже. А вот если уж он вам орех поднесёт, так, пожалуй, и зубы поломаете.

— Не те времена нынче! — либеральничал Кузьмич. — Нынче нам рот не заткнёшь. Нынче с нами считаются.

— Считаются? А между прочим, господин Карновский у его превосходительства, господина губернатора, запросто бывает. Их папенька-то с губернатором вместе учились… И губернаторшу они не иначе как «матант» называют… Это понимать надо!

— Ничего! Нынче не те времена!

— Не те-то, не те… А колупнёт губернатор пальцем, глядь, мы без розницы месяца на три сядем, а то и совсем прикроет на время.

— Общественное мнение…

Старик чиновник поворачивался к Кузьмичу и долго укоризненно смотрел ему в лицо.

— Общественное мнение!.. — выпускал он наконец саркастически. — Эх, Иван Кузьмич! Погляжу я на вас, и… даже жалость берёт. Умнейшая голова, экое дело из ничего создали, а протянул вам какой-нибудь учителишка Волынцев свою руку — и рука-то в чернилах, — вы и слюни распустили, и затмение на вас нашло… Ну мыслимо ли дело господина Карновского с нашим редактором сравнивать? — бухгалтер с ненавистью кивал в сторону пустующего по утрам кресла Волынцева. — Посудите вы сами. Тот из себя красавец, образован, миллионами ворочает, с губернатором свой, а голова?.. — Бухгалтер набожно складывал руки. — Боже ж ты мой! Такую бы голову да на казённую службу да чтобы правитель канцелярии у него, как следует, был, знающий… Да у него я согласен пять лет без жалованья служить. Ей-Богу! Ведь это кто? Премьер-министр, вот кто!..