Золото - Александр Барченко

— Уверен. Нет, не только уверен, а даю своё честное слово! Вы слышали, Надя, чтобы я не исполнил когда-нибудь слова?..

— Я вам верю, — ответила девушка и быстрым движением бросила листок бумаги в камин. На углях вспыхнуло синее пламя. И закоробилась чёрная шкурка.

— Что вы сделали? — вскрикнул Карновский.

— Я скажу ему, что письмо отправлено, — спокойно ответила девушка.

— Но он же увидит, что в газетах нет, и пошлёт другое.

— Нет. Он страшно самолюбив. Он будет думать, что корреспонденцию забраковали, и не напомнит о ней.

Гостья направилась к двери, потом обернулась к Карновскому и сказала нерешительным, просящим детским тоном:

— Вячеслав Константинович! А теперь вы этого не можете устроить?

— Чего, Надя?

— Ну, вот этой… ликвидации?

Карновский усмехнулся:

— Не могу. Для этого необходимы деньги.

— Большие?

— Не меньше семидесяти тысяч.

— Ну а если… если вы умрёте до весны?

Карновский горько рассмеялся.

— Господи! Да меня все окончательно решили похоронить этой зимой!.. Нет, Надя, я не умру. А если бы заболел, то честно уладил всё перед смертью.

— Вы не шутите?

— Нет.

— Ну, прощайте!

Она решительно двинулась к двери.

— Постойте! — окрикнул Карновский. — Одну минуту!..

Надежда Николаевна выжидательно обернулась к нему с порога. Карновский, помолчав несколько мгновений, тихими, неверными шагами приблизился к ней и спросил сорвавшимся голосом:

— Вы меня… не любите?

Девушка-гостья испуганно отпрянула, опустила голову и, избегая его взгляда, кивнула.

— Совсем не любите? А вашего будущего мужа вы любите?

— Да! — ответила Надежда Николаевна, всё так же не поднимая головы, тем усиленно твёрдым тоном, каким говорят люди, которым удалось наконец уверить себя самих.

Карновский молча поник головой.

— Вячеслав Константинович! — тихо окликнула она, подходя ближе. — Не будем никогда говорить об этом. Я до сих пор верю вам, несмотря ни на что. Я помню, как вы приехали к нам в первый раз, такой смешной, неуклюжий. Вы были… хороший… Помните, как мы гуляли тогда? Помните? Один раз, над обрывом у Волчьей Пади, вы стали говорить мне про утёсы, там, внизу… Помните, вы говорили о том, что эти обломки слагались на страшной глубине, под страшным давлением, что они утеряли следы живой жизни, несомненно в них бывшие… Я помню все ваши слова, решительно все.

— Да! — странным, захлёбывающимся голосом почти беззвучно ответил Карновский, прикрыв рукою глаза. — Да! Помню… Там теперь лёд…

— Где?

— Холодно… лёд… — снова беззвучно повторил Карновский, словно в забытьи. — Там, на этих утёсах… Зима!..

— Замолчите! — рыдающим голосом крикнула девушка. — Замолчите! Мне страшно.

Карновский вдруг выпрямился.

— Надежда Николаевна! — сказал он сразу окрепшим, почти весёлым тоном. — Вам очень хочется, чтобы я уладил всё теперь же?

— Не-е знаю… Как хотите. Делайте, как знаете.

— Надежда Николаевна! — повторил он. — Честное слово моё, через неделю… нет, через десять дней всё будет в порядке. В полном порядке. Ни одна живая душа ничего не потеряет. А теперь прощайте. В самом деле прощайте. Вы даёте мне руку?

Он нерешительно поглядел на маленькую бледную руку, поднёс было к губам, потом выпустил сразу.

— Нет! — сказал он с добродушной иронией. — Лучше не надо. Ваша рука — собственность учителя математики, а я… спекулянт!.. Маша! Посветите на лестнице барышне.

Несколько минут он стоял неподвижно, с окаменевшим лицом, пристально глядя в камин, потом снова надавил кнопку звонка.

— Серый заложен?

— Давно, барин.

— Пусть Кирьян съездит на телеграф. Поскорей. Потом пусть распрягает!..

Карновский подошёл к письменному столу, отыскал блокнот и вывел размашистым почерком: «Петербург, Сергиевская, Прасковье Игнатьевне Шубиной. Согласен. Женюсь на Тамариной. Немедленно восемьдесят тысяч государственный банк. Вячеслав».

V

— Тебе чего надо? На минуту бы дали душу отвести!.. — рассердился исправник, заметив в дверях украшенную медалями грудь старшего городового. — Кто просит? Абрамов?.. Тьфу, чтоб тебя… Напугал!.. Я думал, кто из губернии. Что ж он ломается… Проси сюда.

Старший осторожно просунул меж портьерами наголо остриженную голову с багровым затылком и прогудел почтительным, сдержанным басом:

— Так что дозвольте вам, ваше… скродие, доложить, их благородие, господин становой пристав Абрамов, просят в управление выйти… Они из уезду… Сурьёзное дело!

— Э… ч-чёрт!..

Исправник, кряхтя, поднялся с кожаного, просиженного дивана и поплёлся в переднюю.

— Пётр Иваныч! Тащи его сюда! — крикнул городской голова, тучный водяночный мужчина с выкаченными оловянными глазами и вечно потевшей лысиной.

Исправник обернулся с порога и ответил:

— Обязательно!

— Хлопотливая должность, — вздохнул городской голова, принимаясь за блюдечко с чаем, который он не мог до сих пор отучиться пить вприкуску.

Товарищ прокурора, худощавый брюнет с подстриженными по-английски усами на бледном фатоватом лице, вскинул на нос пенсне и сказал, кривя рот в саркастическую усмешку:

— С сегодняшнего дня хлопотливость должности нашего почтенного Петра Иваныча имеет шансы значительно уменьшиться.

— Почему? — тревожно спросила из-за самовара исправничиха, подобно большинству обывателей, втайне ждавшая от прокурора постоянно какой-нибудь не совсем приятной неожиданности.

Прокурор кисло усмехнулся.

— С отъездом нашего почтенного юбиляра обязанности полиции, да и мои также, теряют значительную долю сложности.

— Это про какого же вы… юбиляра? — прохрипел голова, с неприязнью глядя на аккуратно выбритую «английскую» физиономию.

— Про кого? Очевидно, про того, кого мы с такой помпой чествовали обедом в клубе и провожали три часа тому назад… Про гения торговли и промышленности. Про господина Карновского.

— А-а! — сказал голова значительно.

А земский доктор, бородатый брюнет с ласковым голосом, спросил, поблёскивая золотыми очками:

— Это вы изволите говорить про того Карновского, на прощальном обеде которому вы с нами вместе изволили присутствовать?

— Предположим, — процедил прокурор.

— Того Карновского, с которым вы изволили сегодня, насколько я мог заметить, горячо чокаться шампанским? — продолжал доктор.

Прокурор промолчал и сжал губы в презрительную улыбку.

Городской голова засопел и сказал, подмигнув доктору:

— У Карновского, слышь, тётушка в Питере за сенатором замужем.

— А-а-а!.. — значительно протянул в свою очередь врач.