Форель a la нежность (сборник) - Андрей Курков

– Нет, – ответил я. – У нас тихо.

– Обманная эта тишь! Там, где с виду тихо, там еще больше убивают! – уверенно сказал мужик, прихватил двумя руками здоровую пригоршню наград и с усердием стал их раскладывать.

Вечером пришел хозяин, тот, кого мужик назвал рыжим литовцем.

– Вы уже можете заканчивать, – сказал он мне. – Слишком мало берете.

Мы снова прошли в его дом. Выпили чаю с медом, по чарке домашней вишневой наливки.

– Вот ваши, – вручил он мне небольшой бумажный пакет. – А этот ортен в потарок примите, от меня на память. Это мой любимый!

Я начал было вежливо отказываться, но хозяин за долю секунды прицепил его к моей гимнастерке.

– Это хороший ортен, – словно успокаивая меня, сказал он. – Всякое веть может случиться.

«Смерть пережившим почет и свобода», – прочитал я слова на ордене, выбитые под серебряным букетом, состоящим из доброго десятка государственных флагов крупных держав.

– Не беспокойтесь, он не вражеский, он для всех потхотит! Прихотите чаще, я вам новые образцы покажу, вам понравятся!

Пройдя мимо перечеркнутого указателя названия этого странного населенного пункта, я свернул на лесную дорогу и уже без компаса, по памяти, смело зашагал в сторону заставы. На этот раз задание мое было легким и приятным. Один только осадок остался, въелись в мысли слова рыжего литовца: «Раненым – медали, убитым – ордена. Все должно быть по справедливости». Въелись-то они въелись и из головы никак не шли, но понять смысл сказанного я никак не мог. То есть смысл-то был ясен, но что-то за этими словами еще было, а вот что? Может, со временем и пойму.

Видно, не стал я еще солдатом, ведь если б стал, то и мыслей таких не возникло бы.

Я шел на заставу. В кармане лежали аккуратно упакованные медали, а на гимнастерке блестел подаренный орден.

Вот уж странно: раньше я полагал, что награды существуют только для награждения. А оказывается, что и героем быть необязательно. Вот ведь взял рыжий литовец и орден мне подарил. А со стороны кто скажет, что этот орден подаренный? Гимнастерка настоящая, стало быть, и орден на ней заслуженный. А что, если прав литовец, и не стоят эти регалии из золота и серебра человеческой жизни, крови, самопожертвования. Ведь не за них люди воюют, а за нечто высшее, за Родину, за Сталина.

Свернув на малоприметную тропинку, я сверил по компасу свой путь. С дороги не сбился. Можно идти дальше.

Тропинка петляла, пряталась, пыталась улизнуть из-под ног. По ней, видимо, давно не ходили.

Заброшенные тропы не любят, когда о них вспоминают.

– Стой! Руки вверх! – Сбоку из-за дерева выглянуло дуло нагана.

Я остановился, поднял руки. Сопротивляться было бесполезно, тем более, что я был без оружия.

Из-за дерева вышел изможденный мужчина. Лицо в кровоподтеках. Кожаная куртка замазана кровью.

– Откуда? Кто? – Он подошел ближе.

– С погранзаставы, – ответил я.

– Красной?

– Да.

– Опусти руки, – мужчина облегченно вздохнул.

Я заметил, что наган он держит в левой руке.

– Комиссар Ижев, – он протянул мне руку с наганом.

Я пожал запястье.

– Уж и не думал наших встретить. Побег – это еще не спасенье.

– А откуда вы бежали?

– Из белой контрразведки, со станции Максатихи.

– Максатихи?! – Название станции показалось мне чертовски знакомым.

– Да. Там у белых временный штаб. Какой-то шальной снаряд попал прямо в состав с боеприпасами. От станции одни рельсы покореженные остались. На соседних путях ихний санитарный стоял, так, наверно, с полчаса после взрыва по ветру бинтики кружились. Здорово их бомбануло!

– Это в четверг было?

– Да, – кивнул комиссар. – Суматоха сразу поднялась. Половина беляков сразу в лес драпанула – подумали, что наши наступают. Мы в подвале сидели. Вдруг дверь открывается и юнкеришка кричит: «Бы стрее в лес уходите! Скажете, что Несмогов вам спастись помог!» Я бы этого юнкеришку на месте прихлопнул! Но сначала капитана б ихнего. Вот сволочь из сволочей!

Неожиданно комиссар сцепил зубы и прижал руку с наганом к правому предплечью.

– Вы ранены?

– У-гу… Наши далеко?

– Не очень.

– Дорогу знаешь?

– Конечно.

– Пошли.

Мы шли медленно. Комиссар то и дело останавливался, оглядывался назад, прислушивался.

– Здесь никого нет! – успокоил его я.

– Нельзя терять классовое чутье и бдительность!

Вдруг он остановился, сошел с тропинки и лег за кустом орешника.

– Живо сюда! – выпалил он скороговоркой.

Я прижался к земле рядом с комиссаром. Было тихо, только ветки потрескивали на ветру.

– Никого же нет? – прошептал я.

– Никого?! – Он ехидно скривил губы.

Я напряг слух. С левой стороны действительно надвигался какой-то невнятный шум. Потом раздалось ржание коней.

Где-то недалеко запели песню. Несколько зычных глоток. Пели они не под шаг.

– Казаки! – шепнул комиссар.

…Из-за лесу блещут копия мечей.

Это сотня казаков-лихачей.

Э-ге-гей! Жги! Коли! Руби!

Это сотня казаков-лихачей.

Комиссар ловил языком травинку, щекотавшую ему нос. Он смотрел на нее с такой ненавистью, словно в этой травинке видел всех своих прошлых и будущих врагов. А казаки задиристо продолжали.

…Впереди наш командир удалой,

Он скомандывал: «Робя-аты, все за мной!»

Э-ге-гей эгей! Жги! Коли! Руби!

Он скомандывал: «Робя-аты, все за мной!»

Комиссару наконец удалось поймать ртом травинку. Он подтянул ее языком к зубам, потом прикусил ее и чуть-чуть приподнял голову. Травинка натянулась, как струна, но не отрывалась. Тогда он еще выше приподнял голову. По травинке на землю сбежала капелька крови. Ижев дотронулся пальцем до рта. Палец был в крови. Травинка резанула нижнюю губу по самой середке. Комиссар чертыхнулся, сплюнул кровью. Отпущенная травинка, обмякшая и вялая, легла на землю. А песня еще продолжалась, но теперь она не приближалась, а уже отдалялась от того места, где мы прятались.

…Ня баимся мы ня пуль и ня снаряд,

Разобьем мы весь буден-ноский отряд!

Э-ге-гей эгей! Жги! Коли! Руби!

Разобьем мы весь буден-ноский отряд!

Песня затихла. Казаки пересекли наш путь где-то метрах в пятидесяти от нас, но из-за густого кустарника и деревьев мы их не увидели. Только конское ржание, песня и топот копыт.

– У, гады! – прохрипел комиссар, сжимая наган. – Будь они поближе, попели бы у меня на том свете! Штук пять бы уложил, а там уже и погибать не жаль!

– Бессмысленно, – сказал я негромко. – Мы правильно сделали. Лучше сейчас их отпустить, а потом, когда нас будет больше, разбить их наголову.

– Потом?! – Ижев посмотрел на меня с недоверием. – Откуда тебе знать, что потом будет? А если они поскакали, чтобы село сжечь или расправу произвести?!

Я промолчал.

– Сам-то с орденом. Стало быть, не трус, а такое говоришь! – сказал он уже мягче. – Ну, вставай. Пойдем. Далеко они уже.

Мы снова вышли на тропинку и продолжили свой путь.

Застава встретила нас неласково. Окна разбиты, на полу разломанные кровати, доски. Ощущение такое, будто черносотенцы погром учинили.

Солдаты играли в шахматы. Седой капитан просматривал карты военных действий.

Комиссар, ступая по битым стеклам, подошел к капитану и представился.

Капитан кивнул, не отрывая взгляда от карт.

– Казаки? – Ижев рассматривал последствия погрома.

Капитан пожал плечами.

– Нас здесь не было, – ответил он, не глядя на комиссара. – Уходили на ученья.

– А что ж они в бирюльки играются! К бою готовиться надо! – возмутился Ижев. – А если снова атака будет?!

– По распорядку дня сейчас личное время и никакой атаки быть не может, – холодно произнес наш командир.

– Да вас под суд надо, под трибунал! Или даже без суда и следствия по законам военного времени! – Голос комиссара сорвался на хрип. – Сначала войну выиграть надо, а потом уже в эти буржуйские игры играться!

Капитан отложил карты и хмуро уставился на Ижева.

– Война, товарищ комиссар, – он четко выговаривал каждую букву, – это не временное явление, а перманентное состояние.

– Я знаю это слово, – Ижев почему-то улыбнулся. – А что же русско-японская, русско-турецкая? Все еще продолжаются?

– Прошло время отдельных войн. Давно прошло.

– Вы – враг народа!

– Не бросайтесь такими высокими, но устаревшими словами. Я выполняю свой долг, подчиняясь установленному порядку и исходя из боевой обстановки.

В комнату вбежал солдат.

– Товарищ капитан! Разрешите доложить! В нашу сторону движется неприятель. От просеки.

Капитан взял со стола бинокль и жестом пригласил комиссара следовать за ним. Они забрались на крышу заставы. Вместе с ними поднялся и солдат, доложивший о приближении неприятеля.

– Забавно! – сказал капитан, не отрываясь от бинокля. – Такого я еще не видел.

– Что там? – нетерпеливо спросил комиссар.

Капитан передал ему бинокль.