Ностальящее. Собрание наблюдений - Наталья Иванова

Царям вновь объявлена война.

В то же время памятники Ленину сохраняются. Огромный Ильич с восставшим народом по барельефу украшает собою непереименованную Октябрьскую площадь, от которой ведет свое начало непереименованный Ленинский проспект. Ленинским горам вернули наименование Воробьевых. Памятник Ленину на Финляндском вокзале в Петербурге продолжает стоять на привычном месте.

Идеологически свежие сооружения появились в последние годы вне всяких обсуждений и конкурсов. И это приводило к разнообразным, не всегда приятным казусам.

Зураб Церетели, скульптор, художник и организатор собственной судьбы, не только наводнил Москву своей «классикой» (какими-то странными медведями, гусями и лебедями на Манежной площади), но и захотел поставить (да и поставил) монумент на Поклонной горе — жертвам войны. Тоже идеологический. Жертвы войны были вылеплены принципиально обнаженными и в последней стадии дистрофии. Они уже дошли до того, что как бы сами валились в могилу. Памятник очень выдержанный по замыслу и, по слухам, вроде бы предлагавшийся щедрым скульптором государству Израиль — и, по тем же слухам, Израиль от такого подарка с благодарностью уклонился. Не то у нас — у нас, как всем известно, скульптор крепко дружит с мэром. И посему безо всякого предварительного обсуждения памятник жертвам был поставлен — неподалеку от горки детских развлечений. Но тут опять москвичи возроптали. Не глянулась им эта скульптура. Не захотели они каждый божий день ездить мимо дистрофии в натуральную величину. Ропот усиливался и усиливался — назывались какие-то уж очень фантастические суммы, потраченные как на гонорар, так и на отливку и на установку. Потом общественность перевела дыхание — мэрия торжественно объявила о перемещении скульптуры. Но упрямые москвичи опять стали подсчитывать урон городскому бюджету и сильно загорюнились. Некоторые дошли в своем цинизме до того, что предложили скульптуру просто-напросто закопать — дешевле выйдет.

Закопали или нет — не знаю, не ведаю. Но памятник с Поклонной горы, кажется, переместился на ее задворки.

Не исчезла и уже, видимо, никогда не исчезнет (только если какой страшный ураган налетит на Москву и унесет с собой) фигура Ники на той же многострадальной Поклонной горе: в народе ее обзывают по-всякому, включая «лягушку на шампуре». Статуя не намеренно (не стилистический выбор художника тому причиною), а случайно постмодернистская. Ника на штыке — не иначе как из античности. Ангел над ней — не иначе как католический. Георгий Победоносец под ней — не иначе как православный…

Еще один памятник — маршалу Жукову (между прочим, на въезде — со стороны Манежной — на площадь Революции) — выполнен Клыковым. Неприязненных шуток по его (памятника) поводу было много, особенно со стороны художников, быстро подметивших, что у Жуковского коня пара ног задних никак не соответствует паре передних. Да и, если уж об идеологии подумать, вряд ли неизвестному солдату, чья могила находится рядом, так уж приятно соседство с маршалом, равнодушно посылавшим солдат на смерть сотнями тысяч.

Советские идеологические монументы живут, притягивая, как магнит, по силовым линиям определенную часть населения. Вокруг памятника Ленину на Октябрьской площади постоянно собираются прокоммунистические митинги, это место сбора и истока демонстраций партий левого толка — от зюгановцев до ампиловцев. Скромный памятник жертвам коммунистического террора, камушек, как его пренебрежительно назвал лидер аграриев депутат Харитонов, тоже собирает часть общества, совсем небольшую, увы, сегодня его часть: как правило, сюда 30 октября, в день поминовения политических заключенных, приходят люди, пережившие заключение, а также представители некоторых правых партий. В последний раз здесь был Григорий Явлинский; официальные лица государства не замечены. На Лубянской площади этот памятник должен был своей тяжестью (под камушком — кровь миллионов), как магнит, «ответить» зиянию, возникшему на месте снесенного бронзового Дзержинского (там на короткое время был воздвигнут простой деревянный крест, вскоре исчезнувший). Борьба памятников на самом деле отражает процессы, идущие в обществе: на следующий день после принятия Думой рекомендации вернуть железного Феликса на его место вокруг Соловецкого камня собрались люди, человек двести, возник стихийный митинг с резким осуждением решения. Здесь же появились молодые лимоновцы, все в черном, провокаторы, оскорблявшие собравшихся. Дело чуть не дошло до драки.

Памятники — термометр бурлящих в обществе процессов.

И памятники, как запечатленное прошлое, могут оказаться актуально рекламоемкими: это совершенная новость в их роли сегодня.

Так, на огромных рекламных щитах в Москве изображены мухинские «Рабочий и колхозница» на фоне манхэттенских небоскребов, но фигуры держат в энергично выброшенных вперед и выше руках не серп и молот, а пачку сигарет «Золотая Ява». Изображение той же скульптурной группы я обнаружила на рекламе девятой ежегодной выставки «Softool-98. Информационные технологии и компьютеры» в газете «Аргументы и факты» (сентябрь 1998 года).

«Петербургские страницы» газеты «Коммерсантъ» сочинили следующее: Ильич, реально существующий памятник (на фоне питерской набережной), держащий в руках транспарант на алом фоне: «Здесь могла бы быть ваша реклама» (ниже мелким шрифтом обозначены необходимые для связи адреса и телефоны).

Тем же остроумным путем изъятия идеологического яда и использования хорошо знакомых фигур в рекламных целях пошли власти Челябинской области. Газета «Челябинский рабочий» сообщает, что затраты на содержание обнаруженных в результате рейда 32 заброшенных монументов мэрия города берет на себя — и «намерена их (затраты? — Н.И.) компенсировать за счет использования их (монументов? — Н.И.) изображений в рекламных целях». Среди бесхозных — два ленинских истукана (один на центральной площади, доныне носящей гордое имя Революции). Другие известные монументы — «Сказ об Урале», «Катюша», «Паровоз «Коммунар»» и «Орленок». А вот менее безобидное и отнюдь не рекламное решение: в челябинской школе-гимназии № 2 решили установить бюст Сталина — о том сообщает газета «Вечерний Челябинск». На гипсовом бюсте — надпись: «Генералиссимус Советского Союза Иосиф Виссарионович Сталин». Сталин во время войны прислал три телеграммы в школу с благодарностью коллективу за помощь фронту. «Заказ на изготовление бюста получил один из местных художников. Его работа финансируется на пожертвования челябинских ветеранов». Корреспондент сообщает, что это уже второй памятник Сталину. Первый еще с тех самых времен стоит на территории Челябинского электрометаллургического комбината.

Памятник образует вокруг себя среду и образован этой идеологической средой. В школе № 2, по сообщениям «Вечернего Челябинска», регулярно отмечаются дни рождения комсомола, проводятся открытые уроки в честь 80-летия Октября («Слава Октябрю»), а школьников торжественно принимают в октябрята и пионеры.

Городские власти редко идут на необычные проекты, но порой случается и такое. В центре Омска в дни разразившегося российского кризиса была установлена статуя… сантехника, или водопроводчика, покидающего канализационный люк.

Открытие литературного памятника — всегда идеологический акт (вспомним знаменитую Пушкинскую речь Достоевского). На открытии памятника Чехову звучали речи Солженицына и Лужкова. Градоначальником тележурналисты, естественно, интересовались больше, поэтому от речи Солженицына мало что осталось в информационных выпусках. Но сам акт был, несомненно, использован Лужковым в своих политических целях — мэру Москвы неплохо ассоциироваться со знаменитыми писателями как прошлого (заботливый градоначальник привязал Чехова к Москве, назвав его москвичом), так и настоящего (нобелевский лауреат). После того как прозвучали речи, духовой оркестр грянул песню Олега Газманова, которого мэр любит уж никак не меньше Чехова, а гораздо больше, и почти так же, как Церетели. В таком постмодернистском ключе открытый, увековеченный в скульптуре Антон Павлович гляделся нищебродом и сиротой.

О модных кладбищах и новых надгробных памятниках — чуть дальше. А сейчас процитирую объявление, поразившее корреспондента «Московских новостей»: «Подарите вашему начальнику на день рождения его бронзовую статую в греческой тоге или императорской мантии». Автор идеи, московский скульптор, человек еще отнюдь не пожилой, после института сначала изготавливал «Ильичей в кепке» — за вполне приличные деньги. Потом, во время «перестройки», пришлось заняться авангардом — для покупателей с Запада. Западу приелись российские художественные изыски, и наш герой различил в обществе новых богатых людей отечественного происхождения: им как заказчикам он и предложил себя в качестве исполнителя. Четко ориентированный на спрос скульптор понял, что новые русские не хотят ассоциаций с бюстами советских вождей, а «хотят быть похожими на императора Тита, на Нептуна, на князя Потемкина-Таврического…». Они любят драпировки, придающие облику величественность. Работы исполняются в мраморе, бронзе и гипсе; мрамор (отечественный, не каррарский) быстро темнеет (да и цена такой скульптуры велика), поэтому самый популярный материал — бронза. Статую в бронзе в натуральную величину изготавливают полгода, стоимость — 20 тысяч долларов, на бюст уходит 2 месяца, и стоит он в два раза дешевле. Скульптура, которую корреспонденту удалось увидеть, изображала молодого человека: «Сильный, здоровый парень. Рубашка расстегнута на груди. Он стоит, протянув вперед руки. Похож на статую комсомольца — украшение провинциального парка семидесятых годов».