Время быть смелым - Катя Райт

– Вон, тоже ещё не понятно, кто такой! – Кивает в сторону Левина Влад. – Одевается как петух, да волосы гелем ставит!

– Да ну Артём-то не педик! – Возражаю я.

– Да хрен знает, – отвечает Влад. – Если и не педик, то зачем-то хочет таким казаться! Рубашку, вон, голубую, надел, точно голубой!

Когда подходит время урока физкультуры, Влад говорит, чтобы я испортил Левину рубашку.

– На фиг? – Спрашиваю.

– Да чтоб не выпендривался! – Отвечает Каримов. – В голубую полосочку, тоже мне!

Я не в восторге от этой идеи, хотя меня, конечно, зависть гложет не по-детски на счёт этой рубашки. Я, ясное дело, своим не говорю, но мне она очень нравится. Я и сам был бы рад в такой ходить и поэтому портить мне её совсем не хочется.

– Да хватит его чмырить! Нормальный он парень, хоть и фигурист, – пытаюсь шутить я.

Но Пашок, а следом и все остальные поддерживают идею Влада. Потом Каримов начинает спорить, что мне духу не хватит написать «хуй» на рубашке Артёма.

– Да зачем так! – Словно оправдываюсь я.

– А чо, – встревает Денис, – ты, может, тоже пидорок? – он странно прищуривается. – Может, ещё запал на Левина, вот и не хочешь его пидорскую рубашку портить?

– Да отвали ты! – Отмахиваюсь я.

Совсем не хочется, чтобы на меня падали такие подозрения.

– Короче, если ты не педик, то вот тебе маркер, и на физ-ре действуй! – Заявляет Влад. – Иначе будем считать, что вы с Левиным голубые.

С такими раскладами мне, конечно, плевать на рубашку Артёма, и на то, что он подумает, и на его чувства. Мне на фиг не сдались такие подозрения, и я очень смачно порчу ему рубашку, пока он подтягивается. Этот маркер не отстирывается, и Левин идёт на следующие уроки в потной футболке. И учителя тыкают его за неподобающий внешний вид. Хотя, по мне, так у него и спортивная футболка круче, чем моя несвежая вчерашняя рубашка. Всё равно, даже после нашей издёвки, Левин выглядит круто и как-то достойно. Уж точно достойнее, чем все мы вместе взятые. Он всегда так держится, с гордо поднятой головой, как будто ему и дела нет до нас. Он вообще непробиваемый. Может, потому что у него этих рубашек сто пятьдесят штук, так ему и не жалко. Я смотрю на него – нет, он точно не педик. Если бы был педиком, то наши подколы его бы задевали, а так как ему совершенно по фигу, то точно он нормальный пацан.

Вечером мы идём с пацанами на турники. Там есть ещё железные трубы, на которых можно сидеть. Сегодня приходят девчонки, Танька, Маринка, Юлька, Маша и Настя Доронина, которая сразу же прилипает ко мне. Садится ко мне на колени, открывает бутылку пива и начинает всем рассказывать, как у меня тогда ничего не получилось. И все, естественно, начинают ржать, подкалывать меня, скалиться и намекать, уж не пидор ли я. Я Настю просто убить готов. Уж оторвать её длинный язык точно.

– А потому что не фиг своим языком лезть так настойчиво! – Оправдываюсь я. – Тоже мне, по кустам зажиматься! Нормально целоваться сначала научись!

Я легонько отталкиваю Доронину, но она моментально взрывается.

– Чо? – Наезжает она. – Это я что ли целоваться не умею? Да ты точно ненормальный, Сорокин! Вообще охренел! Импотент, так и скажи!

– Может, он правда из этих, из голубых… – Подхватывает Маша.

– Чо ты несешь-то! – Перебиваю я и потом обращаюсь к Насте. – Да пойдём хоть сейчас, если хочешь?

– Чо пойдём? – Усмехается Доронина. – Куда?

– Да хоть вон, в подъезд! Если ты сомневаешься, что я не педик, то пойдём докажу!

Влад и Пашок вместе с остальными живо подхватывают идею необходимости доказать моё влечение к девушкам, и Настя соглашается. Каримов даёт мне презерватив, и мы с Дорониной удаляемся к кирпичной четырнадцатиэтажке, где обычно уединяются все из нашей компании.

Пока мы идём, я жуть как волнуюсь. Если у меня опять ничего не получится, если у меня опять не встанет на Доронину, то точно все будут думать, что я сраный гей. И вот, мы уже заходим в подъезд, а у меня никакого возбуждения. И я тогда начинаю быстро вспоминать сцены из порнухи, которую недавно смотрел. Я представляю крупные планы, движения, и у меня начинается эрекция. Мы поднимаемся в грязном тусклом лифте, потом спускаемся на один пролёт лестницы. Здесь пахнет мочой и мусором. Кажется, я даже вижу мелких вонючих мошек у мусоропровода. Стены ободраны, везде нацарапаны, написаны и выжжены ругательства, названия популярных групп и чьи-то имена. Лампочка едва светит и периодически мерцает так неприятно, что бьёт по глазам. В общем, это стандартный подъезд. В таком живу я, в таком живёт Настя, в таком живём все мы. Я расстегиваю джинсы, всё ещё видя перед собой сцену из порнушки – главное, чтобы получилось. Я даже не думаю о Насте. Да я почти и не вижу её перед собой. В общем, кое-как у нас всё складывается. Доронина зачем-то изображает страсть и удовольствие. Я даже не кончил, но обсуждать это необязательно. Кажется, Настя довольна. Она натягивает джинсы, поправляет волосы, и мы возвращаемся к ребятам. Слава Богу, Дорониной хватает невоспитанности растрындеть всем, как ей было хорошо. Вот дура. А у меня теперь никак эти порнушные сцены из головы не выходят, в общем, вскоре я ухожу домой.

Если честно, мне хочется просто прийти, закрыться в комнате, включить комп и подрочить. Если брат дома, то закрыться в ванной. Но мама зовёт ужинать, да и отчим тут. В общем, мне приходится ещё минут сорок сидеть с семьёй перед телевизором и смотреть какое-то идиотское ток-шоу, в котором рассказывают опять про какую-то чернуху. В некой области в некоем городе педофил ловил мальчиков и насиловал их. Меня аж тошнит от этих историй, а мама смотрит внимательно и вздыхает, и охает, и ахает.

– Смотри, – обращается она ко мне, – если вдруг у вас в школе или где-то ещё этих голубых заметишь, ты скажи, надо их сразу в полицию сдавать! Совсем распустились! Бездуховность сплошная! И по телевизору только про этих гомиков! Смотри, Димка, если только кого такого заметишь, сразу сообщай куда следует!

Я сижу, опустив голову и киваю. Киваю так активно и правдоподобно, что чувствую себя просто китайским болванчиком. Как же мне противно. Хочется просто сквозь землю провалиться от всех этих разговоров. Я встаю и быстро иду в свою комнату. Там раздеваюсь и ложусь в кровать, укрывшись одеялом с головой. Хочется уснуть и не просыпаться.

Глава 5. Артём

Я возвращаюсь домой. В школе и на тренировке сегодня я всё время думал о предстоящем разговоре с отцом. Я твёрдо решил сказать ему. Достала эта двойная жизнь внутри семьи. Достало скрываться, не договаривать, притворяться. Надоели недосказанность, недомолвки, надоели мои секреты. Надоело делать из папы идиота и выслушивать его постоянные вопросы про девочек. Надоело оставлять эти вопросы без ответа. Я сто раз прокручивал у себя в голове этот разговор, думал, что надо, наверное, как-то постепенно подвести, чтобы не шокировать новостями в лоб. И вот, мы все втроём собираемся за ужином. Папа и мама уже поели, а у меня аппетита нет – я только пюре по тарелке размазываю и смотрю на синий клетчатый узор скатерти.

– Ты чего не ешь? – Заботливо спрашивает отец.

– Пап, мне надо тебе кое-что сказать, – начинаю я неуверенно и тихо.

Он кивает, готовый выслушать, и внимательно смотрит на меня. Мама напряглась и ждёт.

– В общем, папа, я гей, – говорю, не поднимая глаз.

Повисает тишина. Только стрелки часов двигаются слишком громко, скрепят и шуршат, отмеряя тяжёлые секунды. Мама накрывает своей ладонью мою, но я одёргиваю руку. Я поднимаю глаза на папу. Он, кажется, в ступоре.

– Прямо вот так гей? – Как будто с надеждой спрашивает он.

– Да, прямо вот так, – отвечаю я.

Мы молчим минуты две. Никто не произносит ни слова. В воздухе такое напряжение, как будто сейчас всё взорвётся. Мама берёт папу за руку, но ничего не говорит. Потом я вдруг думаю, а папа вообще знает, что означает слово «гей». Может, он не совсем правильно понял.

– Ну, гей так гей, – после долгого молчания произносит папа. – Значит так.

Он медленно встаёт, вытирает руки, потом начинает собираться куда-то, надевает куртку.

– Я прогуляюсь пойду, – сухо сообщает он и уходит из дома.

Ещё некоторое время мы сидим в тишине.

– Не волнуйся, Тёма, – начинает мама, но я перебиваю.

– Отстань от меня!

Я вскакиваю и иду в свою комнату. Я включаю в наушниках музыку и с головой накрываюсь одеялом. Хочется сдохнуть. Представляю, как расстроен папа. Не о таком сыне он мечтал, уж точно. Разве могли мои родители подумать, когда рожали меня, когда кормили, меняли ползунки, воспитывали, учили ходить, что их сынок потом вырастет педиком! Вряд ли.

Это началось, когда мне было двенадцать. Но тогда как будто просто было что-то не так. Потом это всё больше напрягало меня, я стал разбираться, копаться в себе, что-то читать, сидеть в тематических чатах. Я никак не мечтал в один прекрасный день обнаружить себя педиком. Мне этого вообще не хотелось. Я снова стал читать, уже более глубокую литературу о половом созревании, сексуальном становлении и осознании себя. Я бесконечно заполнял какие-то тесты, отвечал на какие-то опросники и по всем результатам выходило, что я скорее гей, чем натурал. Это было очень хреново. Я не хотел в это верить. Знакомился с девчонками, мы встречались, но ничего из этого не получалось. Сначала мне стабильно хотелось сдохнуть. Мне было стыдно. С родителями в тот момент я практически перестал общаться, потому что боялся, что они могут заметить мои наклонности и вообще выгнать из дома или отправить куда-нибудь лечиться. Потом, почти бессознательно, я стал заходить на сайты гей-знакомств, искать кого-то такого же как я в моём городе. Встречаться я сначала боялся – мы просто переписывались. Я ведь не был ещё уверен, что гей. Я каждый день убеждал себя, что не был уверен. Я рыдал в одиночестве в своей комнате. Рыдал, как девчонка, и ненавидел себя за это. Я не хотел быть таким, но ничего не мог с собой поделать. Почти целый год я прожил как в аду, борясь с собой и ненавидя себя. Я читал статьи о гомосексуальности, потом читал, что это грех, что Бог ненавидит геев. Читал, как поступали с педиками в нацистской Германии и Советском Союзе, что с ними делают сейчас в Иране. Читал об известных геях и об их талантах. Я снова и снова лез на сайты знакомств, назначал встречи, на которые потом не приходил, удалял свои аккаунты и через пару дней создавал новые. Я назывался каждый раз разными именами, снова знакомился и снова не приходил на встречи.