В сетях шпионажа, или «Час крокодила» - Александр Александрович Резванцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Копылов спросил у пленного, что он собирается делать после возвращения на родину. Вебер намеревался снова заняться адвокатской практикой, о чем честно сказал русскому. Копылов морщился. Общение с немцем было затруднено. Между ними стоял языковый барьер, а он не привык общаться с людьми через переводчика. Он задал немцу еще пару пустяковых вопросов, а затем спросил без обиняков, согласен ли Вебер помогать советским органам госбезопасности не только на территории СССР, но и на территории Германии.
Вебер помедлил немного и кивнул. Отказываться в его положении было рискованно. Он мог лишиться тех немногих тайных преимуществ, которыми пользовалась агентура Смерша.
— Скажи ему, Валя, нехай пишет подписку, — велел Копылов и начал диктовать.
Валя переводила: «Обязательство — Verpflichtung. Далее с новой строки. Я, Эгон Вебер, родившийся 20 февраля 1913 года в Карлсруэ, проживавший до мобилизации в Мюнцере по Шиллерштрассе, 12, добровольно даю согласие оказывать помощь советской разведке в любое время, когда это потребуется, и в любом месте, где бы я ни находился. Свои донесения буду подписывать псевдонимом «Мюнцер». Об ответственности за разглашение факта моего сотрудничества с советской разведкой предупрежден. Подпись. Армавир, 3 мая 1945 года».
— Вот и все, — сказал Копылов, забирая у Вебера листок. — Условия связи будут оговорены позднее. Валя! Принеси ему второе из нашей столовки!
Через несколько минут переводчица поставила перед Вебером дымящуюся миску с макаронами по-флотски. Вебер утер рукавом обветшалого кителя нос, постоянно пребывавший на мокром месте, и начал жадно, как голодная собака, есть, давясь и чавкая. Военнопленных в победном году кормили неважнецки, однако средний русский питался в то время значительно хуже.
Копылов отошел к окну, чтобы немец не видел, какие чувства отражались на его лице, и стал смотреть на развалины, которые весенняя зелень уже маскировала в защитный цвет…
Прошло тридцать лет, и однажды в мой кабинет, расположенный на втором этаже советской военной комендатуры в большом немецком городе, вошел начинающий разведчик Коля Юмашев, держа в руках папку с оперативными подборками.
— Добрый день, Алексей Дмитриевич!
— Добрый день! Садись. Что там у тебя?
— Вот сдаю дела в архив. Подпишите, пожалуйста.
Я начал быстро просматривать подборки, одно за другим подписывая постановления о сдаче дел в архив. С одним из них помедлил.
— Ленца жалко архивировать. Перспективный парень.
— Конечно, жалко. Но здесь полная безнадега. Вчера выставил нагого человека за дверь. В грубой форме отзывался о нас.
— А что в этом конверте?
— Фотокопия подписки его отца о сотрудничестве с нами. Отец Ленца был завербован в плену, но в дальнейшем с ним не работали.
Обычная история! К агентуре, завербованной методом Копылова, никто не относился всерьез. Почти все эти люди по возвращении на родину заявили в БФФ[1] о факте их вербовки советской разведкой и были тут же прощены. Случались, само собой, приятные исключения, но…
Я вынул из конверта фотокопии и усмехнулся. Третье мая сорок пятого года, Армавир! Мне очень хорошо запомнился этот день. Передвинув на школьной карте флажки, обозначавшие линию фронта, я отправился домой и в ознаменование взятия Берлина совершил прыжок с крутой камышовой крыши нашей хатки, сильно повредив при этом руку, за что был нещадно порот теткой, которая заменила мне родителей, взятых войной. Было это на окраине Армавира, и шел мне тогда двенадцатый год.
— А что, отец Ленца жив?
— Недавно умер.
— Он ездил в ГДР?
— Ежегодно. У него тут куча родни: брат, племянники.
— Каковы были его взаимоотношения с сыном?
— Думаю, что неплохие. Мать Ленца давно умерла, и воспитанием сына занимался как раз он. Вместе они ездили отдыхать к морю и в горы. Он обучил Ленца всем премудростям адвокатского ремесла и завещал ему свою контору.
— Ленц еще не уехал?
— Уезжает через неделю.
— Тогда пойди к нему и скажи, что отец завещал ему работать на нас.
— Алексей Дмитриевич, вы шутите?
— Нисколько. Предъяви ему подписку отца и скажи.
— Алексей Дмитриевич, но это…
— Застеснялся?! Чистоплюй! И все потому, что на тебя не пикировал «мессер», когда тебе было семь лет. И ты не знаешь вкуса жмыха. И папа с мамой твои все в наличии, дай им Бог здоровья! Да немцам во веки веков не расплатиться за то, что они натворили у нас! Однако же мировое сообщество посчитало, что они должны только евреям. Остальным — дулю с маком! А между тем больше всех пострадали от них славянские народы. И они еще о реституциях возмечтали! Я им устрою реституцию! Дай сюда подписку!
Коля присмирел и протянул мне фотокопию.
— Алексей Дмитриевич, может, я сам?
— Не справишься ты! Хотя именно тебе с руки говорить с ним. Вы ведь одногодки? Послевоенные мальчики?
— Это так.
— Ладно, — смилостивился я. — Пойдем вместе. Поучишься.
Наш агент Гендель, служивший в городской полиции инспектором уголовного розыска, пригласил Ленца в отдел виз и регистраций, придравшись к мелкой погрешности, допущенной иностранцем при оформлении пребывания в ГДР.
Ленц оказался высоким крепким парнем весьма независимого и, я бы даже сказал, ершистого вида. Чтобы он сразу не послал нас к чертовой бабушке, мне пришлось с места в карьер объявить ему, что речь пойдет о завещании его отца.
— О духовном завещании, — уточнил я, когда он сел. — Ваш отец не рассказывал вам о годах, проведенных в русском плену?
— Конечно, рассказывал. Должен заметить, что он никогда не говорил плохо о России и русских.
— Думаю, что у него не могло быть оснований для высказываний подобного рода. Не упоминал ли он о городке Армавире на Северном Кавказе?
— Упоминал. Там отец учился в антифашистской школе, там у него был роман с русской поварихой, и там ему вырезали аппендицит.
Про аппендицит я ничего не знал, но уверенно стал развивать предложенную тему.
— Это была нелегкая операция. Запущенная болезнь на грани перитонита. Наши врачи буквально вытащили его из могилы.
— Откуда вам известны такие подробности?
— Из досье вашего отца.
Он удивленно поднял брови. И тут я положил перед ним подписку покойного Вебера. Подобные документы обычно производят впечатление разорвавшейся бомбы. Не давая Ленцу опомниться, я продолжал:
— Когда ваш отец вернулся из плена, он был беден, как церковная мышь. Мы помогли ему открыть адвокатское бюро и помогали в дальнейшем, когда ему приходилось туго. Его заслуги перед советской разведкой трудно переоценить. Под скромной
