Контрабанда без правил - Ричард Цвирлей

– Ну так, пан сержант, докладываю, что как только я подошел к тому, что там лежало, то подумал, что, может, мне сегодня повезло, и кто-то из берлинского поезда потерял кошелек. Но как только я подошел ближе, то понял, что это не кошелек, а обычная перчатка. Даже хотел ее оставить, но что-то меня дернуло, и я наклонился за ней. Ну и облом, пан сержант, – махнул рукой Маслянка.

– Это не перчатка?

– Какая там перчатка, хоть и из кожи, и с пальцами… Человеческая рука и вся в крови. У кого-то из поезда отвалилась.

Млечак недоверчиво посмотрел на железнодорожника:

– Что ты несешь, Маслянка, как чья-то рука могла выпасть из поезда?

– Я тоже так подумал, пан сержант. А если отвалилась, то, может, можно ее пришить, так я ее взял, а вы уже по своим телефонам проверите, это из поезда из Берлина или из Познани. Потому что тот, кому руку оторвало, остался в этом поезде без нее. Ну, так будет известно, чья это… Может, он ее ищет где-то там, не знаю… – Он замолчал, немного смущенный, и посмотрел на сержанта.

– Как взял? – спросил недоверчиво Млечак. – Ты забрал ее с рельсов?

– Да. Надо было оставить, чтобы собака съела? Так нельзя, не по-христиански это…

Он посмотрел на милиционера, выражение лица которого стало каким-то странным, а затем поставил на колени свою монтерскую сумку, отстегнул клапан и вынул из нее небольшой сверток, завернутый в газету «Голос Великой Польши». Он положил его на стол перед Млечаком. Под бурыми пятнами проглядывался портрет улыбающейся женщины с букетом цветов под заголовком «Цветочек для Евы».

Милиционер молча наклонился над свертком и осторожно ручкой «Зенит» отвернул край газеты. Он посмотрел на посиневшие пальцы, окровавленное запястье, затем на железнодорожника Маслянку, а потом на цветы в бутылке из-под молока.

– Вот и конец женского дня, – проворчал себе под нос сержант.

– Что? – спросил Маслянка.

– Откуда ты только взялся?

– А-а, – сразу понял железнодорожник. – Так я пойду, да? – неуверенно спросил он, поглядывая на милиционера.

– Сиди здесь, Маслянка, мне нужно позвонить начальству. А потом пойдем на место происшествия, то есть этой находки, чтобы найти остальные части… Ну и протокол нужно составить.

– Я уже все осмотрел, там ничего нет, на рельсах, пан сержант. Я все проверил. А вообще мне надо домой. Надо, начальник, вино купить и с соседом Стаховяком выпить за здоровье женщин…

– Про дом пока забудь, Маслянка. Не нужно было шариться и находить человеческие руки, – подытожил сержант Млечак и потянулся к телефонной трубке. Он решил, что проблемой рук должен озаботиться кто-то более важный.

г. Познань, 12:35

Маженка Конопка перешла на другую сторону улицы к продуктовому, потому что в дежурке ей сказали, что здесь должен появиться кофе по случаю женского дня. Она стала в очередь, растянувшуюся на всю улицу, а это верный признак того, что товар будет. Когда она была уже в середине очереди, заведующая распорядилась, что раз кофе мало, выдавать будут по одной упаковке, а не по две, как вначале. Те, что стояли впереди, стали орать, что это их не волнует, должно быть так, как было вначале. Те, что стояли сзади, стали возмущаться, чтобы продавали по одной, потому что они здесь стоят не для того, чтобы ничего не получить. Началась такая перепалка, что заведующая сказала, что вообще не будет ничего продавать. Женщины еще немного постояли, покричали, но, к счастью, появился участковый Владик Мильчинский и сказал, что продавать больше не будут, если заведующая магазином так сказала, пусть расходятся, а если нет, он разберется с ними как с нелегальным собранием и перепишет данные каждой по отдельности. Женщины стали расходиться, и Маженка тоже хотела уйти, но Владик ее заметил и позвал внутрь магазина. Он сказал заведующей, что это пани из отдела кадров комиссариата, и ей нужно продать то, что она попросит. Заведующая в знак благодарности за наведение порядка дала ей пять упаковок кофе «Восток» и Владику столько же, и еще по бутылке сангрии каждому.

– Я такого сиропа в рот бы не взял, это для женщин вино, а кофе, почему нет, – сказал Олькевич, минуту назад появившийся в дверях кабинета кадровиков. Он сказал о кофе, но при этом улыбнулся и приложил руку к шее, чтобы все поняли, что он не собирается его пить.

Пани Иренка Трушковская, рассказавшая историю происхождения кофе и вина, посмотрела с улыбкой на младшего лейтенанта:

– А что вы, пан Теофиль, так поздно к нам пришли? Я уже подумала, что вы о нас забыли.

– Ну что вы, пани Иренка, – оправдывался Олькевич. – Нужно было кое-какие бумаги оформить, потому что срочное дело.

Он подошел к большой женщине, весившей как минимум сто килограммов. Ее голову украшала по случаю праздника химзавивка, напоминающая стог сена. Теофиль наклонился и галантно поцеловал пухлую руку в золотых кольцах.

– Поздравляю милых дам, здесь присутствующих, в связи с праздником. А цветы коллеги уже вручили. Добавлю, что и от моего имени тоже, – сказал он, поправляя сползающие вниз волосы.

Он посмотрел на рыжеволосого старшего лейтенанта Бродяка и рослого, грузного водителя сержанта Гжегожа Коваля, рассевшихся на стульях перед столом пани Саши. Пани Саша недавно стала работать в отделе, но уже успела разбить несколько милицейских сердец. Стройная 20-летняя блондинка, с пухлыми губами, всегда накрашенными ярко-красной помадой, в облегающих пышный бюст импортных свитерах производила впечатление на многих мужчин. Олькевич, наверняка, тоже бы ее заметил, если бы под блузкой вместо бюста были две полные бутылки по пол-литра. Он посмотрел на нее, криво усмехнулся, а потом широко заулыбался пани Иренке. Инстинкт старого алкоголика безошибочно подсказывал ему, кто здесь заведует алкоголем.

– Садитесь, пан Теофиль. Кофе скоро будет и пончики тоже, но сначала штрафной для опоздавших.

Она указала на свободный стул у своего стола и поплыла к небольшому шкафу, на котором стояли стаканы, несколько бутылок и тарелка с пончиками.

В кабинете стояло шесть столов. Обе стены – та, что напротив окон, в которой был дверной проем, и стена справа были заставлены под потолок шкафами и полками. На них стояли папки с документами, но это не были личные дела сотрудников. В них была рабочая документация, собиравшаяся неизвестно зачем на протяжении многих лет. А папки с данными всех сотрудников комиссариата хранились в специальном помещении за солидной металлической дверью. Доступ к нему был только у сотрудников, уполномоченных самим комиссаром, и, конечно, у самой важной персоны, знавшей все про всех, потому что это она комплектовала дела и