Кровь Рафаэля. Круг Тварей. Круг Ведьм - Ноэми Норд

Он так и не признал Алессандрио своим наследником. Но перед смертью сказал:

– Я знаю, кто был его родным отцом. Нет смысла называть божественное имя, потому что скоро весь мир сам догадается и разразится слезами радости.

6. Змееныш

Алессандрио не верил в демонов, ангелов, суккубов, инкубов и прочую хвостатую нечисть. Но, благодаря найденному манускрипту мага Термигона пытался переиначить злосчастную судьбу.

Год назад кулак немочи стиснул хворые легкие, не позволяя вздохнуть. Лишь после откашливания ржавым расплавом художник мог приняться за работу.

Взяв в руки ненавистную ступку и раздолбанный в лепешку пестик, он с утра до ночи, бешено отбивал свой последний марш на тот свет.

«Неужели до конца своих дней я должен дышать ядовитой желчью? – думал он. – И это ради бездарей, называющих себя мастерами, но не умеющих отличить волконскоит от малахита, а уголь от жженой кости? Как не умеет, например, Риччи, любимчик Содомы? Тот самый папский угодник, на которого судьба сыплет щедрые подачки, а кардинал благословляет на мазню».

Алессандрио придирчиво подмечал ошибки набожного соперника и по-настоящему страдал, краснея то за показную бледность мадонны, то за умильный блеск во взоре Святого Иннокентия.

«Мазня! Позапрошлый век! – думал он. – Да и Содома хорош! Заездил талант росписями бань и гостиных. До последнего дня штамповал гениальные фрески ради того, чтобы выставить на Палео свежего скакуна. А цена жеребца равна стоимости приличного дома. И разве не отец он мне? Отец, родной отец. Иначе в кого страсть к проклятым полотнам, которые ни песо мне за всю жизнь не принесли? В кого дикая тяга к кистям?»

Алессандрио склонился над столом. Перед ним в корзине, бережно прикрытой золотистой мягкой тканью лежали парные гусиные яйца.

Он был уверен, что в этот раз не ошибся:

– Душа замирает от перемен, и, что странно, от тоски.

Он достал из укладки одно из яиц, проверил на свет, прислушался к писку внутри. Да, пора. Он осторожно ударил по скорлупе ножом.

Из двенадцати яиц только три воплотились в некую живую субстанцию. Одно желе моргало волосатыми глазами, без малейшего намека на костную ткань; другое беспомощно хлопало гнилым крылом по скорлупе…

А вот третье несказанно удивило и порадовало.

Сначала Алессандрио сквозь трещину в скорлупе заметил бусинку любопытного глаза. Гусенок не спешил проклюнуться на свет.

– Ну, покажи себя, уродец! Ты, должно быть, выглядишь не краше собратьев. Давай, вылезай, – торопил он, стуча по скорлупе ногтем и немилосердно встряхивая содержимое.

На ладонь выскользнул то ли червь, то ли змей, быстрый мокрый и ловкий. Его гибкое туловище обвило запястье, малыш, как удав, сдавил его и посмотрел на человека.

Несколько мгновений они разглядывали друг друга, после чего змееныш решил спрятаться.

Пальцы Алессандрио не удержали скользкое тельце, и гад, свалившись на пол, завертелся в диком танце под ногами. Юлил, извивался, щерил пасть, кусая тень над собой, пока не затих под наброшенным плащом.

– Ух, – вздохнул Алессандрио, смахивая пот со лба. – Попался, подлец. Кто же ты такой? Откуда? А вот сейчас я все узнаю.

Сплющенный тисками беглец не прекратил попыток освободиться. Художник до предела закрутил последний винт и заглянул незнакомой твари в разверзшеюся пасть.

Роговицы малыша налились кровью, зрачки сузились в две ненавидящие точки над ощеренным рылом. Змей бессильно шипел, приподнимая углы губ над иглами клычков.

Алессандрио показалось, что зубы странного существа напоминают резцы младенца, а внутри желтых глаз пульсируют отнюдь не змеиные зрачки, а теплые и дрожащие, почти человеческие.

«Ни рук, ни крыльев. Это явно не гусенок. Надо быть осторожнее. Змееныш, возможно, ядовит. Кто-то, шутя, сбыл Виттории гадючье яйцо», – подумал художник.

Прихватив гибкое тельце каминными щипцами, он швырнул находку в пустой террариум и придавил сверху крышкой, на которую для надежности положил два кирпича. Змей заюлил спиралью среди ракушек, но успокоившись, затих, невидимый на песчаном дне.

Алессандрио сразу обратил внимание на то, что питомец умеет мастерски менять цвет кожи, сливаясь оттенками то с песчаным дном, то становясь совершенно прозрачным, как стекло его тюрьмы.

Способность хамелеона изменять цвет – ничтожный пустяк по сравнению с тем, что малыш проделывал с лучами света посредством прозрачных чешуек на коже. Он, на манер хитрой линзы, способен был их улавливать и преломлять, оборачивая тени вспять. Поверхность кожи дорисовывала недостающие фрагменты, скрытые силуэтом.

Стоило поднести к аквариуму канделябр, как тварь совершенно исчезала, изобразив на чешуйках трепет огненных бликов или раздавленные ракушки под теневой поверхностью тела.

Чем больше света – тем прозрачнее становилось странное создание.

Алессандрио часто забавлялся игрой с необычным существом.

Заполучив камелию, брошенную в террариум, змееныш тут же прорисовывал тонкие жилки растения на чешуе. Каким-то образом чешуйки со стороны тела, обращенного к цветку, передавали изображение на освещенную поверхность, делая его невидимым.

– Ты чудо! – говорил с нежностью Алессандрио. – Ты не просто живописец, ты мастер. Вот у кого нужно учиться! А краски какие! Оттенки великолепны. Светотени бесподобны. Что ж ты за дьявол такой?

Но приручить питомца к рукам не получалось.

Стоило приподнять ладонь над краем террариума, как змееныш взволнованно срывался с места, норовя насмерть разбиться об стекло.

«Злопамятный какой», – расстраивался художник.

Пытаясь выяснить пристрастия змееныша, Алессандрио бросал в террариум крошки хлеба, вяленый виноград, сыр, даже мух и жучков, собранных на клумбах. Но питомец не смотрел на угощение, словно решил уморить себя голодом.

– А ведь ты сдохнешь! Чем тебя кормить? – расстраивался художник.

В один из дней змееныш пропал.

Алессандрио ненадолго отлучился, а вернувшись, едва не расплакался от горя, увидев сверкающий, отдраенный от грязи террариум со свежим прокаленным песочком. Пальцы художника процедили каждую мертвую песчинку на дне – пусто!

«Виттория? Неужели? Да, здесь была она», – определил он по обнаруженной вокруг чистоте. Постель была заправлена, подушки взбиты, пол подметен.

Алессандрио взвыл от бешенства.

Что ей надо?

Лезет и лезет, любопытная деревенщина. Выскочил на минутку, а она тут, как тут с половой тряпкой. Даже тенета с потолка успела смахнуть.

До чего несносная девчонка!

Замучила нытьем: «Сеньор, ваша болезнь от грязи и сырости проистекает, позвольте прибрать в комнате. Свежий воздух лечит, честное слово, не будет пыли – и кашель вмиг пройдет!»

Дура, наверно, ждет благодарности. Думает: флоринов насыплю в фартук за труды.

Ну, будут ей флорины!

Долго не отскребет их от задницы!

– Виттория!

– Сеньор, что случилось? – перепуганная девушка вбежала в мастерскую.

– Ты не догадываешься, что натворила? Я запретил прикасаться к моим вещам! – вопил художник, тряся мокрой мочалкой перед носом у девчонки. – Это – твое? Что сделала ты с террариумом?

– Сеньор, клянусь, проверила каждую песчинку, но вашей потерянной запонки в том дерьме не нашла.

Алессандрио приуныл. Иногда возникало чувство, что он потерял что-то очень важное и страшными словами ругал себя за лень.

Нужно было сразу найти на рынке еще несколько таких же яиц. Это легко было сделать. Виттория знала каждого торговца в лицо.

Кто принес на продажу странные яйца?

Из какой провинции прибыл? Есть ли там река или озеро? Что за живность водится в округе?

Вот о чем следовало бы немедленно расспросить продавца.

Но время упущено. И существо, странным образом явившееся на свет, пропало.

На все вопросы негодная девчонка божилась, что яйца, купленные на рынке, были не просто свежие, но и «горячие, как требовал сеньор, видит бог, розовые на свет, не спешила, ни одного не разбила, ни трещинки на них не было, ни пылинки».

Свежесть здесь ни при чем. А вот из-под какой твари они были извлечены – вопрос. Похоже, принадлежали гаду неизвестного вида из неизвестной местности.

7. Сиенская Венера

Декабрьские сквозняки вдруг разом сменились радугой на узорах из венецианского стекла. Солнечные лучи, как жала острых шпаг, пронзили сонное жилье и, сверкая искрами, вызвали закашленный сумрак на поединок.

Но Алессандрио не замечал перемен. Подоспел крупный заказ на муссивное золото для окраски лепнины на вилле Борджиа.

Художник забросил манускрипты и допоздна засиживался над тиглями с серным ангидридом.

Однажды сквозь тяжелый кашель он услышал ангельский голос:

– Сеньор, а сеньор? Выпейте чашку бульона, а? С тмином и базиликом, а еще перчик в нем зелененький и петрушка. Сварила по маминому рецепту, помолилась над ним. Как только выпьете – одышка пройдет.