Микроурбанизм. Город в деталях - Коллектив авторов

Стоит признать, что до недавнего времени описание эмоциональной насыщенности города было скорее исключением из правил: “Хотите узнать об аффекте в городе? Читайте романы или стихи”[38]. Редкие проявления эмоциональности описывались преимущественно в негативных тонах. Невротизм, бесчувственное равнодушие, меланхолия, мизантропия – свидетельства распада, утраты близкого и знакомого мира – модусы отношений, гораздо более привычные для городских аналитиков. Сколь-нибудь позитивные тональности если и попадали в поле зрения исследователей, то скорее относились к политике и экономике аффекта, практикам искусной манипуляции. Лишь в последнее десятилетие городские исследователи, поддавшись общему тренду социальных наук, постепенно открывают для себя положительные эмоции[39] – надежду, доброту, сочувствие, заботу. Один из ведущих городских теоретиков Найджел Трифт признает: “Города могут быть зоной враждебности, но одновременно они и источники надежды”[40]. Таким образом, позитивные эмоции представляются нам не тотальным эмоциональным ландшафтом, но инструментом, проявляющим и одновременно создающим пористость города, сложность конфигурации и гетерогенность доминирующих ландшафтов – беспокойства, равнодушия, – поддерживаемых многочисленными агентами влияния. Для нас позитивные эмоции – любопытство, радость открытий, забота и многое другое – важны как результат социального творчества, как зона свободных действий и чувств горожан и городских объединений, как особые пространственные и материальные опыты. Мы полагаем, что разделяемые позитивные опыты и эмоции, вызываемые к жизни совместными действиями, творческими интервенциями, случайными событиями – действенный “социальный клей” нового образца. Именно он позволяет горожанам, усвоившим “право на одиночество” как императив городской жизни[41], создавать временные сообщества или новые общности, воспроизводящие теплоту и заботу традиционных сообществ, но с гораздо более дистанцированными отношениями, нередко и вовсе воображаемыми. Именно поэтому мы нередко радуемся ощутимым знакам присутствия других в городе – забавным надписям, намеренно оставленным книжкам и газетам, другим знакам доброжелательности. Стремясь к сокращению дистанции, но одновременно и поддерживая ее, мы в воображении или реальности повторяем усвоенный порядок действий или маршруты доброжелательных незнакомцев.

Городские персонажи значимы и сами по себе, и своими сложными отношениями с городом и его обитателями. Множественность персонажей нередко пугает городских исследователей, напоминая борхесовский “сад расходящихся тропок” – “бесчисленность временных рядов, растущую, головокружительную сеть расходящихся, сходящихся и параллельных времен”[42]. Однако именно введение человеческой перспективы позволяет понять, как происходит сборка города, как из множества разнонаправленных действий и синхронизированных взаимодействий возникает “мягкий город” (soft city)[43] – изменчивый, подвижный, образуемый перемещениями и пересечениями маршрутов жителей, движимых “надеждами, ожиданиями и привычками”[44]. Мягкий город дополняет, расширяет, накладывается поверх, а в некоторых случаях и противостоит “жесткому городу” (hard city) – зданиям, инфраструктуре, предполагающим фиксированные сценарии использования. Городские разведывательные экспедиции, граффити и стрит-арт – наиболее радикальные примеры городской “достройки”, когда своими телами и перемещениями горожане обнаруживают и осваивают новые возможности и измерения города[45]. Расширение города или отдельных городских пространств может быть и гораздо более привычным и обыденным, как это показывает опыт городских “сумчатых” – пассажиров городского транспорта, чей багаж становится значимым продолжением тела и способом присвоения пространства (см. статью Александры Ивановой).

Мы говорим о человечном, производимом городе, но, безусловно, осознаем структурные ограничения подобного производства – жесткость структур, затрудняющих возможность творчества и реинтерпретации, но не отменяющих их. По всей видимости, настала пора не только вслед за Мишелем де Серто признать возможность социального творчества[46], но и вслед за Тимом Крессвеллом поставить вопрос о пределах его влияния на городскую среду[47]. Одно дело – самозахват пространств и самозастройка городов (фавелы[48], нахаловки[49]), образующие собственные правила организации пространства и социальной жизни, и совсем другое дело – жизнь в уже созданных городах, с их множественными режимами ограничений, встроенными в материальную среду, закрепленными социальными нормами, символическим порядком.

Разговор об ограничениях, накладываемых городской жизнью, требует от исследователя не меньшей виртуозности и чувствительности к нюансам, чем разговор о городских возможностях. Очевидно, что даже самые жесткие ограничения или системы контроля не могут претендовать на тотальность. В них непременно обнаруживаются расщелины[50], зазоры, “слепые пятна”, создающие возможности альтернативного использования. Такая пористость городской жизни хорошо известна исследователям советского города. Именно они обращали внимание на факт, что контроль даже в самых авторитарных системах не может быть ни круглосуточным, ни тотальным. Подвижность городской жизни также добавляет сложности анализу городских ограничений. Изменчивость точки отсчета и системы координат[51] затрудняет, но не исключает возможности идентификации ограничений и препятствий. Скорее она требует постоянного внимания исследователя к описываемой ситуации и ее контекстам, постоянного доказательства их действенности. Само исследование в этом случае подчиняется городским ритмам, приобретает чувствительность к постоянно происходящим в городе изменениям.

Задача сборника – попытаться обозначить взаимосвязанность и взаимовлияние изменений и значимых городских контекстов, возможностей и ограничений. Мы полагаем, что именно в режиме взаимодействия и образуется ткань городской жизни, в частности, взаимодействия городских структур и отдельных практик горожан и сообществ.

Изменения, привносимые горожанами, могут быть эфемерными – не оставляющими следов на городской поверхности, исчезающими спустя несколько секунд или часов. Эфемерность города удивительно точно схвачена Бредом Дауни – создателем скульптур из подручных городских объектов и материалов: скамеек, ограждений, мусора. Дауни делает длительность существования скульптур неотъемлемой частью их описания. Живущие от 10 секунд до нескольких дней городские скульптуры – символ кратковременности существования “несанкционированного” города, создаваемого усилиями его обитателей и городских энтузиастов. Однако сосредотачиваясь на эфемерности города, городские аналитики обычно упускают из вида существование долговременных городских традиций и практик самоорганизации городских сообществ. Самодельные городские мемориалы и памятные знаки, различные способы заботы о городских обитателях (все те же знакомые всем с детства кормушки) и городских пространствах (украшение дворов) – это и многое другое образует устойчивые способы самоорганизации городской жизни, создает городские традиции, существующие десятилетиями. Таким образом, город, создаваемый жителями, существует во множестве временных режимов и протяженностей, открывать которые – отдельное удовольствие для исследователя.

Нас как редакторов не могло не радовать, что трудно формулируемые и даже порой не особенно внятные требования были легко воплощены авторами. Оказалось, что идея легкого письма о близком городе витала в воздухе. Собирая “Микроурбанизм. Город в деталях” воедино, мы старались не следовать слишком очевидной логике, воспроизводящей существующие классификации и принятые связки. И в этом нам очень помогали тексты, с самого начала жившие самостоятельной жизнью и создававшие собственные альянсы. В ряде случаев задача редакторов сводилась лишь к обозначению очевидной общности и близости текстов, поиску объединяющих названий разделов. В итоге в сборнике “самообразовались” четыре раздела.

Одним из ключевых принципов микроурбанизма и важным для нас способом говорения о городе является антропологизм. Именно поэтому сборник начинается с рассказов о проживании города. Уже заканчивая составление этого раздела, мы обнаружили, что он объединил тексты молодых исследователей. Таким образом, мы получили не только живой город, но и оживленный рассказ о нем. Новые авторы принесли с собой и новые темы, довольно редкие в российской урбанистике, – разговор о телесности и многообразии городских чувственных опытов.