Белое солнце России - Александр Логачев

Сейчас же изобразим приступ. Тело на полу, выпавшая из рук кружка, сведенные судорогой пальцы. А то иначе получится черт-те что: уходил доктор – больной вроде был похож на человека, вернулся – больной заикается и ничего не слышит. Нет внятного перехода с уровня на уровень. Внезапный приступ – как раз и есть тот самый переход, что надо переход…

А жизнь преподносила Алексею сюрпризы с пугающей неутомимостью. Казалось бы, куда уж еще? А вот нате вам, а вот и есть куда!

Доктор вернулся не один, а в сопровождении полковника и солдата.

И теперь полковник сидел за докторским столом, а солдат стоял перед ним, вытянувшись в струнку.

– Никак нет, вашбродь! Нет у меня никакого брата!

– Да не кричи ты, Назаров, будто на плацу! Больных перепугаешь. Ты лучше возьми зеркало, вон, на столе у доктора лежит. А теперь сравни свое отражение и лицо сего господина. Ну что, убедился?

– Похож. И как это понять, вашбродь?

– А я, Назаров, почем знаю! Сам вот любопытствую. Если это не твой брат…

– Да какой мой брат, откуда! Ежели только папаша не согрешил…

– Что запнулся, Назаров?

– А ведь мог и согрешить, вашбродь. Признаться, папаша мой по молодости постранствовал по Руси, помотался. А как его хоть зовут-то, вашбродь?

– Да вот не успели спросить, Назаров. Никак не предполагали, что он опять рухнет в беспамятство.

Алексей, так вовремя притворившийся контуженым и заботливо, в шесть рук перенесенный на лежанку, лежал на тюфяке и слушал эти разговоры. И его уму не давала покоя навязчивая дума: «А есть ли предел этому бреду или он так и будет идти по нарастающей?»

В разговор тем временем вклинился зашедший в приемный покой поручик:

– У каждого человека где-нибудь есть свой двойник. Тем более что сходство мы имеем не полное.

У тебя, Назаров, лицо изрыто, будто по нему дробью палили, а у него чистое.

– Так он, господин доктор, в благородных условиях, видать, воспитывался, – возразил солдат Назаров. – Трудно сказать по лежачему, но и роста, кажись, мы одинакового. Ну-ка…

Алексей позволил солдату подойти к себе и завладеть своей рукой.

– Видите, вашбродь, ладони считай одна в одну совпадают. Только у меня пальцы толще, потому как крестьянские, а он, видать, с тяжелой работой не знался.

– Кхм… Просто какой-то незнакомец в маске из лермонтовского «Маскарада», – это снова заговорил полковник. – Остается надеяться на то, что этот мистер Икс придет в себя и многое нам объяснит. Как полагаете, Петр Аркадьич, есть ли надежда на выздоровление в ближайшее время?

– Увольте от прогнозов, Владимир Константинович, – тяжко вздохнул доктор. – Голова – штука тонкая и плохо изученная. Вот, помню, у нас в уезде случай был. Увлекся помещик Шемякин английским спортом по названию бокс, что есть суть кулачный бой по особым правилам. Продал он лес, на вырученные деньги выписал из города Лондона чемпиона и устроил с ним поединок на лужайке. До-олго они с англичашкой мутузили друг дружку, и уж казалось, наш Шемякин верх берет, как вдруг лондонский чемпион хитрым ударом стукнул помещика Шемякина в челюсть, а тот с ног брык, и не встает. На английский макар выражаясь, нокаутировал заморский боксер нашего. Так после этого события Шемякин не то что заикаться начал – жену сестрой называл, а соседа, помещика Востроносова, принимал за Стеньку Разина. А ежели книги по психиатрии полистать, такие случаи найдете, что ого-го! Какие уж там прогнозы…

– И что же, Петр Аркадьевич, медицина в подобных случаях прописывает?

– Иногда, поручик, помогает простой человеческий разговор.

– Дозвольте, господин доктор, я с ним поговорю? Вдруг и вправду брат он мне.

– Сидите, солдат, говорите, мне-то что! Если господин полковник, конечно, не против… Ну вот и ладушки. Заодно и сиделкой поработаете.

До вечера – с перерывом на скудный лагерный обед (суп из селедки, кусок хлеба, чай) – «контуженого» Алексея развлекали историями из крестьянской жизни, разбавленными фронтовыми историями. Федор («а ведь действительно чертовски похож на меня», – думал, глядя на него, Алексей) пересказывал свою жизнь, то и дело повторяя присказку: «Сейчас я тебе свою житуху расскажу, а опосля, когда дохтур вылечит тебя, ты мне свою жизнь расскажешь».

Солдат Федор Назаров поверил в то, что нашел родного брата, и эту веру в себе всячески развивал. «Брат ты мне, чую. Видать, батька у нас с тобой общий. А что? Мужик он был видный из себя, где-нибудь на ярмарке свел знакомство с барынькой, погостил в ее усадьбах денек-другой да сбег, потому как надоела, зажил вновь вольной жизнью, ту барыньку из головы выкинув. Скажем, так могло быть».

Алексей его не разуверял хотя бы потому, что не выходил из образа немощного больного. Он лежал, выуживал из монологов солдата Назарова полезные для себя житейские подробности, иногда для правдоподобия – все ж контуженый как-никак – мычал и замысловато шевелил пальцами.

А под одну из солдатских историй Алексей уснул…

Из сна Алексея выдрал, как репу из грядки, взрыв.

Дрожало окно, мелко звенели пробирки в стойке, катилась по столу пустая катушка из-под ниток. На оконное стекло падали отсветы пламени. С улицы доносились крики.

Алексей откинул одеяло, сбросил ноги на пол, сунул их в шлепанцы, сшитые из чьей-то старой шинели. В этот момент распахнулась входная дверь.

– Бежим! – с улицы ворвался солдат Федор Назаров. – Айда отсюда! Побег!!!

В голове Алексея полыхнуло воспоминание о разговоре, который он принял за сон: кто какую оконечность на себя берет, есаул с казаками, как поделить оружие и так далее. Значит, это был не сон. Значит, тогда офицеры обсуждали побег.

Тем временем Федор схватил Алексея за руку и потащил за собой. Алексей и не сопротивлялся. Нечего в этом лагере ловить. То, что с пленными здесь обращались более-менее гуманно, не гарантирует, что не могут потом расстрелять.

Они выскочили во двор, когда рухнула пылающая караульная вышка. Отовсюду доносилась ружейная и пулеметная пальба. На песке, которым был засыпан двор, лежали убитые.

Алексею здорово досаждали шлепанцы, в которых стоять-то было непросто, не то что бегать.

– Туда! Живее, паря! – Назаров помчался к забору. Туда же с разных сторон бежали и другие пленные.

В заборе чернел пролом шириной в пять-шесть досок. Возле него не было толкотни и давки, надо полагать, большая часть решившихся на побег пленных уже выбралась наружу. Возле дыры Алексей скинул второй шлепанец. Первый он потерял на бегу. И территорию лагеря он покинул босым.

Территорию воли заливал призрачный лунный свет. Слева, в низине, виднелся лес. На высоком холме по правую руку угадывались очертания ветряной мельницы. Вдали блестела лента реки. За рекой вдоль берега расположились строения правильной формы. Не иначе, какое-то поселение.

Люди, покинув лагерь, разбегались кто куда. Правильно – больше шансов прорваться.

– К лесу! Там не достанут! – прокричал Назаров. И они помчались в направлении леса.

Спокойствие июньской ночи нарушали лишь крики и выстрелы. Алексей бежал следом за Федором, босые ноги холодила роса. В этой бледно-молочной подсветке происходящее казалось ну совершенно нереальным. Киношным каким-то. Будто Алексей шагнул в экран и очутился в чужом фильме, где вынужден подчиняться законам жанра. И он подчинялся. И приближался лес.

– О-ох!

У Федора вдруг подогнулись колени, и он упал лицом в траву.

– Что? – подлетел к нему Алексей. И тут же увидел, «что». Под гимнастеркой чуть выше поясницы расплывалось темное пятно. Какая-то пуля нашла свою жертву. Алексей подхватил двойника под мышки и потащил. Федор сперва кричал, потом замолчал.

Алексей втащил раненого в лес, прислонил к стволу лиственницы. Расстегнул гимнастерку. Разорвал исподнюю рубаху, соорудил из нее повязку, обмотал ею рану. Понимая, что все бесполезно, Алексей глухо выругался.

– Хана мне. – Федор не спрашивал, он констатировал.

«Хана», – про себя согласился Алексей. И через сто лет от таких ранений будут умирать даже те, кого вовремя успеют доставить в больницу. Однако это не значит, что надо опускать руки. Чудеса случались всегда.

– Значит, прошло? Заговорил? – Федор нашел в себе силы улыбнуться. – Или прикидывался?

– Заговорил, – Алексей рукавом вытер пот со лба. – Поди тут не заговори… А вот ты молчи, нечего терять силы.

Алексей поднялся на ноги. Перевел дух, и ладно, теперь надо дотащить Федора до того поселка, что за рекой. Там люди, там должен быть какой-то врач, и он поможет. Не захочет помочь – заставим.

– Брат, – Федор отстранил руку Алексея. – Погоди! Послушай! У тебя есть жена, дети?

– Нет.

– А дом?

– И дома нет.

Федор расстегнул нагрудный кармашек.

– Документы, письма… Бери! Да не тяни ты меня. Нешто я дурной совсем и не понимаю, что отпрыгался. Не перебивай! Мне надо успеть тебе сказать. Ты это… Ты пиши от меня жене, пусть думает, что я жив. А вернешься с войны, загляни в деревню. Христом-Богом прошу! Хоть на денек загляни к моим, нас же почти не различить. Ежели усмотрят какие различия, всегда на войну списать можно. Чай, уже год дома не был. Потом можешь уйти, бросить их. Но покажи моей бабе, что я жив. А то она так и будет ждать, надеяться… понимаешь? А придешь, уйдешь, освободишь ее. Понимаешь? Слушай, а как тебя звать-то?