По делу обвиняется... - Вильям Михайлович Вальдман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В лохмотьях сердце,
А в этом сердце призрак счастья...—
несется из открытого настежь окна первого этажа. Я останавливаюсь: это же про мое сердце поют. Зайти под каким-нибудь благовидным предлогом? Колебания длятся не более десяти секунд. Вхожу в подъезд. Коричневая дерматиновая дверь. Звоню.
— Добрый вечер.
— Добрый вечер, — удивленно отвечает мне завернутое в домашний халатик полунебесное создание с копной иссиня-черных волос и карими глазами.
— Я по объявлению, здесь дают уроки французского языка?
— Вы ошибаетесь, тут ничего не дают, здесь только отбирают, — сурово заявляет халатик и медленно закрывает дверь, стараясь отдавить мне неосторожно оставленный на косяке мизинец.
— Позвольте, Черешневая, 8, квартира 26. — Я вынимаю из кармана старый мамин рецепт и читаю — «Гарантирую обучение французскому языку с гасконским акцентом за 4 месяца. Оплата по соглашению». Объявления расклеены по всему городу.
— У меня самой хвост по французскому, — в порыве откровения говорит халатик.
— Очень плохо, просто жалость. Значит, вы не парлевукаете, что ж, готов помочь...
— Заходите, — прощебетала она, видимо, сраженная моим «произношением».
Я прошел за ней и очутился в небольшой уютной комнате. Поблагодарив за приглашение сесть, я опустился в низкое кресло напротив девушки. Чем она похожа на Иру? Ну разумеется — губы, подбородок... А, к черту!
— Кто вы? — бесстрашно спросила она.
— Вообще я мужчина-одиночка.
— A-а. Ну а в частности?
— Свободный художник.
— Грабитель?
— Почти. Я граблю чужие мысли и выдаю их за свои.
— Угадала, вы писатель!
— Поставьте, пожалуйста, еще раз про лохмотья и про сердце и заодно скажите, как вас зовут. Кстати, меня нарекли Леонидом.
— Мила.
— Милая Мила, вы очень милы. — Я даже вздрагиваю от плоскости собственного каламбура. Однако ей, по-видимому, понравилось. Странные люди — женщины, некоторым из них так мало надо: она улыбнулась и подошла к проигрывателю.
Открылась дверь, и в комнату вошел высокий парень в джинсах и шелковой майке.
— Знакомьтесь, мой брат, Алишер. Это Леня.
Вошедший, прищурившись, посмотрел на меня и обратился к сестре:
— Где ты подцепила этого типа с ломброзианской рожей?
Мила покраснела.
— Как тебе не стыдно, что ты мелешь! Сейчас же извинись!
Я храню олимпийское спокойствие в своем кресле, жду с интересом, какой еще фортель выкинет этот хлыщ с внешностью гарсона из французской кинокомедии.
Гарсон ощеривается.
— Ну и вкус у тебя, — говорит он вместо извинения сестре. — Он тебе, наверное, уже обещал любовь до гроба? Не верь ему, детка, видишь, с каким вожделением он смотрит на пончики: гурманы не способны на настоящее чувство.
— Теперь мне понятно, Милочка, почему у вас хвост по французскому. Имея брата-питекантропа, вам приходится объясняться с ним при помощи мимики, а это вредно отражается на произношении. — Я еще глубже усаживаюсь в кресле. — Чудной народ эти ученые. — И, перехватив недоумевающий взгляд девушки, поясняю: — Я имею в виду экспедицию профессора Полизойского, которая вчера отправилась на Памир в поисках снежного человека. И зачем ехать так далеко?
— Вот и пришел вечер моей первой судимости, — грустно говорит питекантроп, сжав кулаки и медленно направляясь в мою сторону.
Милочка бросается к нему. В глазах у нее слезы. Кажется, хватит. Я бесстрашно смотрю на занесенный над моей головой дамоклов кулак и спрашиваю:
— Ты когда приехал, старый пес?
— Вчера. Я тебе звонил, но ты, наверное, купил дачу и поэтому не бываешь дома.
Мила, пораженная, смотрит на нас: она ничего не понимает. Она впервые приехала к своему кузену, и ей невдомек, что мы с ним знакомы с первого класса.
— Агнесса Львовна? Добрый день, капитан Соснин из управления внутренних дел беспокоит.
— Слушаю вас, товарищ капитан, — отозвалась телефонная трубка энергичным голосом.
— Вы сможете принять меня по делу?
— Видите ли, сегодня у нас генеральная в шестнадцать, принимаем новый спектакль... У вас что-нибудь, связанное с билетами?
— Вот именно.
— Ваша принадлежность к столь авторитетному ведомству не позволяет мне откладывать встречу, — она подчеркнула два последних слова. — К вашим услугам до обеда. Но боюсь, что ничем не смогу помочь.
— Я оптимист. Тогда через пятнадцать минут, если не возражаете.
«Вот еще один стрелок за билетами, — подумала Ривкина и нахмурилась. — Зря надеется».
...С недавних пор жизнь Агнессы Львовны стала невыносимой: знакомых в городе оказалось значительно больше, чем она предполагала. Они звонили домой, начиная с восхода солнца и до полуночи, а ее рабочий телефон охрип от бесконечных звонков и теперь уже жалобно попискивал, когда кто-нибудь набирал номер директора драматического театра.
Конечно, в глубине души она была по-настоящему счастлива, что удалось создать спектакль, взбудораживший не только заядлых театралов, но и тех скептиков, которые уготовили сцене роль отмирающей музы. Однако ее мучила необходимость отказывать многим. «К сожалению, пока не могу», «До конца месяца ни одного билета», «Театр-то маленький», — оправдывалась она.
Театральный бум дошел до того, что Агнесса Львовна отказала старому актеру Чеплакову, занятому в этом спектакле в проходной роли, когда тот попросил билет для гостившей у него родственницы.
Вечером она рассказала об этом мужу. Михаил Аркадьевич поддержал ее.
— Правильно сделала. Ты его вывела из равновесия. А поскольку маленьких ролей нет, а есть маленькие актеры, он теперь будет плохо играть и испортит весь спектакль. Публика перестанет валить в театр, и Чеплаков, наконец, сможет спокойно приобрести в кассе билет родственнице.
— Ты шутишь, а Чеплаков со мной здоровается сквозь зубы, и вообще я со многими нарушила дипломатические отношения.
— Ты должна утешаться тем, что бывают ситуации похуже твоей.
— Например?
— Например, у директора Большого театра СССР. Там все спектакли идут при полном аншлаге. К счастью, вашему театру это в обозримый период не грозит, — успокоил он.
Агнесса Львовна возмущенно посмотрела на супруга, но тот как ни в чем не бывало добавил:
— Кстати, о билетах, я обещал два Самсоновым. Надеюсь, мне ты не откажешь?
— И не надейтесь, Михаил Аркадьевич.
Но билеты, конечно, пришлось дать и Чеплакову, и Самсоновым.
...Николай медленно пробирался по узкому коридору мимо артистических уборных, когда на него вдруг пахнуло юностью. Он отчетливо, со стороны увидел себя