Когда закон бессилен - Борис Бабкин

—    Говорят, уходит из милиции-то, — сообщила где-то услышанную новость третья.

—    Здравствуйте, дядя Дима, — входя, поздоро­вался Мягков.

Вспомнил я! — воскликнул Волошин. — Все время у меня перед глазами это стояло. Когда я с пасеки уезжал, то через старую дорогу поехал. И там, где машины горели, как раз у этого места «жигули» видел. Номер еще интересный. Как раньше водка стоила. Три шестьдесят два. И еще две цифры. Их сейчас заместо буквенных обозначений ставят. Две семерки.

—    Московский номер, —сказал Мягков.

—    Вот я и думаю, — Волошин- возбужденно за­метался по горнице, — может, они чего видали! Надо в Москву ехать, найти их и спросить. Может, чего видали, — он с надеждой посмотрел на парня.

—    Вы номер точно запомнили? — подстраховал­ся Валерий.

—    Точно. Я говорю тебе — цена водки в то вре­мя, когда я выпивать начал, три шестьдесят два была. И две семерки. Правда, про цвет не скажу, сумерки были. Но номер точно запомнил.

—    Я сегодня запрос сделаю, — немного подумав, сказал Валерий. — И про то, что лучше самим по­ехать, вы правильно решили. Сейчас с милицией от­кровенничать не любят. Даже если и видели что-то, не скажут.

—    А ты, говорят, из милиции уходишь? — спро­сил Волошин.

—     Пока в отпуске, — поморщился парень. — Я рапорт подал. Меня вызвали и говорят: подумай, вот и отправили в отпуск. — Порывисто отвернувшись, неожиданно всхлипнул. — Я бы все одно ушел. Зина говорила, что за милиционера не выйдет.

—    Я знаю, — кивнул Дмитрий, — она мне гово­рила.

—    А буквы вы не помните?— спросил Мягков.

—    Нет, — Волошин покачал головой. — А чего? Номер-то я помню». И две семерки. Сам говоришь, московские номера.

— Так-то оно так, — хмуро сказал Валерий, — но, бывает, номера и цифровое обозначение совпада­ют, а буквы не те. — Да все равно надо поговорить с ними. Может, чего видели. — Он выудил из-под сто­ла начатую бутылку водки.

—    Дмитрий Сергеевич, — несмело проговорил Мягков, — вы бы не пили. Ведь понимаете...

—    Да понимаю я все, — наливая полстакана, вздохнул Волошин. — Но и ты вникни. Страшно это. Вдруг остаться одному. Я же никогда не жил один, — горько признался он. — Сначала с родителями, по­том институт кончил, женился. Я обыкновенный смирный человек. Даже в детстве почти не дрался. А когда Саша женой стала... — зажмурившись, он по­тряс головой. — Она знаешь, каким человеком была. Я ведь и не пил, — Волошин поднял стакан, посмот­рел через него на свет. — Дочь родилась. Потом все в один миг сломалось. Я говорю про привычный уклад жизни советского человека. Союз нерушимый республик свободных в один миг перестал существо­вать. Кругом начали делать деньги. Нет, -— Дмитрий покачал головой. — Я, конечно, понимаю: сейчас всем дали возможность показать, кто на что способен. Я же инженер, — прервавшись, он сделал глоток. Выдохнул, подцепил вилкой надкусанный огурец. — Меня до сих пор во всякие кооперативы приглашают. Я отличным автомехаником был. — Волошин допил водку. Перевел дыхание, зажмурился.

—    Почему был? — возразил Валерий. — Вы и сейчас...

—    Сейчас я один. И я боюсь! - неожиданно воскликнул он. — Понимаешь ты? Боюсь возвратить­ся к себе в квартиру. Ведь там все, абсолютно все, будет напоминать о Сашеньке и Зине! — со слезами на глазах, задрожавшей рукой налил водки. — И я хочу увидеть лица тех, кто убил жену и дочь, — тоскливо прошептал он. — И спросить: зачем? Поче­му вы убили их? Господи! —вскинув вверх голову, выдохнул он. — Как же мне быть? — В его громком голосе Мягков расслышал горестную печаль, а не ненависть.

—    Я сегодня же сделаю запрос в Москву, — то­ропливо сказал он. — У меня друг в ГАИ. Он все выяснит так, что об этом никто не узнает.

—    А как ты с Зиной познакомился? — тихо спросил Волошин.

—    После армии — я во внутренних войсках слу­жил, в группе захвата. Когда демобилизовался, при­ехал к бабушке в Саратов, прописался там. А куда работать идти, не знал. Вот мне и предложили в милицию. А во время службы я видел уголовников, убийц, насильников и прочую сволочь. И, даже не раздумывая, согласился. Меня отправили в школу ми­лиции. Получил лейтенанта, вернулся. И как-то на дискотеке и. встретил Зинку, —видимо, осознав, что говорит об убитой девушке, которую любил, горько улыбнулся. — Она сначала не знала, что я работаю в милиции. Мы начали встречаться. Потом сказал ей. Думал, она поймет, что я делаю нужное и опасное дело. Но нет, — Валерий усмехнулся. — В общем, поссорились мы. Правда, потом, совсем недавно, по­мирились. Она мне условие поставила: хочешь, чтобы я с тобой была, уходи из милиции. И я ушел бы, потому что другой такой, как Зина, больше не встре­тил бы.

—    Это точно, — согласился Дмитрий. — Как го­ворится, во все щели свой нос совала. Я ей гово­рил — оторвут тебе его как-нибудь. Все смеялась. Обещала нарожать мне внуков, — с доброй улыбкой закончил он. И вдруг, осознав, что все это только воспоминания, замычал и уткнулся лицом в стол.

—    Я прошу вас, —Валерий взял бутылку, — не пейте.

—    Поставь! — заорал Волошин. — Или ты меня, может, на сутки или в вытрезвитель как алкаша загре­бешь?! Мент поганый! — вспомнив слышанную где- то фразу, он вызывающе уставился на парня. — Забе­ри меня! За оскорбление. Сволочь! — словно отдав все силы вспышке злости, снова бессильно ткнулся лицом в руки.

—    Зачем вы так? — тихо сказал Валерий и, сгорбясь, медленно пошел к двери.

— Чавой-то он тама? — встревоженно спросила встретившая его в дверях старуха.

—    Плохо ему, — сумрачно произнес Валерий. — Очень плохо.

—    Так чаво делать-то? — всплеснула она рука­ми. — Ведь он теперича будет пить и пить. Пчел-то, чай, всех разволокли уже. И квартиру разворуют.

—     На пасеке дядя Степан, — услышав ее, ото­звался Волошин. — Он присмотрит за ними. А квар­тира... — безразлично добавил он, — хрен с ней, с квартирой. Мне теперь все равно. А ты вроде как прогоняешь меня, мать? — пьяно спросил он.

—    Христос с тобой, — сердито откликнулась она. — Как же я могу сына прогнать?

—    Зайдешь к Зяблову, — наказал Иван Степано­вич Адаму, — отдашь ему это. У него с милицией хорошо повязано. Не со всеми, но узнать может. Пусть узнает, что там известно о сгоревших автомобилях. Меня интересует все. Мне не звони. Как только пол­учишь информацию, немедленно возвращайся. И ска­жи Зяблову, что, вполне вероятно, может начаться война с казахами. Всё... Иди. — Угреватый шагнул к двери.

—    Подожди, — остановил его голос хозяина, — возьми с собой пару парней из команды Призрака. Если там есть какие-то свидетели, пусть ребята пора­ботают. Да, что там насчет этого крутого?

—     Пахомов вам сразу же сообщит, — ответил Адам.

—    И еще, Богунчик, — строго произнес Степа­ныч, — Никакой самодеятельности. Во второй раз я этого тебе не прощу! - в его голосе звякнул металл.

Угреватый испугался. Если хозяин обращается, по фа­милии, значит, это строгое и последнее предупрежде­ние.

—     Иван Степанович, — заискивающе сказал Адам. — Я тогда просто хотел заполучить ценного информатора.

—    И чуть не угодил за решетку за дачу взятки, — насмешливо продолжил за него Степаныч. — Нужно быть просто бестолочью, чтобы попытаться купить опера с Петровки! И помни, что я сказал!

—     Если ты рассчитываешь, что сможешь прогу­лять долго, — усмехнулся майор милиции, — то ошибаешься. Ты у нас одно время вот где сидел, ребром ладони он провел по горлу. — Будь моя воля, Граф, я бы тебя без суда и следствия расстрелял!

—    Я Богу пару свечей поставлю за то, — ответил сидевший перед ним Граф, — что нет у тебя этой самой воли.

— Ба! — весело удивился вошедший в кабинет поджарый мужчина в штатском. — Какие люди! Неу­жели сбежал и пришел с повинной?

—    Освобожден по помилованию, — протягивая ему справку, недовольно сказал майор. — В столицу приехал на жительство. Ему здесь мать Фомича квар­тиру оставила.

—    А знаешь, — усмехнулся поджарый, — с од­ной стороны, я даже доволен — не придется мне за тобой по всей России раскатывать. Здесь-то мы тебя живо спеленаем.

—    Мечты, мечты, — Суворов улыбнулся, — где ваша сладость. Знаете, господин-товарищ-барин, — весело сказал он, — имею удовольствие разочаровать вас. Я приехал в златоглавую только для того, чтобы продать свою, завещанную мне Марией Павловной Фомич квартиру. Потому что с деньгами у меня сей­час крайне плохо, — вздохнул он. — Те сбережения, которые я оставлял на черный день — ведь пенсию мне, увы, платить не будут, — пропали. Реформа денежная, мать ее за ногу!

—    Значит, был курок-то? — с интересом спросил поджарый. — Все-таки, Граф, это ты взял кассира на Вологодчине.

— Боже упаси, — засмеялся Суворов. — Просто так, кое-что наскреб на черный день. И вот теперь меня постигло крайнее разочарование. И знаешь, на­чальник, если бы не квартира, за которую я могу выручить неплохие деньжата, я бы уж вам пару сюрп­ризов оставил. Правда, года не те, — он развел рука­ми. — Но, как говорят герои американских боевиков, еще в норме.