Имя нам – Легион - Александр Сивинских

Улыбайся не улыбайся, а на душе было гадко.

«Унылый вечер, – вспомнил он, – хмель, побои. Неутоленные надежды. В башке бардак, во рту помои, на нас не белые одежды…» Увы, так оно и было.

Длинная трава, сплетенная ветром, путалась в ногах, и он упал-таки. На одно колено. Поднялся, но не сделал и десятка шагов, как упал опять.

– Б..дь! – вырвалось у него.

– Кто? – спросил голос Василисы. – Я?

– Простите, – съежился Филипп.

«Как все складывается неважнецки, – подумал он, – беда!»

– Ничего. Прощаю. Ты же не меня имел в виду, так?

– Так, – с готовностью согласился он и посетовал: – Трава.

– Ну да, – сказала она. – Трава. Иди сюда.

Он все еще не видел ее и осторожно пошел на звук голоса.

Василиса полусидела, подвернув под себя длинную ногу и опершись на локоть. Лицо ее было запрокинуто к небу, а волосы стекали с плеча, сливаясь со стеблями и пушистыми метелками ковыля. Ковыльные гривки серебристо поблескивали.

«Опять романтика, – тоскливо подумал Филипп. – Но на этот раз я так просто не куплюсь. Хватит мне зуботычин на сегодня».

– Садись, – пригласила она.

– Мы стали на «ты»? – спросил настороженно Филипп. – С чего вдруг?

– Ну, как же! Ты вполне по-свойски лапал меня совсем недавно, я швыряла тебя через бедро. И что, после этой, до отвращения семейной сцены продолжим делать вид, будто мы чужие друг другу?

Филипп сел рядом с ней, снял с ее губ сигарету и сказал:

– А разве мы не чужие? Неужели? Вот сюрприз, так сюрприз! Или у нас сегодня ночь перед Рождеством, и мечты сбываются?

– Дурак, – сказала Василиса. – Капризный дурак-красавчик. Молчи, мальчишка, или ты все испортишь.

Филипп замолчал, кроша пальцами табак и не решаясь поцеловать яркие зовущие губы. Губы смеялись. Их хозяйка знала, что укротить карликового льва проще простого.

Он отбросил обрывки сигареты, положил ладонь ей на затылок. Запустил пальцы между ковылем и волосами и притянул губы к себе.

Она подняла руку и провела по его щеке. Он зашипел от боли и отшатнулся. Ему показалось, что она приложила к лицу раскаленное железо.

Василиса поморщилась.

– Больно? Кто это тебя так?

Филипп сообразил, что она ненароком задела свежую ссадину на скуле.

– Генрик, должно быть. Хорошо приложился, дружочек. Крепко.

– Ай-яй-яй, какой негодник, – притворно вздохнула Василиса.

Ей, сколь ни крута она была, безусловно, нравилось, что мужчины бьют за нее друг другу морды.

– Да нет, – предпочел не заметить притворства Филипп. – Гена хороший парень. Не то, что некоторые кудрявые кретины. Честь девушки для него – дороже всего.

– Хороший, – с горечью сказала Василиса. – Конечно, хороший. И Бородач хороший, и близнецы. И Наум и Мелкий. И даже надутый Вольдемар и даже простоватый Юра. И даже ты, мой, черт тебя забери, нежданный кавалер. Все! И я, я! – своими руками толкаю вас раз за разом под пули. И я сама, что бы ни говорила тебе прежде, – я сама взорвала твою жизнь, одурманив отравленным табачным дымом и умением навязывать свою волю. Отточенным и многократно усиленным умением, практически неизвестным на вашей Земле…

Она болезненно напряглась, прерывисто дышала, впивалась ногтями в его плечи. Она казалась сейчас Филиппу слишком, слишком пьяной, почти душевнобольной. Она почти бредила. Она вздрагивала и говорила бессвязно:

– …Завтра я, наверное, пожалею, что говорила тебе это. А может и не пожалею, но прокляну себя за это – точно. Но сегодня я не могу… – Она внезапно оборвала фразу. – А, к дьяволу! Всё к дьяволу! Пусть. Иди ко мне… и пропади всё пропадом!

Он снова приник к ее губам. Небо в третий раз пришло в движение. Травы и ветер хлестали их, ночные твари трещали все пронзительней, и где-то далеко Генрик с Бородачом орали фальшиво «только шашка казаку во степи жена», а небесные кольца пылали все ярче, пока наконец не расплавились, обливая их горячие трепещущие тела ледяными, жгучими струями росы.

Василиса затянула шнурок на ботинке, последний раз поправила волосы и сказала:

– Надеюсь, вы вернетесь. Надеюсь, все. Послам все равно каюк, так что не рискуйте понапрасну. Нас интересуют только живые люди. Поэтому не вздумайте тащить трупы для предания их родной земле. Не будет живых, и ладно. Возвращайтесь налегке. Вознаграждение будет выплачено все равно.

– Языков брать? – спросил лениво Филипп, любуясь на ее точеный профиль.

– Языков не брать. Трофеев не брать. Сувениров не брать. Брать только выживших парламентеров. Вам ясно, рядовой?

– О, да, мой лейтенант, – сказал Филипп, нежно проводя рукой по ее руке. – Мне все ясно. Я без ума от вас, мой лейтенант. Вы, мой лейтенант, мастерица не только командовать. Вы знаете это?

– У меня обширный опыт, – отрезала она.

– Хочется думать, что я пополнил его хоть чуть-чуть, – благодушно сказал Филипп. – Я так старался…

Василиса смягчилась.

– Надеюсь, что старался. Ненавижу халтуру. До завтра!

– До завтра, – сказал Филипп ей вслед и неспешно двинулся к костру.

Он был доволен.

Генрик и Бородач жизнерадостно храпели, раскинувшись возле угасающих углей. Филипп насилу растолкал их. Залив костер древним, как мир, способом, они поплелись на базу, сонно хлопая глазами и выводя охрипшими голосами: «Шумел камыш, деревья гнулись, а ночка темная была».

Баян немелодично похрюкивал. Наверное, пострадал за грешки хозяина, напоровшись при совместном с ним падении на что-нибудь острое. Баян было жаль.

«Она пришла, его уж нету, его не будет никогда-а…» – печально летело над степью. Филиппу хотелось верить, что слова эти – не о нем. Ему безумно хотелось быть.

Всегда.

ГЛАВА 7

Мой пал товарищ, кровь лилася,

Душа от мщения тряслася

И пуля смерти понеслася

Из моего ружья.

Странные выверты времени вконец меня запутали. Давно ли мы побывали здесь в прошлый раз? По-моему, около месяца назад. Как за месяц могло так резко все измениться? Растительность увяла, небо легло на верхушки деревьев, залепило недалекие горы грязными клочьями тяжелых осенних туч; воздух был холоден. Под ногами разъезжалось и хлюпало. Растения, обманувшие меня давеча своим изумительным сходством с лабазником, почернели и торчали вверх голыми склизкими прутьями. Одним словом, июль за месяц сменился октябрем.

Уже здорово вечерело. И ночь не заставила себя ждать.

Оступившись в очередной раз, я догадался наконец включить «совиные глаза» – систему ночного видения шлема. «Все стало вокруг голубым и зеленым…»

В наушниках попискивали сигналы радиовешек. Плечи оттягивал немалый груз. Карабин, заброшенный за спину, отсутствием в непосредственной готовности к применению создавал ощущение постыдной обнаженности. Я крайне серьезно наблюдал обстановку, как того требовала от меня тактика авангардного «номера один». «Номером два» был Бородач. Генрик шел замыкающим.

Скалы приближались. Через «ночную» оптику шлема они выглядели густо-зелеными. Чуть более яркие пятна показывали не остывшие до сих пор (днем, наверное, было солнце) участки выступающих камней, а почти черные – прохладные в любое время расщелины и впадины. Вход в искомую пещеру зиял чернотой Марракотовой бездны.

Мои полномочия, как впередсмотрящего, на этом заканчивались. Менее других нагруженный Бородач, имеющий, кроме того, некоторый опыт горного туризма, обязан был проверить безопасность доступа в «бутылочное горлышко».

– Иду, – донесся из наушников его шепот, и мимо меня прошмыгнула гибкая фигура.

Генрика я не видел – он прикрывал тыл. Пригнувшись, я юркнул за Бородачом.

Все было спокойно. Слишком спокойно. Мне нестерпимо захотелось чихнуть: аллергия на опасность, не проявившуюся пока, но более чем вероятную. Я сжал нос пальцами, но не удержался и фыркнул. Бородач обернулся, гневно сверкая глянцем забрала, и тут за его спиной вздыбился, щелкая клешнями, огромный онзан.

– Сзади!

Я бросился на выручку, нож уже был в руке, но я не успевал. Не успевал!.. Мне оставалось сделать еще несколько шагов, а клешни уже рушились на Бородача, неотвратимые, как божья кара.

Но не таков наш Бородач, чтобы безропотно встретить гибель. К тому же он был атеистом и не верил ни в Бога, ни в его кары. Неуловимым движением он ушел вниз, круговым ударом приклада, точно по волшебству оказавшегося в его руках, подрубил все четыре ноги противника. Онзан тяжело осел на хвост, медленно кренясь вбок.

Я был уже рядом.

С маху вогнал клинок в зазор между панцирем и бугорком макушки, повернул острием к центру и резко двинул по дуге, как бы вскрывая консервную банку. Онзан переливчато свистнул, хлестнул меня по забралу жестким хлыстом одного из усов и уронил бессильно верхние конечности. Я отскочил, выдирая нож из содрогающегося тела. Мягко сдвинул рычажок предохранителя карабина, готовый уничтожать напарников зарезанного врага пусть более шумным, но зато более надежным, чем рукопашная схватка способом.