Том 20. Письма 1887-1888 - Антон Чехов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Печатай, Ма-Сте*, все шесть листов, а то получишь кукиш с маслом!
Вы же не Шекспир и не Чехов, хотя, впрочем, и мечтаете (о, я знаю Ваши хитрости!) дать в будущем Вашей дочери мое имя с тем, чтобы свои произведения выдавать за ее и подписывать вместо «Киселева» — «Чехова». Но это Вам не удастся!
Если найдете возможным сокращать повесть, то не особенно усердствуйте и не выбросьте того, что нужно и важно.
Я посматриваю за Вашим мужем, а потому относительно его поведения будьте покойны.
Поклон Василисе и Елизавете Александровне. Коклюшу передайте, что мы уже очистили для него чуланчик*, где он будет жить с собачкой без спины и с кошкой. По условию, заключенному у меня с Алексеем Сергеевичем, Коклюша мы будем сечь два раза в неделю, а Василису всякий раз, когда она будет приезжать. За сеченье особая плата. Обедать будем давать пансионеру на Пасху и на Троицу.
Я очень жалею, что не могу сейчас поехать в Бабкино. Погода анафемски хороша.
Будьте здравы и богом хранимы.
Имею честь быть с почтением
А. Чехов.
Чехову Ал. П., 5 апреля 1888
408. Ал. П. ЧЕХОВУ*
5 апреля 1888 г. Москва.
5 апр.
Гнусный шантажист! Получил от тебя 2 письма одновременно и рад был, что не получил третьего. Кривая с двумя повышениями в сутки возможна в том случае, если А<нна> И<вановна> вечером принимает что-нибудь жаропонижающее: хина, антипирин, антифибрин и проч., твоему уму недоступное. Необходима скорейшая медицинская помощь*. Если не решаешься повезти А<нну> И<вановну> к Боткину, то по крайности сходи к нему сам и объясни, в чем дело: авось найдет нужным прислать ассистента.
Просьбу твою передам матери. Едва ли она поедет*, ибо ее здоровье не совсем хорошо. Да и паспорта нет. Она прописана на одном паспорте с батькой, надо поэтому толковать долго с отцом, идти к обер-полицеймейстеру и проч… Жить же по венчальному свидетельству, как ты жил*, она боится.
О бумаге я уже писал Суворину. Чем дешевле издание, тем лучше. Спросите Неупокоева, упокой господи его душу, хватит ли текста для 20 листов?* Если нет, то забудь о домашней беде, брось всё и стремглав исполняй мои приказания.
У Корбо* неугомонный кашель. Вероятно, чахотка от дряхлости и онанизма. Боясь, чтобы он в квартире не развел бацилл, я начинаю уж подумывать об убийстве*. Хочу угостить его морфием. Сообщи об этом Гершке*, предварительно приготовив его к этому ужасному известию.
Теперь серьезно. Что касается характера и раздражительности Анны Ив<ановны>, то ради бога терпи и не огрызайся ни одним словом. Я от всей души не хотел бы, чтобы твой подвиг* носил на себе (в воспоминаниях) темные пятнышки. Впрочем, не бывал я в твоей шкуре, а посему не мне и советовать. Будь здрав и богом храним…
Граф Платов*.
Рукой Н. П. Чехова:
Приветствую!!!!!.. Н. Чехов.
Мать горюет, что не может приехать.
Рукой М. П. Чеховой:
Кланяюсь и целую тебя, Анну Ивановну и детей.
Маша.
Маслову (Бежецкому) А. Н., 7 апреля 1888
409. А. Н. МАСЛОВУ (БЕЖЕЦКОМУ)*
7 апреля 1888 г. Москва.
7 апреля.
Добрейший Алексей Николаевич!
Пока я еще не уехал, отвечаю на Ваше письмо. Да, я деликатный человек, т. е. очень часто не решаюсь говорить и писать правду, но, уверяю Вас, я не скрыл ничего из разговора с Гольцевым*. В «Русской м<ысли>» в самом деле рады будут Вашему сотрудничеству. Нет причин, почему бы им не радоваться.
Письма от Гольцева Вы не получите. Почему? Если хотите, то я не скрою от Вас: все эти Гольцевы хорошие, добрые люди, но крайне нелюбезные. Невоспитаны ли они, или недогадливы, или же грошовый успех запорошил им глаза — чёрт их знает, но только письма от них не ждите*. Не ждите от них ни участия, ни простого внимания… Только одно они, пожалуй, охотно дали бы Вам и всем россиянам — это конституцию, всё же, что ниже этого, они считают несоответствующим своему высокому призванию. Просить же их о письме к Вам я не был уполномочен; если бы я предложил написать Вам это письмо, то предложение они приняли бы за просьбу и стали бы ломаться. Ну их к лешему!
Не скрою от Вас, что как к людям я к ним равнодушен, даже, пожалуй, еще симпатизирую, так как они всплошную неудачники, несчастные и немало страдали в своей жизни… Но как редакторов и литераторов я едва выношу их. Я ни разу еще не печатался у них и не испытал на себе их унылой цензуры, но чувствует мое сердце, что они что-то губят, душат, что они по уши залезли в свою и чужую ложь. Мне сдается, что эти литературные таксы (мне кажется, что таксы, длиннотелые, коротконогие, с острыми мордами, представляют собой помесь дворняжек с крокодилами; московские редакторы — это помесь чиновников-профессоров с бездарными литераторами) — итак, мне сдается, что эти таксы, вдохновленные своим успехом и лакейскими похвалами своих блюдолизов, создадут около себя целую школу или орден, который сумеет извратить до неузнаваемости те литературные вкусы и взгляды, которыми издревле, как калачами, славилась Москва. Прочтите Вы Мачтета, питомца этой школы, пользующегося теперь в Москве громадным успехом, прочтите фельетоны «Русских ведомостей», и Вы оцените мое беспокойство.
Меня давно уже зовут в «Русскую м<ысль>»*, но я пойду туда только в случае крайней нужды. Не могу!!! Весьма возможно, что я ошибаюсь, а потому не примите это письмо за совет не работать в «Р<усской> м<ысли>», хотя, признаюсь, мне приятнее было бы видеть Вас в любом петер<бургском> журнале, чем в «Р<усской> м<ысли>».
У Вас в кармане только три рубля, а у меня целых триста! Это всё, что уцелело у меня после «Степи» и «Сумерек». Но так как эти деньги спрятаны сестрой для переездки на дачу, то я теперь сижу на бобах и питаюсь одной только славой.
Что касается Вашего страха перед сюжетами*, то излечить его трудно. Принимайте Kalium bromatum. Я тоже не доверяю своим сюжетам. Мне почему-то кажется, что для того, чтобы верить в свои сюжеты и мысли, нужно быть немцем или, как Баранцевич, быть женатым и иметь 6 человек детей.
Я советовал Вам писать комедию и еще раз советую*. Она вреда Вам не принесет, а доход даст. Мой «Иванов», можете себе представить, даже в Ставрополе шел. Что же касается исполнения, то бояться Вам нечего. Во-первых, у Вас прекрасный разговорный язык, во-вторых, незнание сцены вполне окупится литературными достоинствами пьесы. Только не скупитесь на женщин и не давайте воли Вашей селезенке.
Какое, однако, я Вам длинное письмо намахал! Ужасно хочется бездельничать, и рад случаю, чтобы написать кому-нибудь письмо или пошляться по улице.
Вчера получил приглашение от «Гражданина»*.
Поклонитесь Сувориным, Виктору Петровичу и Петерсену. Будьте здоровы.
Имею честь быть с почтением, извините за выражение, начинающий писатель
А. Чехов.
Короленко В. Г., 9 апреля 1888
410. В. Г. КОРОЛЕНКО*
9 апреля 1888 г. Москва.
9 апр.
Посылаю Вам, добрейший Владимир Галактионович, рассказ про самоубийцу*. Я прочел его и не нашел в нем ничего такого, что могло бы показаться Вам интересным, — он плох, — но все-таки посылаю, ибо обещал.
Будьте здравы и богом хранимы на многие лета. Поклонитесь Волге.
Ваш А. Чехов.
Семья моя Вам кланяется.
Вчера дал прочесть одной девице* рассказ, который готовлю для «Сев<ерного> вестн<ика>». Она прочла и сказала: «Ах, как скучно!»
В самом деле, выходит очень скучно. Пускаюсь на всякие фокусы, сокращаю, шлифую, а все-таки скучно. Срам на всю губернию!
Плещееву А. Н., 9 апреля 1888
411. А. Н. ПЛЕЩЕЕВУ*
9 апреля 1888 г. Москва.
9 апр.
Милый Алексей Николаевич!
Получил я вчера от Вашего Ал<ександра> Ал<ексеевича> письмо, в котором он приводит строки из Вашего письма к нему. Пишет он о Салтыкове* и о Вашем желании иметь возможно скорее мою повесть для «Сев<ерного> вестн<ика>. Первое для меня крайне лестно, на второе же ответствую тако. Я давно уже (с середины апреля) сижу за* небольшою (1–1½ печатных листа) повестушкой для «С<еверного> в<естника>», давно уже пора кончить ее, но — увы! — чувствую, что я ее кончу едва к маю. К прискорбию моему, она у меня не вытанцовывается, т. е. не удовлетворяет меня, и я порешил выслать Вам ее не ранее, пока не поборю ее. Сегодня я прочел всё написанное и уже переписанное начисто, подумал и решил начать опять снова. Пусть она выйдет плоха, но все-таки я буду знать, что отнесся я к ней добросовестно и что деньги получил не задаром.
