Наш Современник, 2005 № 10 - Журнал «Наш современник»
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
пишет «НП».
В Австралии и Северной Америке я встречался с украинскими националистами, люто ненавидевшими советскую власть и коллективизацию. Но даже они, всегда готовые в своей ярости во время наших споров приписать сталинскому режиму любые преступления, считали, что на Украине в 1931–1932 годах от голода погибло от 3 до 6 миллионов человек. Роберт Конквест в книге «Жатва скорби» говорит тоже о 6 миллионах… А поляки замахнулись сразу на 15, что составляло в те годы чуть ли не половину населения Украины. Как легко шляхетские мошенники манипулируют страшными цифрами!
Издевательская реплика о жизни наших красноармейцев в польских лагерях после войны 1919–1920 года, где их погибло от 60 до 80 тысяч:
«В польском плену им жилось лучше, чем в родной стране».
Иногда профессор Помяновский опускается до мелкой лжи. Объясняя, почему в «Новой Польше» воспоминания Я. Подольского напечатаны с большими купюрами, он пишет:
«Дочь автора лишь сократила для нашего тонкого ежемесячника большое повествование (…), ни на йоту не изменив (…) политического звучания отцовских воспоминаний».
Однако сокращены были именно те места, в которых автор описывал сцены звериного антисемитизма шляхты. И это называется «не изменив политического звучания»! Да отнюдь не в объеме дело и не в «тонком журнале», а в том, чтобы скрыть антисемитскую сущность польского государства 20–30-х годов.
О выдающемся художнике Николае Рерихе ничего не мог написать польский искусствовед, кроме слов:
«наследие художника среднего, как утверждают знатоки, уровня… Он был агентом большевиков»…
Возомнивший себя историком Помяновский пишет — о чём? — естественно, о ГУЛАГе, о чём же ещё:
«Лагеря заполнила масса вчерашних военнопленных, которые из немецких лагерей попали прямо за отечественную проволоку».
Откуда знать Ежи, кто куда попал? Я лично знал многих писателей (В. Кочетков, Ст. Злобин, Ю. Пиляр, В. Семин, Б. Бедный, М. Петренко, А. Власенко и др.), которые после плена ни в какие лагеря отправлены не были.
И чтобы прекратить спекуляции на эту тему авторов «Новой Польши», сообщаю, что в книге историка И. Пыхалова «Время Сталина» (С.-Петербург, 2001 г.) приведены аналитические данные, доказывающие, что на 1 октября 1944 года в фильтрационных лагерях состоялась проверка 312 594 бывших пленных и окруженцев. Из них 75,1 % были направлены обратно в армию, а кто в народное хозяйство и на лечение и лишь 6,2 % — в штрафные роты, лагеря и тюрьмы.
К 1 марта 1946 года было возвращено на родину 1 539 147 пленных. После изучения их дел репрессиям были подвергнуты 14,69 %. «Как правило, — подытоживает автор, — это были власовцы и пособники оккупантов».
Но что ляхам эти факты — им, как говорит пословица, хоть кол на голове теши.
Главный редактор «Новой Польши» в майском номере за 2005 год дает российской власти юридические распоряжения:
«Мы хотим, чтобы россияне ввели в свое законодательство понятие „катынская ложь“. Речь идет о понятии, аналогичном имеющемуся в польском законодательстве „освенцимская ложь“. Оно функционирует и в законодательствах других стран Евросоюза».
То есть он требует, чтобы мы приняли на веру польскую точку зрения на Катынь — и заткнулись со своими сомнениями, поисками, исследованиями. А может быть, полякам ввести в обиход кроме «освенцимской лжи» понятие «едвабненская ложь» или «новопольская ложь»? А может быть, нам нужно вынести бесплатно доставляемые в наши библиотеки подшивки «Новой Польши» — и просто-напросто сдать в макулатуру? Зачем русским людям читать всяческие поношения родной истории?
Только что пришёл к нам сдвоенный (7–8) номер «Новой Польши». Открывается статьёй А. Бондарева, который постоянно как переводчик и автор печатается в этом журнале. На этот раз — его статья об известном польском писателе Славомире Мрожеке. Славословие к 75-летию.
Читаю Бондарева:
«Я вспомнил апокрифический рассказ о том, как Мрожек в первый раз вернулся в родной Краков. После дружеского ужина с обильным количеством выпитого Мрожек с хозяевами вышел на улицу. „А как эта улица называется?“ — спросил Мрожек. „Именем героев Сталинграда“, — ответили ему. „Как же, припоминаю… — невозмутимо протянул Мрожек. — Проспект фон Паулюса, да?“»
Меньше пить надо…
Мерзавец Бондарев восхищается остроумием мерзавца Мрожека, вернувшегося в родной Краков, спасённый от разрушения солдатами маршала Конева!
Ах, пан Мрожек! Коль вы «героями Сталинграда» считаете не наших солдат, отстоявших его руины, а паулюсовских оккупантов, то позвольте и мне считать героями Варшавского восстания не «аковцев», сделавших «хенде хох!» перед вермахтом, а солдат эсэсовского генерала фон дем Баха, упорно, «героически» и неутомимо сравнявших с землёй гордую пани Варшаву… (Прости меня, Господи, за ветхозаветные чувства!)
Архиепископ Юзеф Жицинский в «НП» хвалит журнал. «С большой надеждой и сочувствием я наблюдаю воздвижение культурных мостов сотрудничества, которым занимается редакция». Да, хорошие мосты воздвигает редакция журнала, авторы которого заявляют о русском народе, что он «вообще не имеет права существовать». Плевали, конечно, мы на такие заявления: живем, существуем и побеждаем вот уже более тысячи лет.
Однако подобные «иезуитские мосты» надо взрывать. Я прошу вас, пан Помяновский, не присылать больше в редакцию «Нашего современника» ваш русофобский, антиисторический журнальчик. Это мое последнее объяснение с вами. Вы мне надоели…
10. «У меня комплекс неполноценности»
Однако почему с такой страстной неутомимостью злобствуют Помяновский и его журнал «Новая Польша», когда заходит речь о «Нашем современнике» и его главном редакторе? Думаю, что ни Мандельштам, ни даже Польша здесь ни при чём. Не там собака зарыта. Полемическая страсть Ежи, по моей догадке, есть некий его личный фрейдистский ответ на документальную повесть актрисы Маргариты Волиной, которую мы напечатали в десятом номере журнала за 2003 год. Волиной сейчас более 90 лет. Она до сих пор живёт в Москве. В конце девяностых годов прошлого века бывшая актриса издала любопытную книгу о жизни Константина Симонова.
А в нашей публикации, названной ею «Записки актрисы», явлен молодой польский журналист, живший во время Отечественной войны и в первые годы после её окончания в Москве, в гостинице «Националь», и крутивший роман с молодой и красивой Маргаритой Волиной.
Бес меня попутал, и я послал в Польшу пану Помяновскому этот номер, чтобы он вспомнил свою лихую молодость. Но, видимо, эта публикация напомнила профессору о таких обстоятельствах молодой его жизни, которые на старости лет хочется забыть. Между тридцатилетней актрисой и её, как бы сейчас сказали, «бойфрендом» были отнюдь не идиллические отношения. Они не только яростно спорили о политике: самое пикантное заключалось в том, что женщина с презрением и брезгливостью относилась к своему надоедливому другу, и как к лжецу, и, что особенно обидно, как к мужчине… Вот несколько отрывков из этой документальной повести.
— Сталин и Гитлер разорвали Польшу… С обоюдного согласия… Когда вы не полная кретинка… вы должны понимать! Разорвали! А через два года Гитлер и вашу половину схапал!.. Забрали, хоть бы защитить смогли! И того нет!
Я ушла. И запретила Поляновскому показываться мне на глаза. Я ненавидела Ежика. Мне были противны его бледное лицо, усики, чёрные брови, тросточка, чаплиновская походка с вывернутыми носками… Нет, нет! Любой русский хам приятнее этого лощёного чужака, — думала я.
— Просто смех! — восклицала я. — Каждый спор у нас заканчивается Варшавским восстанием!
— Поляки не забудут сентябрь сорок четвёртого. И в каждом споре они вам будут напоминать о сентябре.
— Поляки, — сказала я, вложив в это слово предел иронии, — не забудут!.. Но ты-то тут при чём?
— Я поляк! — крикнул Ежик.
— Ты еврей, — сказала я.
Ежик расставил ноги, откинул голову. Вся его фигурка, от поднятых плеч до кончиков лакированных туфель, выражала крайнее недоумение.
— Будь добра… — с расстановкой произнёс он. — На каком основании ты…
— Меньше ври, у меня будет меньше оснований!
— Моя мать — испанская еврейка, но мой отец — поляк!
— И твоя мать — еврейка, и отец — еврей, и ты сам еврей! И твой польский гонор смешон, если не сказать — жалок!
— На каком основании… — процедил он, — ты утверждаешь?..
— Надоело! — Выдвинув ящик стола, я вынула паспорт Ежика. — Вот на каком! — Я открыла паспорт и прочла: «Ежи Самуилович Либерсон. Национальность: „еврей“». Это что?! Опечатка?
