Второй пол - де Бовуар Симона

[…] Каждое новое движение смычка извлекало из вибрировавшего в его власти драгоценного инструмента все более и более высокие ноты. Вдруг последний спазм оторвал Саада от зенита и низверг на землю, в грязь».

Когда желание женщины остается неутоленным, она сжимает любовника бедрами, и он чувствует, как помимо его воли в нем снова растет желание: тогда она представляется ему враждебной силой, отнимающей у него мужество, и, снова обладая ею, он так глубоко впивается зубами ей в горло, что убивает ее. Так замыкается цикл, сложными, витиеватыми путями ведущий от матери к любовнице и к смерти.

В этой ситуации мужчина может вести себя по-разному в зависимости от того, какой аспект плотской драмы для него важнее. Если он не имеет понятия об уникальности жизни, если его не волнует свой особый удел, если он не страшится смерти, то с радостью примет свою животную природу. У мусульман женщина низведена до ничтожного состояния в силу феодальной структуры общества, не допускающего вмешательства государства в дела семьи, и в силу религии, которая, выражая воинственный идеал этой цивилизации, прямо предназначила мужчину Смерти и лишила женщину какой бы то ни было магии: чего может бояться на земле тот, кто в любую секунду готов окунуться в сладострастные оргии магометанского рая? Мужчина, таким образом, может спокойно наслаждаться женщиной, ему не нужно защищаться от себя самого и от нее. Сказки «Тысячи и одной ночи» рассматривают ее как источник приторных наслаждений, вроде фруктов, варенья, сытных пирожных и благовоний. Сегодня подобная благостная чувственность встречается у многих средиземноморских народов; мужчина юга, щедро одаренный мгновением, не претендующий на бессмертие, воспринимающий Природу в ее благотворном аспекте, через сияние неба и моря, будет со смаком любить женщин; по традиции он вполне презирает их и не считает за людей: для него нет большой разницы между удовольствием от женского тела и удовольствием от песка или воды; ни женщины, ни он сам не вызывают у него ужаса перед плотью. Витторини в «Сицилийских беседах» со спокойным восхищением рассказывает, как в семилетнем возрасте впервые увидел обнаженное женское тело. Греческий и римский рационализм дает обоснование этому стихийному отношению. Оптимистическая философия греков преодолела пифагорейское манихейство; низший подчинен высшему и как таковой полезен ему: в этих гармоничных идеологиях нет никакой враждебности по отношению к плоти. Индивид, обращенный к небосводу Идей или к Городу и Государству, воспринимающий себя как Νοῦς (Ум) или как гражданина, полагает, что преодолел свое животное состояние: предается ли он чувственным наслаждениям или живет как аскет, женщина, прочно интегрированная в мужское общество, имеет лишь второстепенное значение. Разумеется, торжество рационализма никогда не было полным и эротический опыт в этих цивилизациях сохраняет свой двойственный характер: свидетельство тому – обряды, мифология, литература. Но притягательные и опасные стороны женственности предстают здесь в смягченном виде. Вновь наделило женщину ужасающим величием христианство; страх перед другим полом – одна из форм, какую принимает для мужчины разорванность несчастного сознания. Христианин отделен от себя; он распадается на тело и душу, на жизнь и дух: первородный грех делает тело врагом души; все плотские привязанности предстают дурными[105]. Человек может быть спасен только благодаря искуплению Христа и обращения к Царствию Небесному, но изначально он всего лишь гниль; рождением своим он обречен не только на смерть, но и на проклятие; лишь силой Божественной благодати ему может открыться небо, но на всех превратностях его природного существования лежит печать проклятия. Зло есть абсолютная реальность, а плоть есть грех. И разумеется, поскольку женщина по-прежнему остается Другим, никто не считает, что мужчина и женщина – плоть друг для друга: плоть, которая для христианина есть враждебный Другой, отождествляется с женщиной. В ней воплощены искушения земли, пола, демона. Все Отцы Церкви подчеркивают, что именно она склонила Адама к греху. Приведем снова слова Тертуллиана о женщине: «Ты была, так сказать, дверью для диавола, ты соблазнила того, на кого диавол не смел напасть… наконец, исправление вины твоей стоило жизни самому Сыну Божию; и после всего сего ты мечтаешь, ты смеешь украшать всячески ту кожу, которая дана была тебе единственно для прикрытия стыда»[106]. Вся христианская литература стремится обострить чувство отвращения, которое мужчина может испытывать по отношению к женщине. Тертуллиан определяет ее как «Templum aedificatum super cloacam» («Храм, возведенный над клоакой»). Святой Августин с ужасом подчеркивает соседство половых и экскреторных органов: «Inter fœces et urinam nascimur» («Мы рождаемся между задним проходом и мочевым пузырем»). Отвращение христианства к женскому телу столь велико, что оно соглашается обречь своего Бога на позорную смерть, но избавляет Его от скверны рождения: Эфесский собор Восточной церкви и Латеранский собор на западе утверждают догмат девственного рождения Христа. Первые Отцы Церкви – Ориген, Тертуллиан, Иероним – полагали, что Мария рожала в крови и нечистотах, как все прочие женщины; однако верх одержало мнение святого Амвросия и святого Августина. Чрево Богоматери осталось закрытым. Начиная со Средних веков сам факт наличия у женщины тела считался позорным. Это отвращение надолго парализовало даже науку. Линней в трактате о природе обходит стороной анализ «омерзительных» женских половых органов. Французский врач Дю Лоран возмущенно задается вопросом, как «столь божественное животное, исполненное разума и способности суждения, какое именуют человеком, может испытывать влечение к непристойным частям женщины, испачканным выделениями и постыдно расположенным в самом низу туловища». Сегодня на христианские представления накладываются многие другие влияния; и само христианство многолико; но, например, в пуританском мире ненависть к плоти сохраняется; она выражена, в частности, в романе Фолкнера «Свет в августе»; первое приобщение героя к сексуальному опыту вызывает у него тяжелейшую травму. В литературе вообще часто изображается молодой человек, потрясенный до рвоты первым половым актом; и хоть на самом деле подобная реакция встречается очень редко, описывают ее так часто отнюдь не случайно. Так, в англосаксонских странах, проникнутых пуританским духом, большинству подростков и многим мужчинам женщина внушает более или менее откровенный ужас. Во Франции этот ужас тоже довольно силен. Мишель Лейрис пишет в «Возрасте мужчины»: «Обычно я склонен видеть в женском органе нечто грязное или подобие раны, оттого не менее манящей, но опасной самой по себе, как все кровавое, слизистое, зараженное». Страхи эти отражаются в представлении о венерической болезни; не женщина пугает тем, что может передать болезнь, а болезни представляются омерзительными оттого, что идут от женщины: мне рассказывали о молодых людях, воображавших, будто гонорею вызывают слишком частые половые сношения. Охотно верят также, что в результате коитуса мужчина теряет мускульную силу и ясность ума, что у него расходуется фосфор и притупляется чувствительность. Правда, те же опасности влечет за собой и онанизм; причем общество, в силу моральных причин, считает его даже более вредным, чем нормальные половые сношения. Законный брак и воля к деторождению защищают от любой порчи, какую несет в себе эротика. Но, как я уже говорила, любой половой акт предполагает Другого, и, как правило, этот другой – женщина. Именно перед ней мужчина наиболее отчетливо ощущает пассивность собственной плоти. Женщина – это вампир, она пожирает и высасывает; ее прожорливый половой орган кормится органом мужчины. Некоторые психоаналитики пытались подвести научную базу под эти выдумки: все удовольствие, получаемое женщиной от коитуса, якобы происходит оттого, что она символически оскопляет мужчину и присваивает себе его член. Но кажется, в психоанализе нуждаются сами эти теории, а врачи, которые их придумали, перенесли в них страхи своих предков[107].