Оракул - А. Веста

В то утро Иван проснулся на рассвете от слабого внутреннего удара, хотя здесь на озере привык к здоровому крепкому сну. Спал он по-охотничьи, настелив лапник на теплое кострище и перед сном изготовив «нодью» из тлеющих бревен, но к утру и одежда, и остывшие бревна обрастали ломкими иглами инея.

Позванивал на ветру заледенелый тростник, и туман над озером стоял высокой серебристой шапкой. Резиновую плоскодонку Иван остановил на мелководье, вблизи тростниковых плавней. В утреннем небе ярко светила Венера, и, набирая в пробирку розоватую утреннюю воду, он был уверен, что черпает тонкий звездный свет. Если бы не задание, он никогда бы не попал в этот камышовый рай! Иван даже пожалел, что этот забор воды последний. До поезда оставалось два дня, и он вполне мог пожить на озере в собственное удовольствие.

Отправляя его в приозерные дебри, Нихиль предупредил «волонтера», что рефлексы и биоритмы, стертые в процессе обучения и подготовки, после двух недель ночевок у костра и кислородного обжорства снова берут свое. Затесы в мозгу быстро затягиваются, а «недреманное око», которое стережет сон каждого разведчика, начинает халтурить, как старый будильник. Нерациональные желания существенно портят жизнь агентам, работающим «в поле», и по возвращении многие нуждаются в реабилитации. Для Ивана таким капризом стало желание ступить на скальный гребень посреди озера, похожий на драконий остов. Древние материковые породы были расколоты давним взрывом. На каменных ребрах успел подняться молодой сосновый борок. Иван несколько раз подплывал к острову и, словно наткнувшись на невидимую границу, внезапно поворачивал лодку обратно в лагерь.

К вечеру ударил звонкий молодой мороз и сразу сгустилось парное марево над озером. Иван вскипятил воду в чайнике, заварил чай и сел поближе к огню, согревая ладони о кружку. Едва заметное беспокойство отдалось щекоткой в ушах. Лебединая стая тронулась в лет, вытянулась тонкой жемчужной цепью и скрылась за сопками. Из тумана вынырнула черная туша вертолета. На борту белела эмблема «Колесо Фортуны». Машина шла низко, словно преследуя зверя, сдувая снег с сосновых вершин и оглушая округу надсадным ревом. Вертолет покружил над островом, на малой высоте прошел над берегом, едва не задевая брюхом о вершины сосен. Рев мотора многократно перекрыл звук выстрела. Но Иван был уверен, что в самолет пару раз пальнули с ближней сопки. Еще несколько минут назад сосновый лес в этом месте походил на серебряный мех, теперь в нем открылась зеленая брешь от осыпавшегося инея. Вскинув на плечо карабин, Иван побежал к высотке и в неглубоком распадке наткнулся на следы, маленькие, лохматые, точно от детских пим. Растянутый шаг говорил о том, что человек бежал, то ли спасаясь от погони, то ли чтобы скорее занять высотку.

На вершине сопки темнела натоптанная площадка: стрелковая точка. Оттуда следы вели в чащу и обрывались у края лесного оврага: здесь совсем недавно обломился промерзший песчаный козырек. Чуя неладное, Иван заглянул вниз: на синем вечернем снегу лежал человек. Ветер шевелил длинные седые волосы. Свитка, связанная из грубой серой шерсти, темнела кровяным натеком. Рядом валялось старое, перемотанное проволокой ружье. Иван спрыгнул по осыпающемуся склону и, продираясь сквозь кустарник, почти скатился вниз. По пестрой вышитой кайме рубахи и маленьким, точно детским валенкам, Иван догадался, что перед ним — женщина.

Он заглянул в маленькое, смуглое лицо. Лет эдак двадцать назад оно, возможно, было красиво, а волосы, выбивающиеся из-под вязаной полоски на лбу, оказались вовсе не седые, а природного светлого, точно стеклянного, цвета.

Иван осторожно приподнял опавшее веко, проверяя реакцию зрачков, женщина шевельнулась и приоткрыла глаза.

— Где болит, матушка?

Спасенная молча потянулась к древнему ружьишку. Иван по-своему понял ее беспокойство, он поднял и закинул ее оружие за спину.

— Куда доставить? Говори, отнесу…

Женщина слабо махнула рукой в сторону озерной излучины. Дальний берег озера тонул в млечном тумане.

По вязкой кайме незамерзающего берега Иван вернулся к стоянке. Со старухой на руках он шел почти вслепую. Ледяная жижа захлестывала поверх сапог, но он упрямо шагал вперед, продираясь сквозь подлесок.

Добравшись до становища, Иван переложил «бабушку» в резиновую лодку. На всякий случай спрятал в тайнике рюкзак с пробами и присыпал валежником. Плавсредство с пострадавшей он повел вдоль берега. Старуха больше не отвечала на вопросы, и Иван плыл наугад. Поверх тумана замаячило жилище, крытое почернелой щепой. Бревенчатый домишко стоял на высоких сваях, точь-в-точь как избушка на курьих ножках. Возле дощатых мостков шумно колготились белые птицы, в окошке тлел робкий огонек.

— Эй, хозяева! — позвал Иван.

В ответ тревожно гоготнули гуси-лебеди.

— Ну это ясно, что вы тут хозяева…

Иван переложил старуху на мостки.

Дверь скрипнула, Иван оглянулся на звук и едва не ослеп. По мосткам шла-скользила высокая девушка в белой рубахе до пят.

— Мама! — она склонилась над матерью. Блестящие волосы цвета спелой пшеницы коснулись воды под мостками.

— В овраг твоя матушка упала да прямиком на камни. Погоди, я помогу, — Иван на руках отнес легкое, точно высохшее тело в избушку, уложил на лежанку и с удивлением огляделся. Старинный кованый светец с древней лучиной давал немного света, но белые, словно скобленые бревна избушки светились. Сруб был сложен в виде правильно ограненного пятистенка с одним окошком, но маленькая лесная горница казалась просторной. Ничего охотничьего, связанного с добычей, не было внутри странной избушки, однако кое-что из городского обихода невесть какими путями все же осело: железный чайник, пустая лампа-коптилка и новогодняя поздравительная открытка, пришпиленная к стене.

На полке выстроились самодельные книги, одна из них лежала на столе. Строки были выведены соком болотной ягоды. «Древо то златовидно, в огненной красоте и ветвями покрывает весь рай…» — прочел Иван.

У окошка Иван приметил деревянный ткацкий станок, какими пользовались в этих краях лет сто назад. Похоже, старуха и дочь все необходимое ткали из крапивы и вязали из шерстяной пряжи, сократив общение с цивилизацией до минимума. Простая посуда была слеплена на гончарном круге и обожжена в печи, отшельницы не жарили и не варили и, должно быть, питались тем, что щедро и добровольно дает тайга. Терпкий запах сушеных грибов и снадобий щекотал ноздри. Берестяные туеса с орехами и ягодами выстроились на тесаных тяблах вдоль стен, ожидая зимы. В сенцах Иван приметил заготовленное сено, здесь же стояли самодельные корзины с кедровыми шишками. Тут уже не на людей было наготовлено, а на все звериное поголовье. Это открытие внезапно умилило Ивана и отдалось у сердца теплой волной. Так вот она какая Волчья Прялка, защитница зверя и птицы!

Девушка хлопотала около матери, высвобождая из распоротого кожуха окровавленную руку. В темной, сумрачно-слепой избушке было светло от ее лица и золотых волос. Вот только двигалась она от присутствия незваного гостя немного стесненно.

— Как звать-то тебя, хозяюшка?

— Анфея, — не поднимая головы, ответила девушка.

— А матушку вашу?

— Василиса, — еще более неохотно ответила девушка.

Она подбросила в печь сухого валежника и тотчас запарила вымокшая одежда Ивана. Он достал из кармана отсыревшие документы и подвинул поближе к печке. Девушка взглянула на розовый язычок железнодорожного билета и едва слышно прошептала: «Москва…». Затем удивленно оглянулась на поздравительную открытку с московским Кремлем, пришпиленную над кроватью матери: в черном новогоднем небе расцветали гроздья салюта и хрустальной подковой вздымался мост над Москвой-рекой. «С Новым 1946 годом!» — светились крупные красные буквы.

— Да вы промокли совсем, — девушка проследила взглядом сырые отпечатки и шматки тины на чисто выскобленном полу.

— Есть такое дело: в озеро я провалился по самое некуда. Да вы не беспокойтесь, у печки обсушусь.

— Разувайтесь скорее, я вам чуни принесу.

Иван подчинился этому всплеску гостеприимства. Встав на колени, Анфея одела на босые ступни Ивана колючие носки. Их серый с подпалом свет напоминал волчью шерсть. Что же это получается: баба-Яга волчий чес устраивает, а потом носки и кольчуги вяжет? И он вдруг обрадовался незнамо чему, словно и впрямь нечаянно попал в сказку.

— Я сейчас баню затоплю, — не поднимая глаз, пообещала Анфея.

Говорила она не по-местному: последние слоги не укорачивала, словно росла не здесь, а где-нибудь в старинном русском городке, где еще живы таинственные смыслы и ритмы русской речи.

Иван засобирался в баню, но свою подмокшую камуфляжную куртку оставил на оленьем рожке рядом с печкой. В ее нагрудном кармане притаился настороженный капкан — мобильник с функцией микродистанции. Выключенный аппарат по команде переходил в режим прослушивания и наблюдения и мог работать как подслушивающий жучок. Что на самом деле «зашито» под его корпусом, Иван не знал.