Утро без рассвета. Камчатка - Эльмира Нетесова

— Но ведь ты тоже воровать не собираешься после освобождения? — невольно перешел на сочувственное «ты» Яровой.

— Завяжу, чтобы никогда не попадать в руки Бондаря, который не был зэком, но и человеком не стал! Он зверь потому, что ни с кем не сумел найти общего языка! И всюду лишь врагов имел. Кроме нашего нынешнего начальника. Разные они. Но что-то же их объединяло! — задумчиво сказал Степан.

— И часто Бондарев голодом заключенных морил? — спросил Яровой.

— Часто ли? Да постоянно. Только один барак переведут на нормальное питание — на другой наказание наложат. Другие голодаю—т. Все из-за «сук»? Да не только. Но в основном — они причиной.

— И после случая с тобой на «сук» покушались еще?

— Бывало. Пришьют какую— Бондарь не разбирается. На весь лагерь, на всех зэков подряд свои ограничения введет. И стар, и млад за «сук» страдали. Даже работяги, интеллигенты, кто к убийствам никакого отношения не имел. Виновных не искал, всех подозрительных пачками в шизо кидал. Нормы выработки так взвинтил, что о зачетах и думать не приходилось. Он сам здесь породил преступность. Если кто-то, случалось, попадал к нам с малыми сроками, те же работяги, он из них делал либо «стукачей», либо «душегубов». Вот так. Либо просто из куража, заодно со всеми голодом изводит. Случалось, пошлет кто-то «суку» по фене или затрещину даст — тут же в шизо забирали человека. А там еще и измордуют. А по выходу, кому повезло дожить, еще и «волчий билет» в зубы всучали. Под особый надзор! Чтоб шагу нельзя шагнуть без милиции. С такой ксивой даже отколовшемуся — только в «малину» идти. В другом месте не возьмут. И нигде не пропишут. Тут прямой путь — к кентам или назад— в лагерь. Или же живьем в землю зарыться. Чтоб не мучиться больше, — встал «президент» и снова заходил по кабинету, измерял его быстрыми тяжелыми шагами так, что половицы под ногами стонали и плакали на все голоса. — Когда мы Касатку похоронили, меня «президентом» избрали. Ну а «суки» пронюхали. И тут же к Бондарю. Он мешкать не стал. Тут же вызвал меня. И благословил, — нервно рассмеялся Степан.

— Как он это сделал?

— У нас здесь есть седьмой штрек. Теперь закрыли, как особо опасный для подземных работ. Но он и тогда таким был. Метан выделял уголь. Газ такой. Взрывоопасный. Приказал мне Бондарев крепления там заменить. Вместе с двумя «буграми». Мы и пошли. А семерку эту только два дня назад расчистили. Обвал был. Двенадцать человек как не было. Но тут не до выбора. Исход один. Либо за невыполнение— в шизо сдыхать медленно, либо в штреке сразу. Под обвалом.

— А зачем ему, Бондареву, это было нужно? — удивился Яровой.

— Отделаться от меня побыстрее. Зная мой характер. Помня, как на сапогах меня носили… Решил не тянуть. «Бугры» эти такие же, как и я, были.

— Да, но ведь отвечать пришлось бы?

— Кому?

— Бондареву.

— Чепуха!

— Как так? — не верил Яровой.

— А так! И мы, и он прекрасно понимали, что ничего ему за это не будет. Сойдет с рук, как и за других. Свалит на особые условия, Сложность грунта, внезапное скопление газов. А кто из начальства в штрек полезет? Никто. На слово поверит. Ему, а не нам! Кто мы такие? А он! В интересах дела старался! Обратное— недоказуемо, никто и сомневаться бы не стал!

— Ну и что в седьмом штреке? — напомнил Яровой.

— Так вот спустились мы. Трое. Час работаем. Второй. Смотрю одного «бугра» затошнило. Начало рвать. Велел я отдохнуть ему немного. А тут второй сознание потерял. Весь потемнел. Лицо серым стало, как гнилая картошка. Выволок я его в другой штрек. В пятый. Там воздух почище. Вернулся за вторым. И вовремя. У того кровь горлом пошла. Отравление газом. Ну, я и его в пятый отволок. Сигнал дал наверх, чтоб «бугров» забрали из шахты. Их взяли… в шизо. Бондарь симуляцию нашел. А я об этом через два дня узнал.

— Почему?

— Только вернулся в седьмой, взялся за работу, а на меня и легла земелька. Завалило надежнее, чем в могиле. Двое суток там пробыл. После того язва желудка появилась. И с кровью нелады. Плохая сворачиваемость. Газ…

— К врачу обращался?

— Нет.

— Почему?

— Помню, как кентов в шизо упекли за симуляцию. Себе того не желаю.

— Они живы?

— Нет. Сутки только прожили.

— Так сейчас здесь не Бондарев!

— Я от начальства поблажек не жду. Не нужно мне это. Вот только бы до свободы дожить. Там на воле лечиться стану. Как положено. В деревне своей быстро на ноги поднимусь. На вольных харчах все болячки пройдут.

— Но ведь тебе еще четыре года здесь быть! Разве можно запускать такое? — возмутился Яровой.

— Не можно, а нужно! Необходимо! Попробуй я, скажи начальнику, что у меня язва, он тут же с кузни уберет. А там я зачеты имею. Не четыре, а два года сидеть буду. И воля! Вот почему молчу! Не с добра. И так не я один. Все зэки, кто болячки имеют, просят не переводить на легкие работы. Нас не врачи, а свобода, воля вылечит. Во всех отношениях. Вот только бы дожить до этого дня!

— Скажи, а чем, по-твоему, отличался Скальп от других «сук»?

— Многим.

— А именно?

— Те на охрану работали. Значит, и привилегии малые. Этот самому Бондарю служил. Значит, он не просто «сука», а «сучий бугор». Он всем этим говном командовал. Говорил за кем следить, кого заложить, кому и как. И зачем. Он над ними «президентом» был, — зло рассмеялся «президент».

— А кто его над ними поставил?

— Бондарев. Он сучьи способности за версту чуял. Нутром. Оно у них одинаковое, один дух и суть имели.

— А чем для тебя Скальп был опаснее, чем все другие «суки»? — спрашивал Яровой.

— Многим. Я, да и все остальные зэки прекрасно понимали, что Скальп работает на Бондаря не сам от себя, а по слову его. И следит именно за мной. И не просто наказать, а угробить меня они хотели. Бондарь и Скальп. А все потому, что Бондарь не терпел конкуренции. Желая быть полновластным хозяином лагеря, постоянно и всюду на меня натыкался. Я мешал ему убирать неугодных. И голодающих зэков кормили те, кто в это время был сыт. Кормили, чтоб выжить всем. Ведь завтра голодал тот, кто был сыт сегодня. А потому выручали зэков не единицы, а каждый спасал другого, чтоб завтра не сдохнуть самому. Мы на свободе не дорожили друг другом так, как здесь. Мы берегли один другого, будто не беды нас объединили, не законы, не каста, а родная кровь. Благодаря этому мы выжили. И поныне держимся друг за друга. Знаем, что начальству наши жизни — лишь «галки» в отчетах. Любому начальству. Но мы стали хитрее. Стали гибкими. Научились прикидываться простачками, недоумками. Так проще. Меньше злобы вызываешь. Я знаю, что начальство и все вы никогда не поверите тому, в жизни которого была беда. И живи я хоть в пустыне, отшельником, я и тогда для всех буду вором. До смерти вы будете видеть клей МО на моем лбу. Воры — поверят. Попытаются наказать за уход из «малины», но от них хоть откупиться можно…

— Ты не кипятись. И не кричи. За всех не расписывайся. Побереги себя. Лучше, скажи: что Скальпу от тебя было нужно? Почему он так рьяно за тобой следил? — вопросом остановил «президента» Яровой.

— Что и всем слабым.

— Уточни.

— А что тут уточнять. Он мстил мне из страха за собственную шкуру. Чем больше пакостил, тем больше боялся меня. Но остановиться не мог. Слишком далеко зашел. Остановиться — вызвать злость у Бондарева. Бить посильнее тех, кто в эту минуту не может защититься. Использовать эту минуту как можно лучше, использовать временную беспомощность! Так вот. И хотя это и есть удел слабых, они понимают, что не доконай сегодня сильного, завтра им сдыхать придется под бременем собственной подлости! За грехи. Вот и дожидаются в жизни сильного слабой минуты. Счастливой для себя! Для многих она роковою стала. Сильный слаб силою своею. Понадеявшись на нее, он не торопится с расправой и дает шанс слабому и подлому воспользоваться его же добротой. Уж они не простят ему ничего! Ни силы его, ни тех дней, когда он не расправился с ними. За его же терпение и благородство его убьют! Они все таковы! И Скальп — не исключение. Он образец, эталон такого подлеца, — нервно сжимал кулаки «президент».

— Возможно, Бондарев много делал неумышленно. Не осознавал ошибок?