Матрица войны - Александр Проханов

– Мне ведь не могло все пригрезиться. Я все это видела. Значит, мне это показали, а от других людей это спрятали. Может, нам с вами снова покажут?

Он видел светлые кварцевые песчинки на ее ногах. Видел, как отпечатался на ее плече резной рисунок травы. Видел, как к ее волосам прицепилось крохотное пернатое семечко, распушив тончайшие лучи. Прежде ее не было в его жизни, он не видел ее в своей слепоте. Но вдруг, за какое-то благое деяние, ее ему показали. И он видит, любит ее.

– Посмотрите, какая ракушка. – Она протянула ему на ладони перламутровую створку раковины, которая была как малая ладья с серебристо-розовым дном. – Давайте ее здесь закопаем. Положим в тайник. Задумаем желания, и пусть она здесь хранится, бережет нас.

У него не было никакого желания. Все желания были исполнены в разноцветном, перламутровом, как эта ракушка, мире, в котором она возникла из синей воды, изумрудной травы, из горячего солнца. Осуществилась его мечта, его заветное желание. И пусть она спрячет ракушку. Когда-нибудь, в немощи, в старости, придет на этот берег, тусклый, предзимний, с серой стальной рекой, с косым холодным дождем, падающим в жухлый бурьян. Найдет на берегу свой тайник, отроет ракушку и в ней, как в перламутровом зеркальце, увидит сегодняшний день, лазурь, золотой песок и себя, молодую, прекрасную и любимую.

Он понимал, что владеет несметным, неисчислимым богатством. Этим летним огромным днем, песчинками на ее ногах, отпечатком травинок на ее смуглом плече, перламутровой ракушкой у нее на ладони. И так велико было его богатство, таким благоговением была исполнена его душа, что он больше не мог оставаться с ней рядом.

– Я искупаюсь, – сказал он и встал. – А ты?

– Подожду. Плывите, а я стану на вас смотреть.

Он чувствовал, что она смотрит, как он идет. Наступал на рассыпчатый горячий песок, оставлявший нечеткий отпечаток. Скользнул стопой по мягкой влажно-теплой траве. Надавил на горячую скрипнувшую гальку. Опустил ногу в холодную, прозрачную воду, которая сразу завилась, закружилась у щиколотки, потянулась по течению стеклянными завихрениями и воронками, словно река разносила весть о его появлении. Рассматривал сквозь воду свои пальцы, окруженные цветными донными камушками, зная, что она, прищурясь против солнца, наблюдает за ним. И, чувствуя нагретыми лопатками, жарким затылком ее взгляд, взмахнул руками и ухнул в воду.

Холод, удар, перебой дыхания, зеленоватая тьма, в которой он пробирался, врезаясь в нее заостренными ладонями, слыша, как по ребрам, плечам, животу мчатся холодные крепкие струи. Удерживая дыхание, с открытыми глазами, плыл под водой, слыша, как сильно, жарко ухает сердце, гудят в ушах водяные переливы, летучие песчинки, невидимые рыбины – тихие гулы и посвисты подводных потоков. Поджав ноги, оттолкнулся от плотной глубины, вырвался на поверхность, в свет, в воздух, в солнечный взрыв, жадно, сквозь брызги и солнце, делая сладкий торопливый вдох. Знал, она видит с берега этот солнечный взрыв. Плыл и думал о ней, оставшейся на берегу.

Он заметил, что его сносит течением. Стремнина была сильной, холодной, тугой. Река катила его мимо отмелей, кустистых зарослей. Оглянулся на оставленный берег, увидел далеко, на солнце, ее желтый, как пижма, купальник. Она удалялась, и он, повернувшись против течения, стараясь удержаться, врезался в поток, противодействовал ему, боролся с рекой.

Устав бороться, он перевернулся на спину, отдавая себя потоку, его молчаливой силе, его безгласному стремлению.

Река несла его мимо песчаных дюн, серебристых кустов, травяных холмов. Он видел свою мокрую, подымающуюся над водой грудь и высокое белое облако, застывшее над летней землей. И так сильно и жарко билось в его груди сердце, такое высокое и безмятежное было облако, такая безгласная, бесконечная, Бог весть куда несущая его, была река, что он стал молиться Творцу, вознося ему благодарственную молитву за чудо, которое ему даровано, за любовь, которую он, плывя по реке, испытывает к ней, оставшейся на солнечном берегу. Он благодарил Господа, что Тот раскрыл ему наконец истинное устройство мира, смысл его рождения, таинственный способ, коим можно избегнуть смерти и прямо отсюда, из реки, из густой лазури, перейти на небо, в это белое чудное облако, за которым начинается рай. Там сидят у врат белогривые старцы, пропускают в небесный град вереницы земных пришельцев.

Он молился бессловесно и страстно. Малая голубая стрекозка, долетев до середины реки, норовила присесть ему на грудь. Трепетала перед глазами хрупкими блестящими крыльцами. И молитва его была услышана. Из воды, из лазури, из глубинных хладных потоков поднялся сверкающий столб, до неба, до солнца. Сбрасывая с себя водяные покровы, упираясь ослепительно белыми стопами в поверхность реки, доставая золотой головой до белого облака, возник ангел, крылатый, могучий, с блестящим копьем. Воззрился на него из небес ликующими глазами. Растворил румяные уста. Произнес громогласное слово. Оно было беззвучно, но рокотало, как гром. Было грозным, но излучало радость. Было обращено к нему, сделало его могучим, добрым, всеведущим. Он был услышан Творцом. Ангел спустился к нему среди сияющих вод, дабы сказать ему, что его бытие не напрасно, что прожитая в сражениях и муках жизнь была задумана Творцом и теперь наградой ему служит любовь. И пусть он будет счастлив среди родных раздолий, пусть не усомнится в благом устройстве мира. В урочный час ему снова будет дан знак, появится ангел, направит его стопы и мысли.

Ангел канул, оставив на реке два широких плывущих круга в тех местах, где упирались о воды его ноги. Белосельцев не изумлялся. Ангел ли это был, или выбросилась из воды большая серебряная рыбина – это был знак Творца, весть о бесконечном блаженстве. Он взмахнул руками и поплыл к берегу. Он вышел из воды далеко от того места, где она сидела. Медленно к ней приближался, чувствуя ее, невидимую, за кустами и изгибами песчаного берега.

Когда он подошел, она встала, переступая по песку светлыми ногами. Протянула ему руку, когда песок сменился острой галькой. Он помог ей спуститься к воде. Вместе вошли в реку. Она тихо ахнула, когда холодная вода обхватила ее горячее тело, колыхнула ее. От легкого толчка реки она оказалась у него в объятиях. Он обнял ее, чувствуя, какая нежная, легкая, еще неостывшая она в воде. Концы волос у нее намокли и потемнели. Плечи блестели. У ключицы, как в ракушке, скопилась вода. Ее близкие розовые губы улыбались. Глаза, под стать берегам и реке, зеленели, голубели, были перламутровые. Он обнимал ее, не чувствуя ее веса, а только бегущее вокруг них водяное течение. Целовал ее в губы, в плечи, в мокрые ямочки у ключиц, как целуют водяную кувшинку, ее холодную ароматную свежесть. Она обняла его голову, притянула, поцеловала в глаза.

Они возвращались на дачу по горячей, мучнисто-белой улице, мимо заборов, гамаков, самоварных дымов. Шли молча, не глядя один на другого. Она несла мохнатое полотенце и свой желтый влажный купальник. Он видел рядом ее цветастый сухой сарафан, наполненный солнцем, в котором двигалось, колебалось, просвечивало ее легкое тело.

Вошли в дом, в его печальные ароматы старинных варений и высохшей солнечной плесени. Она остановилась у широкой деревянной кровати, застеленной полосатым покрывалом. Над кроватью в тесовой раме висел натюрморт, лучистые фиолетовые астры. Он подошел к ней сзади, обнял, погрузил лицо в ее влажные волосы, чувствуя, какая тонкая, невещественная ткань сарафана. И эта ткань, как прозрачная разноцветная тень, взлетела и косо упала на пол, словно купа сухих цветов.

Он уложил ее на полосатое покрывало, закрыв глаза, неся под веками моментальный золотисто-белый отпечаток. Вытянутые, с напряженными пальцами ноги, розовую грудь, руку, прикрывавшую дышащий живот, приоткрытые губы и плотно стиснутые, как у испуганного ребенка, глаза.

И не было ни единого звука. Его зрение было опрокинуто внутрь, в темную жаркую глубь, где мчались подводные струи, сумеречные воронки. В них крутились карусели, падала и взлетала ладья, проплывал бело-розовый Кремль, гудела колокольня Ивана Великого, шевелил разноцветными мохнатыми чертополохами Василий Блаженный, манекенщицы выходили на подиум, неся над головами сверкающие люстры, превращались в небесный салют, в ночной ослепительный дождь, в разноцветный фонтан, и Москва казалась черной хрустальной вазой, куда поставили множество красных и зеленых цветов. И все это мчалось, переливалось в темных подводных течениях, в которых он плыл, врезался в глубину, все глубже и глубже, покуда хватало дыхания. И когда его не стало совсем и над ним замерцала слабая светлая точка, он оттолкнулся от донных глубин, устремился наверх, к точке света, которая разгоралась, наливалась силой и блеском и вдруг превратилась в огненный слепящий фонтан, из которого прянуло крылатое диво, с ликующими глазами, с отточенным блестящим копьем. Ударило в него могучим крылом, прочертило ему в глазах огненную дорогу и кануло, оставив по себе гаснущие искры и линии, как от промчавшейся небесной кометы.