Московский полет - Эдуард Тополь

– Христианско-Патриотический Союз создан 17 декабря прошлого года, – сказал Осипов через переводчика. Переводчиком был худенький, как мальчик, молодой человек по фамилии Миронов, с высоким лбом и мягкой темнокаштановой бородкой. Сине-белая рубашка в мелкую клетку только заужала его и без того узкие плечи. Но главным во всем облике этого мальчика были его светло-голубые глаза, увеличенные сильными линзами больших роговых очков. В этих глазах был тот свет полубезумия-полусвятости, который Дайана всегда представляла себе у русских по книгам Достоевского. Поразительно, что этот мальчик, как сказал в начале встречи Аксючиц, уже отсидел в советской тюрьме семь лет за религиозную и диссидентскую деятельность. Сколько же, гадала Дайана, ему было, когда его посадили? Между тем Осипов продолжал: – Предтечей нашего Христианско-Патриотического Союза были подпольный Всероссийский Социал-Христианский Союз Освобождения народов, разгромленный КГБ пятнадцать лет назад, и журнал «Вече», который я нелегально издавал с 1971 по 1974 год.

– Что значит это слово «Ve-che»? – спросил Ариэл Вийски, держа на коленях большую бухгалтерскую тетрадь, в которую он тоже старательно записывал все, что слышал в поездке. Каждый, даже зануда Вийски, был в этой бригаде профессионалом и не любил терять время на расшифровку магнитофонных записей. Куда проще заглянуть в блокнот и сразу вытащить из него то, что было самым главным в беседе, интервью, встрече.

– «Вече» – это старое славянское слово, – объяснил переводчик. – Оно означает примерно то же, что «парламент». И вече было в действительности русским парламентом в Новгороде 700 лет назад. – Он повернулся к Осипову:

– Извините. Продолжайте.

– Мной было издано девять номеров журнала «Вече», – продолжил Осипов, – И за издание этого журнала Брежнев с Андроповым дали мне восемь лет лагерей. Почти по году за каждый номер… Но это – уже прошлое. Цель нашего нового Христианско-Патриотического Союза такова: христианизация России и восстановление национального самосознания народа. За семьдесят лет атеистического террора русский народ оказался под угрозой уже реальной биологической гибели. Сильное оскудение веры, рост эгоизма, алкоголизма, снижение рождаемости, рост эмоциональных заболеваний – все это грозит гибелью русскому народу. А религиозные движения, которые выходят сегодня из подчинения или возникают заново, не в состоянии порознь противостоять этой гибели. Поэтому мы хотим консолидировать их в Христианско-патриотическом Союзе. Наши отделения находятся в Ленинграде, Новосибирске, Свердловске, Курске, Киеве, Саратове и некоторых других городах. Сейчас я предоставлю слово Игорю Калиничеву, руководителю свердловского отделения нашего Союза.

Тут микрофон взял тот самый круглолицый юноша, который сидел справа от Осипова, и Дайана от удивления даже переспросила у переводчика: – What's his name [Как его звать]? у этого мальчика из Свердловска: первый в советской истории открытый молебен по царю, атака милиции и войск спецназа, жертвы, тюрьма, «скорая помощь»… А руководители русской стороны явно стремились навязать им обзорную лекцию.

– Среди нас присутствуют молодые люди, – продолжал Аксючиц, – которые пытаются создать христианскую общину в одной из сельских местностей России. Они приезжают туда из столичных городов, поселяются вокруг действующего храма и пробуют возродить здоровый уклад христианской общины на селе. Я хочу познакомить вас со своим другом Александром Зеленцовым, который пытается провести в жизнь именно такой проект. Саша, только очень коротко…

Ну, зачем же коротко, подумала Дайана. Это может быть интересно: русские интеллектуалы создают религиозные аграрные общины!

– Парадокс состоит в том, что начавшийся процесс христианского возрождения менее всего затронул нашу деревню, – сказал высоколобый, чернобородый и темноглазый Зеленцов, похожий на тех русских интеллигентов XIX века, о которых Дайана читала у Тургенева и Чехова. – Но причина этого парадокса не только в том, что коммунисты отлучили наших крестьян от христианства. 90 процентов сельского населения находится в полной экономической, политической и социальной зависимости от государственных структур – колхозов и совхозов. Это население не имеет никакой возможности проявить свою независимость ни в хозяйственном, ни в любом ином направлении…

Дайана уже устала держать авторучку на весу. Все, что говорит этот религиозный интеллектуал, – скучная для читателя пропаганда, нечего записывать. Она расслабилась, слушая лишь вполуха и только сличая про себя отдельные русские фразы с английским переводом.

– Вот почему мы, издательский кооператив, – переводил Зеленцова этот мальчик с сияющими под очками глазами. – Вот я держу в руках договор нашего издательства на издание тиражом в 500.000 экземпляров «Архипелага ГУЛАГ» Солженицына. Этот договор подписан всего пять дней назад, и вы первые журналисты, которые видят договор на легальное издание в СССР «Архипелага». Советские журналисты еще не знают о нем…

Дайана, как и все остальные, немедленно схватила свою фотокамеру и несколько раз сняла Зеленцова с контрактом в руках. Поразительно, как эти русские способны самые сенсационные события утопить в шелухе своей антикоммунистической (или коммунистической) фразеологии! За каких-нибудь двадцать минут они выдали уже три сенсации – подробности молебна по убитому царю, создание религиозных общин в деревне и этот контракт на легальное издание «Архипелага ГУЛАГ» в России – но, чтобы выудить эту информацию, нужно постоянно быть начеку. Иначе они тут же перейдут к своей очередной пропаганде, которая никому из ее алабамских читателей не нужна.

Дайана вдруг поняла, что ее мучает – ей срочно нужно выпить. Водку с тоником или хотя бы виски! Но уже ясно, как Божий день, что тут волынка еще часа на два! Так неужели она будет сидеть еще два часа в этой духоте и запахах? Come on, Diane, сказала себе Дайана, выпивки тут не дадут, that for sure! Но нет в мире страны, где за американские доллары нельзя купить дринк! А у нее в сумочке двести долларов и под бюстгальтером еще восемьсот. Она сбегает куда-нибудь за угол, в ближайший бар или ресторан, дернет double vodka и вернется.

– Вы не подержите мой магнитофон пару минут? – тихо сказала Дайана японке. И, отдав Мичико маленький включенный Panasonic, оставила на стуле свой блокнот и «Canon» и вышла из комнаты.

Оказалось, что на лестничной площадке уже стоят несколько русских курильщиков и Гораций Сэмсон.

– Куда вы? – спросил Гораций, увидев, что Дайана стала спускаться по лестнице. – Сейчас вернусь… – ответила она через плечо, а внизу, при выходе из парадного почти лицом к лицу столкнулась с русским эмигрантом Вадимом Плоткиным.

– Хай, Дайана! – сказал он, распахивая парадную дверь с такой стремительностью, что едва не стукнул Дайану этой дверью. – Ольга там? – Кто это – Ольга? – Наш гид из «Интуриста». – Олa там, наверху.

– Tliank you, – и Плоткин, громко клацнув парадной дверью, бегом побежал наверх по лестнице.

Дайана вышла на улицу и огляделась. Вечерело, теплое солнце уже почти закатилось за многоквартирные жилые дома, которые стояли вдоль улицы разноростной шеренгой. Почему-то они напомнили Дайане шеренги военнопленных в германских концлагерях, которые всегда показывают по телевизору в фильмах о второй мировой войне. Это были серые дома с облупленной штукатуркой, кривыми балконами и большими швами из какой-то черно-асфальтовой мастики, которая скрепляла бетонные плиты их стен. Мостовая на улице тоже была в ямах и выбоинах, но тротуар был чистым, без мусора. Однако ни слева, ни справа не было видно никакой вывески бара, ресторана или магазина. Только на противоположной стороне улицы торчал какой-то старый зеленый «Фиат» с двумя мужскими физиономиями внутри. Оба эти мужика воззрились на Дайану, и толстяк, сидевший на заднем сиденье, сказал что-то бородатому шоферу. КГБ, сразу догадалась Дайана и усмехнулась наивности Барри Вудстона. Полковник Лозински был прав: нелепо было брать возле гостиницы сразу шесть такси, да еще везти с собой эту интуристовскую гидшу!

Круто повернувшись, Дайана независимой походкой пошла по улице. Конечно, она могла спросить у тех русских курильщиков, которые стояли на лестничной площадке, где здесь можно выпить. И если бы среди них не было Горация Сэмсона, она бы так и сделала. Но спрашивать о выпивке при Горации? Нет, она не расистка, хотя и из Алабамы, но спрашивать о выпивке при Горации было дискомфортно, точка. К тому же он мог напроситься пойти с ней, а это уж и совсем ни к чему.

Черт возьми, до самого конца улицы не видно ни одной вывески! Конечно, этот русский эмигрант Вадим Плоткин тоже должен знать, где тут бар или ресторан, и она могла бы вернуться, спросить у него. Но вчера вечером в баре гостиницы он с такой иронией смотрел на ее шестой или седьмой дринк, что ну его к черту! И вообще он так возбужден по поводу возвращения на родину! Поразительно, как меняются люди. В аэропорту Кеннеди и в Вене это был тихий и маленький эмигрант. Отвечая на ваши вопросы, он потел, стеснялся своего ужасного английского, разговаривал тихим голосом и боялся смотреть вам в глаза. Но стоило ему приблизиться к России, как уже в самолете он стал выкрикивать что-то якобы остроумное, а в Москве его с первой же минуты как подменили. Наглый, самоуверенный, с постоянной улыбкой всезнайства на лице! Интересно, что даже ростом он стал тут выше и походку перенял у Нормана Берна– плечи вразворот, грудь вперед, словно Юл Бринер. А они еще переживали за него в шереметьевском аэропорту, при проверке паспортов! Нет, к черту этого Плоткина!