Беранже - Наталья Муравьева

Церковники издревле затуманивают народные головы устрашающими сказками об аде и геенне огненной, но не менее вредны созданные с той же целью слащавые сказочки о райских кущах и об ангелах-хранителях. И как смеется Беранже вместе со своими героями над этакими утешительными враками!

В больнице умирает бедняк инвалид. Немало злоключений пережил он на своем веку, но помог ли ему хоть раз прелестнейший ангел-хранитель? Вот он тут, торчит перед ним, пернатый, с благостной миной. Между умирающим и ангелом идет словесная перепалка.

— Помнишь, ангел, как в бою ночномБомбою мне ногу оторвало?— Да, но ведь подагрою потомС ней пришлось бы мучиться немало, —

отвечает ангел. Небесный покровитель увертывается от ответа на каждый вопрос своего подопечного.

— Вот умру, у райского огняМне дадут ли отдых заслуженный?— Что ж, тебе готовы — простыня,Гроб, свеча и старые кальсоны.

А уж куда держать умершему путь дальше — дело темное.

Так бедняк из мира уходил,Шутками больницу потешая.Он чихнул, и ангел взмахом крыл —Будь здоров — взвился к чертогам рая.

Пусть отправляются восвояси ангелы-хранители, измышления святых отцов с их набором лживых сказочек.

Квиты мы, приятель дорогой!Что нам спорить? Улетай домой!

Иезуиты-отравители, тупоголовые маркизы, хвастливые и жадные «пузаны», «простоватые», злобные и вероломные короли — до каких же пор будут все они топтать и бесчестить Францию?

В песне «Бесконечно малые, или Будущность Франции», продолжающей тему «Мелюзги», поэт рисует безотрадную картину, которую довелось ему видеть в некоем волшебном зеркале:

Все измельчало так обидно,Что кровли маленьких домовЕдва заметны и чуть видноДвиженье крошечных голов.Уж тут свободе места мало,И Франция былых временПигмеев королевством стала, —Но все командует Барбон.

(Поэт изменил букву в династическом имени — Барбон вместо Бурбон, — но все произносили и пели «Бурбон».) Это картина будущего. Франция со всеми своими шпиончиками, попиками, генеральчиками и лакейчиками действительно будет такой и в XX веке, если народ ее не поднимется. Таков смысл песни, ее подтекст, призыв, бьющийся в ней.

И французы, распевая в гогеттах и на бульварах, в подвалах и мансардах песенки Беранже, прислушиваются к их настойчивому зову. Ведь это их собственные голоса и мысли слышатся в этих песнях, голоса тех, кто еще не разучился думать не только о себе, кто не успел еще измельчать, запродаться, омертветь, превратиться в марионетку, в лакейчика.

МОГИЛА МАНЮЭЛЯ

— Вы вериге в близость революции? Я тоже верю. Но, друг мой, где же люди, которые смогут достойно управлять Францией? — говорит Манюэль. Голос его слабеет, дыхание становится прерывистым. Беранже склоняется к больному, ловит каждое слово, осторожно поправляя сбившуюся под его головой подушку.

Дни Манюэля, а может быть, уже и часы сочтены. Но до последнего часа он думает о том, на что положил свою жизнь. Революция. Пути к ней. Будущее Франции. Неужели оно действительно станет таким, каким рисуется в песне Беранже? Нет, нет, Манюэль верит в революцию. Но… И снова душевная боль, неразрешимые вопросы.

Пережитые потрясения сократили жизнь Манюэля, обострив его болезнь и ускорив ее ход. Конец близок. Но Беранже никак не хочет поверить в это, примириться с этим, как не хотел поверить народ в смерть героя его песенки Тюрлюпена… Слишком тяжела утрата. Для него и для всей Франции. Манюэль со свойственной ему скромностью никогда не ставил себя выше тех вождей либерального лагеря, от которых так мало ожидал. Но Беранже-то знает ему цену и убежден, что именно Манюэль мог стать одним из тех, которые возглавили бы народное движение.

«Один-единственный он не терял головы, оставался неколебимым среди сумятицы, дрязг и водоворотов политической борьбы».

Ум, руки, сердце — все в нем говорилоО том, что он — народа истый сын…

Манюэль умер 20 августа 1827 года. И вот уже гроб выносят из замка Лаффита Мэзон, где Манюэль провел последние дни жизни. За гробом, опустив голову, идет Беранже, рядом брат покойного Манюэль-младший, вслед за ними Лаффит, Лафайет, Тьер, Минье и еще много писателей, депутатов, либеральных вождей. Среди них и те, которые отравляли жизнь Манюэля вероломством, завистью, интригами.

За воротами толпа народу. Здесь бескорыстные друзья. Скорбь их непритворна, хотя они и не произносят пышных слов. К процессии присоединяются новые и новые участники, они прибывают с соседних улиц, переулков. Толпы стекаются к внешним бульварам. Похороны превратились в манифестацию.

Жаль, что Манюэль не может увидеть этого, ему уже никогда ни о чем не расскажешь, мелькает в сознании Беранже.

Шествие по центру Парижа строго запрещено приказом свыше.

Небось таких запретов и предписаний не было во время похорон генерала Фуа, — вспоминает Беранже. Правительство боялось Манюэля при жизни и после его смерти продолжает страшиться смелого депутата.

Вооруженные отряды полиции следят за процессией. Молодежь впряглась в траурные дроги. Так было и на похоронах генерала Фуа, и тогда никто не препятствовал этому. Теперь же все идет по-другому. Корпус жандармов врезается в толпу. Сабли наголо. Кони фыркают, бьют людей копытами. Люди шарахаются. Крики. Проклятия. Нет, демонстранты не хотят подчиняться насилию. Пусть убираются к чертям полицейские!

Жандармы видят, что им может прийтись худо, и осторожно отступают. Начинаются длительные переговоры. Лаффит выступает в качестве парламентера. В конце концов сходятся на том, что люди будут выпряжены из катафалка, а кони снова впряжены. Тогда процессия сможет двигаться дальше по намеченному полицией маршруту…

У открытой могилы звучат прощальные речи. Беранже больно слушать их, хочется тишины. Хочется сосредоточиться в себе, вглядываясь последний раз в черты друга.

Я был к нему привязан всей душою.Мы встретились двенадцать лет назад,В дни горькие, когда над бсей страноюГлумился враг… Как был я другу рад!…Тщеславью чужд, мечтатель убежденный,Своих идей провидя торжество,Он ждал, когда народ освобожденныйПробудится и позовет его.С ним не страшна была мне смерти сила,Я вместе с ним боролся б до конца…

Многие из выступавших на кладбище говорили, что Манюэль заслуживает памятника. Тут же была открыта подписка. Беранже с волнением ждал ее результата. В песне «Могила Манюэля» он обратился к французам с призывом откликнуться и внести свою лепту.