Полдень. Дело о демонстрации 25 августа 1968 года на Красной площади - Горбаневская Наталья Евгеньевна

Лозунг «Свободу Дубчеку» – выражение эмоций по поводу того факта, что Дубчек не на свободе. С 21 по 25 августа в советской прессе имя первого секретаря КПЧ Александра Дубчека упоминалось лишь в следующем контексте. Я зачитаю заметку из «Правды» от 23 августа.

Судья: Суд не разрешает вам зачитывать это. Не надо говорить о своих убеждениях. Здесь вы можете говорить лишь о действиях, в которых вас обвиняют.

Богораз: Хорошо, я перескажу эти заметки. Имя Дубчека упоминается там лишь в связи с его пассивностью, которая привела к усилению контр революции; или же его называют руководителем правого меньшинства в ЦК КПЧ.

Судья: Суд не разрешает вам пересказывать содержание этих заметок.

Богораз: Почему?

Судья: Суд не дает объяснения своему запрещению.

Богораз: Но я должна опровергнуть утверждение о заведомой ложности этого лозунга.

Судья: Вы можете сказать, что вы были в этом убеждены, – и достаточно.

Богораз: Но прокурор посвятил этому вопросу половину речи. Можно ли говорить о том, о чем говорил прокурор?

Судья: Да, можно.

Богораз: Я считала…

Судья: Нас не интересует, что вы считали. Говорите только о действиях, в которых вас обвиняют.

Богораз: В таком случае я скажу просто. Тогда, 25 августа, я была уверена, что Дубчек не на свободе. Я и сейчас не уверена, что тогда он был на свободе. Следовательно, заведомой ложности не было, в этом я была убеждена. Считаю, что обвинение в заведомой ложности лозунга «Свободу Дубчеку» снимается.

О плакате, который держала я: «Руки прочь от ЧССР». Прокурор в своей речи задал ряд вопросов – думаю, не риторических. В частности «Что означает лозунг: „Руки прочь от ЧССР“? Чьи руки? Может быть, руки германских реваншистов?» Разъясняю. Это значит, что я протестую против ввода советских войск в ЧССР и требую их оттуда вывести. Я считала тогда и считаю сейчас ввод войск в Чехословакию ошибкой нашего правительства, а форму этого протеста я избрала традиционную для демонстрации такого рода.

О лозунге «За вашу и нашу свободу». Прокурор спрашивает: «О какой свободе вы говорите?» Не знаю, известно ли прокурору, а также остальным, что это широко известный лозунг. Я знакома с историей этого лозунга и вкладываю в него исторический и традиционный смысл. Это лозунг совместного польско-русского демократического движения XIX века. Мне дорога идея преемственности совместных демократических традиций.

О лозунге «Долой оккупантов». Прокурор в своей речи говорил, что оккупация – это Бабий Яр, Освенцим и Майданек. Да, все мы знаем, что такое фашистская оккупация. Но слово «оккупация» имеет еще и прямой смысл: занятие войсками одного государства территории другого государства.

А этот факт имел место.

Судья: Был ввод войск, но не было оккупации. Не говорите о своих убеждениях, а лишь о действиях, в которых вас обвиняют.

Богораз: Я говорю о том, как я понимаю слово «оккупация».

Судья (в раздражении): Вас не судят за убеждения, они нам и так ясны.

Богораз: Ну, если вам и так все ясно, то можно уже сейчас выносить оправдательный приговор. Но мне предъявлено обвинение в том, что я подняла лозунги. О текстах этих лозунгов я и говорю.

Тот же смысл в тексты лозунгов вкладывали, я думаю, и другие подсудимые. Повторяю: лозунг «Долой оккупантов» ничего ни ложного, ни заведомо ложного не содержит, и ничего тут нет оскорбительного. Если не оскорбителен сам факт ввода войск, тем более не оскорбителен и лозунг.

Статья 190-1 предусматривает обвинение в измышлениях, порочащих советский общественный и государственный строй. Однако тексты лозунгов касались конкретной акции правительства и КПСС и не имели никакого отношения к нашему строю. Не думаю, что критическое отношение к какой-либо отдельной акции правительства или КПСС означало бы опорочение советского общественного и государственного строя. Данные тексты – критика одной конкретной акции…

Прокурор: Богораз злоупотребляет предоставленным ей правом защиты для пропаганды своих убеждений. Требую сделать ей замечание, а в следующий раз лишить защитительного слова.

Богораз: Я не понимаю. Конкретизируйте, что я могу и чего не могу говорить.

Судья: Здесь не надо пропагандировать свои взгляды.

Богораз: Здесь я не стала бы пропагандировать свои взгляды. Напоминаю текст ст. 190-1 (зачитывает полностью). Я опровергаю обвинение, предъявленное мне по этой статье. Не имею права?

Судья: Имеете, но в пределах, допустимых юридическими рамками. Не излагайте своих убеждений.

Богораз: Мои убеждения гораздо шире, чем то, что я излагаю. Сейчас я говорю только то, что относится к обвинению по данной статье.

Итак, наши лозунги не содержали заведомо ложных измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй. Этого не было в наших лозунгах, содержащих лишь критику отдельной ошибки правительства, – никакой строй не застрахован от ошибок. (Из зала, удивленно: «Ревизионистка…»)

Прокурор усомнился в наших доводах о выборе места демонстрации. Нет оснований для сомнений. Все подсудимые подтверждают одно и то же. Повторю. Совокупность мотивов. Первое – обращения к правительству традиционно принято выражать на Красной площади, а наш протест был обращением к правительству: второе – на Красной площади нет, насколько мне известно, движения общественного транспорта.

Дремлюга дополнительно излагал мотив гласности. Да, я тоже, безусловно, хотела предать свой протест гласности – других целей я не преследовала. Прокурор предлагал для примера Александровский сквер. Не думаю, что в этом случае последствия для нас были бы иные. В каком бы месте это ни произошло, результат был бы аналогичен.

Была ли у нас договоренность о встрече на Красной площади? Я обращаюсь к этому вопросу, хотя такая договоренность и не может вменяться в вину по данной статье.

Прокурор считает, что показания свидетелей подтверждают «преступный сговор». На этот счет не имеется свидетельских показаний. Из нас же никто не подтверждает сговора и не отрицает – мы просто отказываемся давать показания. Лгать мы не пытались, а говорить об этом для каждого означало бы говорить о других людях, чего никто из нас не желает.

Отвечая на вопрос, был ли это сговор или случайное совпадение, Литвинов привел еще один вероятный вариант. Я повторяю его, хотя не утверждаю, что это было именно так. Допустим, что от каких-то третьих лиц могла исходить информация о предстоящем выражении протеста в таком-то месте и в такое-то время. Кроме того, как я уже говорила, я не делала секрета из своих намерений пойти на Красную площадь. Но я и не утверждаю, что говорила об этом именно людям, сидящим на этой скамье.

Еще раз указываю, что я выразила бы свой протест и в том случае, если бы я была одна.

Считаю, что я ответила на все пункты обвинения по ст. 190-1 и 190-3.

О ссылке на ст. 125 Конституции СССР. Я тоже знаю Конституцию. Приводя отдельные статьи Конституции, прокурор упрекал нас в невыполнении статьи 112. Мне известны статьи не только о наших правах, но и об обязанностях. Свои трудовые обязанности я старалась исполнять добросовестно. Прокурор напомнил Литвинову о второй части статьи 125 Конституции, утверждая, что свобода демонстраций гарантируется только тогда, когда демонстрация направлена на укрепление социалистического строя. Я эту статью понимаю так: свободы гарантируются в целях укрепления социалистического строя и в интересах трудящихся СССР. Последнее: сроки наказания, предложенные прокурором. Безусловно, ссылка – более мягкий вид наказания, чем лагерь. Однако обращаю внимание суда на то, что статьи 190-1 и 190-3 предусматривают лишение свободы максимум на три года. Ссылка, правда, неполное лишение, ограничение свободы, но предложенные сроки начинаются с трех лет. Четыре года больше, чем три, тем более пять лет больше трех. Эта мера оказывается более жесткой, в то время как сама статья предусматривает и более мягкие виды наказания. Тем более что наказание этим не исчерпывается, поскольку впоследствии это означает весьма ограниченную свободу передвижения, невозможность свободного выбора места жительства, невозможность заниматься определенными видами работ и т. д.