Былой войны разрозненные строки - Ефим Гольбрайх

К концу недели прошел слух, что погиб заместитель командира 163-й штрафной роты. И я пошел в Управление кадров.

Не спешите записывать меня в герои. Я не храбрец, скорей наоборот. Но я уже воевал в пехоте, я знал, что большой разницы между штрафными и обычными стрелковыми ротами нет. Да, штрафные роты назначаются в разведку боем, на прорыв обороны противника или стать на пути его наступления. А обычные стрелковые батальоны не назначаются? Именно в рядовом стрелковом батальоне обычного стрелкового полка, назначенном в разведку боем, я погиб. И когда объятое черным отчаянием сознание угасло, меня спас мой товарищ Саша Кисличко имя, которое умрет вместе со мной, и погиб в следующую минуту. И все эти годы я мучительно думаю: если бы он не полез меня спасать остался бы жив…

Так что рисковал я немногим. Сыну врага народа кроме стрелкового батальона ничего не светило.

Зато преимуществ было много.

Первое. Штрафные роты, как правило, в обороне не стоят. Пехотные солдаты поймут меня и без подробностей. Хорошо, как летом тоже не всегда, а осенью, когда на ботинки налипает по пуду глины, а обмотки превращаются в коричневые сапоги, на которых кольца уже не обозначаются, а зимой, когда единственный способ согреться — это расстегнуть воротник шинели и спрятать туда подбородок. Полное наше наименование Отдельная Армейская Штрафная Рота ОАШР. Последние две буквы послужили основанием к тому, что позывные штрафных рот на всех фронтах были одни и те же: «ШуРа». Но особое значение имели для нас первые две. Если для обычной роты, кроме своих командиров, в батальоне два зама, парторг и комсорг, да в полку три зама и те же политработники, еще и в дивизии штабные и политотдел и все, поодиночке или скопом, в затишье, между боями, когда хочется написать письма или просто отдохнуть, являются по твою душу занудствовать по поводу подворотничков, боевого листка, партийного и комсомольского собрания к нам не придет никто. Мы не их. У них своих забот хватает и никто, тем более на фронте, не станет делать больше положенного. А партийной и комсомольской организации у нас просто нет. Штатные офицеры стоят на партучете в запасном полку и там изредка платят взносы.

Командир штрафной роты по своим правам приравнивается к командиру полка и подчиняется в оперативном отношении тому командиру дивизии, которому будет придан для конкретной операции. Это входит в понятие Отдельная.

А Армии не до нас. У них дела поважнее. Был, правда, случай, приехал майор из Политуправления: Вы корми те ваших штрафников похуже. Командиры жалуются; пригрозишь солдату штрафной ротой, а он тебе: «Ну и отправляйте! Там хорошо кормят!» И это так.

Обычная рота получает довольствие в полку, полк с дивизионных складов, дивизия из армейских.

Еще Карамзин заметил: если захотеть одним словом выразить, что делается на Руси, следует сказать воруют. Не нужно думать, что за двести с лишним лет что-нибудь изменилось. Во всех инстанциях, «а сколько-нибудь, да украдут». Полностью до солдата ничего не доходит. А у нас, как это ни странно, воровать некому. И здесь вступает в силу слово «армейская». Наш старшина получает довольствие непосредственно с армейских складов. Правда, и ему смотрят в руки. Но мы не бедные, что-нибудь из трофеев и привезем. Продукты он получает полностью и хорошего качества, водку неразбавленную, офицерам привезет полушубки длинные, чтобы коленки не мерзли и не суконные бриджи, а шикарные галифе синей шерсти. И обмундирование для штрафников получит не последнего срока, а вполне приличное. Кроме того, у нас есть неучтенные кони, вместо двенадцати лошадей небольшой табун. При необходимости забиваем коня помоложе и что там твоя телятина! Кому-то и огород вспашем.

Были и другие преимущества: полуторный оклад, ускоренная, даже против фронтовой, выслуга лет. Впрочем, я этого почти не ощутил.

Одним словом живи не хочу. Словом, в штрафной роте хорошо. Хорошо-то хорошо. Да не очень.

Ближе к концу войны, когда никто уже не хотел умирать, дезертировали сразу три человека. Мы с командиром роты предстали пред «светлые очи» Члена Военного Совета Армии, который в популярной форме, и, не употребляя фольклорных выражений, что было бы привычней и понятней, разъяснил, что мы, по его мнению, из себя представляем, достал из какой-то, поразившей своей будничностью, папки наградные листы на орден Александра Невского на командира и Орден Отечественной войны на меня, изящным движением разорвал и бросил под стол, одновременно сообщив, что присвоение нам очередных званий задержано, что было особенно неприятно, и уже в спину бросил: «Найти! И расстрелять!» Не нашли. И очень жалели. Что не нашли. И не расстреляли. Тогда. Теперь нет.

Случались и другие эксцессы, за которые не гладили по головке. В литературе утвердилось понятие штрафные батальоны. Батальон это звучит гордо. В самом слове есть что-то торжественно-печальное, какой-то внутренний ритм и романтика, и может быть, поэтому стало популярным выражение: «там в бой идут штрафные батальоны».

А в бой идут и штрафные роты.

Были и штрафные батальоны. Это совсем другое. Штрафные батальоны создавались при фронтах. В конце войны было у нас около семидесяти штрафных батальонов, практически по одному на каждую общевойсковую армию. В них рядовыми бойцами воевали не разжалованные Военным Трибуналом офицеры в чине до полковника: оставление позиции без приказа, превышение власти, хищение, дуэль был и такой случай.

Состав штурмовых батальонов была и такая разновидность вышедшие из окружения или бежавшие из плена командиры Красной Армии, прошедшие «чистилище» лагерей НКВД, где должны были доказать, что не бросили оружия и не перешли добровольно на сторону противника. Для них сроки не варьировались. Срок был один для всех шесть месяцев!

Численный состав штрафных подразделений не регламентировался. Батальон мог иметь до тысячи человек полк! Но могло быть и сто.

В управлении кадров на меня посмотрели с некоторым удивлением: «У нас там любители работают! И я буду любитель, не в тыл прошусь». Получил предписание и задумался. Надо бы с чем-то прийти. Выбор тут не большой. Постучался в крестьянский дом, краснея, протянул солдатское белье. Хозяйка вынесла бутылку самогона, заткнутую бумажной пробкой. Вещмешка я не носил, в полевую сумку не влезает, запихнул в карман шинели, на подозрительно торчащее горлышко напялил рукавицу.

На попутных машинах быстро добрался до передовой. Минометчики на опушке леса показали на одинокое дерево в поле КП командира роты. Но ты туда до вечера не ходи. Это место снайпер держит на прицеле. Помаялся я, помаялся, до вечера еще далеко, дай, думаю, рискну сейчас бы ни за что! и дернул, что было сил. Тихо. Снайпер, видно, задремал. В углу землянки сидел маленький старший лейтенант, представился: Демьяненко Василий, зампострой. И, подозрительно покосившись на мой карман, спросил: «Що это в тэбе рукавиця насупроти настромлена? Достаю. О! Це дило! И командиру оставимо. А где он? В хозвзвод пошел, помыться».