Орден Сталина - Алла Белолипецкая

– Откуда мне знать? Может, порнографические открытки из личной коллекции Ягоды… – (Колин отец как-то обмолвился, что у наркома внутренних дел таких открыток хранится на квартире несколько тысяч).

И – хоть в любой момент их могли поймать с поличным, хоть самолету на пленке оставалась лишь пара минут существования, – Миша прямо-таки закис от смеха. Николай в первый момент изумился, не понимая, что с его другом творится, но затем, глядя на Кедрова, и сам принялся смеяться. Друзья хохотали так самозабвенно, что и не заметили, как закончилась пленка в аппарате; лишь равномерный треск поворачивающейся полной бобины привлек их внимание.

Миша остановил аппарат и потянулся уже вытаскивать из него катастрофическую пленку, когда дверь небольшого кинозала распахнулась, и на пороге, подсвечиваемый со спины коридорными лампами, возник мужчина в форме НКВД.

5

Коля толстым слоем нанес грим на лицо, шею и тыльную поверхность обеих рук, придав им синевато-серый оттенок, а вокруг глаз наложил такие тени, что глазницы стали казаться провалами. Голову он присыпал какой-то жирной пудрой, так что его черные волосы приобрели вид свалявшихся седых косм. И, наконец, от затылка он прочертил по направлению к шее извилистую красно-бурую полосу, началом которой служил аккуратный круг диаметром сантиметра в два: цвета пережаренного мяса и как будто покрытый какой-то коркой.

Гимнастерку НКВД юноша снял и прямо на майку напялил пиджак, позаимствованный у мертвеца. Но никакую другую одежду расстрелянного брать не стал. Вместо этого Коля надел вывернутые на изнанку (чтобы не видны были лампасы) форменные бриджи, выпустил их поверх голенищ сапог, а сами сапоги как можно гуще присыпал – вместо пыли – театральной пудрой.

Приобрел ли Коля сходство с расстрелянным узником – сказать трудно, но что он перестал походить на самого себя – это точно.

Коридор, где он очутился, выйдя из секретного хода, был темен и пуст; один только луч Колиного фонарика мерцал желтоватым светом. Выходя из секретной двери, юноша аккуратно прикрыл ее, и она (фрагмент стены) встала на место мягко, словно была снабжена пневматическим доводчиком. Никто, включая самого Скрябина, в жизни не догадался бы, что эта стена – не совсем стена. Чтобы не заплутать, возвращаясь той же дорогой, Коля щедро присыпал пол возле двери гримировальной пудрой. По виду она была неотличима от обычной известковой пыли.

Скрябин шел, поторапливаясь; до события оставалось никак не менее часа, но Коле требовались дополнительные приготовления прямо на месте. Юноша то и дело сверялся с начерченным на ладонях планом помещения и, наверное, именно из-за этого вдруг споткнулся (на ровном месте, словно нога его зацепилась за воздух), и выронил фонарь, который при падении погас. Практикант НКВД остался в полной темноте.

Опустившись на колени, он принялся шарить по полу руками, но вместо металлического корпуса фонарика натолкнулся вдруг на что-то совсем другое: студенистое и холодное. Коля тотчас отдернул руку, но субстанция последовала за его ладонью, будто вцепилась в нее.

– Эй, здесь кто-то есть? – громко произнес Скрябин.

И в ответ его наплывом окатили чужие голоса: гулкие и бесчисленные. Открытие: что в подземном коридоре он вовсе не один – застало Колю врасплох, но для него это уже не было чем-то диковинным: начиная с недавних пор, внезапные неприятные происшествия случались с ним систематически.

6

Лица́ того, кто стоял в дверях кинозала, ни Скрябин, ни Кедров разглядеть не могли, но оба мгновенно уверились, что к ним нагрянул киношный даритель – Григорий Ильич Семенов. Воздух в кинозале сделался вдруг тугим, как резиновый мяч, и для того, чтобы продолжать дышать, друзьям пришлось как следует постараться. Почти не думая о том, что он делает, Коля дотянулся взглядом до кнопки электрического выключателя, располагавшегося справа от двери и хорошо различимого теперь, когда из коридора на него падал свет. А затем надавил на эту кнопку.

Свет в помещении тотчас загорелся, так что мужчина в дверях от неожиданности прикрыл лицо ладонью. И только тут заговорил.

– Вы что тут делаете? – спросил гость – голосом совсем даже не зловещим, обычным начальственным баском, произнося слова чуть врастяжку. – Кто вам разрешил находиться здесь вечером? И чего вы так ржали?

Никакого внимания на то, что свет в кинозале зажегся сам собою, мужчина не обратил. Он шагнул через порог, и друзья увидели наркомвнудельца, на рукаве которого краснела повязка дежурного. Был это, конечно же, не Григорий Ильич, но – тоже Колин знакомец: Дутлов, так и не поймавший Скрябина на фабрике военных и учебных фильмов. По счастью, давешнего самозванца он не опознал.

– Мы… кино смотрели… – пробормотал Николай, молясь, чтоб голос его выражал смущение. – Вот… – Он указал на коробку с пленкой, про запас захваченную с собой. – «Летчики»… Новый фильм режиссера Райзмана. В главной роли – Борис Щукин. Очень хорошее кино…

Минуту спустя дежурный НКВД вел Скрябина и Кедрова за собой, держа под мышкой «Летчиков».

– Еще один такой сеанс, – орал он, – и вы оба из своего университета вылетите пробками… Кино они смотрели!.. Вам что здесь – кинотеатр «Иллюзион»?..

В промежутках между фразами он добавлял иносказательные слова и выражения, но студенты МГУ даже и не думали на него обижаться: вел-то их Дутлов не в кутузку, а всего лишь к выходу из здания.

Едва друзья оказались на улице, Миша повернулся к Николаю:

– Та пленка, она осталась в киноаппарате… – Мишино лицо казалось в темноте белым, как брикет мороженого. – Что, если он ее найдет?

Коля, явно думая о чем-то постороннем, проговорил:

– Завтра утром я туда вернусь, тогда всё и узнаем.

На том они и расстались. По забывчивости, перебив эту мысль другими, Николай так и не сказал своему другу о том, что он еще увидел на злополучной пленке. А если б и сказал, Михаил, возможно, не придал бы этому значения. Он ведь даже и не обратил внимания на то, что лицо дарителя было на экране расплывчатым, списал это на дефект пленки.

Однако расплывчатость эта на один миг вдруг пропала. Лицо Григория Ильича сделалось четким и контрастным как раз тогда, когда он вручал Благину свой непонятный подарок.

7

Коле показалось, будто сам воздух лубянского подвала заговорил с ним. Конкретных слов юноша почти не мог разобрать, различал лишь интонации: ноты мольбы, отчаяния, страха, гнева, боли. И только один мужской голос: молодой, сильный, перекрывающий все остальные – произносил совершенно отчетливо: «Позвоните моей жене, позвоните моей жене…»