Чеченский след - Фридрих Незнанский

Бараева я нашел в ресторане все того же отеля, где он веселился вовсю. Я нагло подошел к его столику и заявил, что у меня к нему важное и неотложное дело. Минут десять он упрямился, не желая завершать свое пиршество. Я, однако же, его переупрямил. С кислой физиономией он, в сопровождении свиты, направился к своему номеру. Там он заявил, что ему необходимо срочно помыть руки после жирной пищи, и оставил меня наедине с одним из своих охранников. Я с интересом разглядывал номер, в котором оказался. Надо сказать, он давал фору даже бараевской квартире в Москве. Но жить среди такого великолепия, пожалуй, не слишком уютно.

Наконец я дождался, когда Бараев закончит свой туалет и обратит внимание на меня. Спешить мне уже, собственно, было некуда — я знал, что смогу припереть Бараева к стенке в любой момент и он вынужден будет сделать то, что мне нужно. Потому я и не обижался, что он заставил меня так долго ждать. Хочет показать себя хозяином положения — что ж, пусть повыпендривается, недолго ему осталось. Я же был абсолютно спокоен. Потому и молчал, внимательно разглядывая бывшего полевого командира, а ныне представителя Министерства иностранных дел Ичкерии. Хотя на полевого командира он все-таки был похож гораздо больше.

Бараев, похоже, правильно оценил мое спокойствие и слегка занервничал. Впрочем, настолько слегка, что если бы я этого не ожидал, то и не заметил бы, пожалуй. Все-таки психология — великая наука. Почти такая же великая, как юриспруденция. Для непосвященного сплошная путаница на пустом месте, а стоит хоть немного вникнуть — и горизонты открываются, выражаясь современным русским языком, немереные.

Наконец полевой командир не выдержал. Позвал кого-то из своей свиты:

— Кофе нам принеси! — Взглянул на меня: — Может, желаете коньячку?

Я, разумеется, желал.

— «Реми Мартен» у вас есть? — может, и не слишком вежливо поинтересовался я.

— Должен быть. Зря вы изъявили желание уйти из ресторана — там бы и продолжили беседу, — обратился он ко мне вкрадчиво. — И «Реми Мартен» там есть безусловно.

— Я уже объяснил вам причины, по которым мы не могли там разговаривать, — сухо ответил я. — Это слишком конфиденциальные вещи. И это, между прочим, скорее в ваших интересах, чем в моих.

— Я и без вас знаю свои интересы, — вдруг разозлился Бараев. От его напускной вежливости и вкрадчивости не осталось и следа. — И мне пока отлично удавалось их блюсти.

Разозлился — это хорошо. Значит, точно нервничает.

— Давайте выкладывайте, что там у вас. Вы и так уже испортили мне вечер.

— Исключительно из желания не испортить вам весь завтрашний день, — ухмыльнулся я. Я вел себя нагло и развязно — даже сам себе удивлялся. Но, похоже, взял правильный тон, — во всяком случае, Бараев насторожился.

В это время принесли кофе.

— Что вы имеете в виду? — спросил бывший полевой командир, как только мы вновь остались одни.

— Послушайте, — сказал я нетерпеливо, — что вы все прикидываетесь? Вы отлично знаете, кто я такой и зачем к вам пришел. Официальное лицо вы будете изображать из себя завтра, на приеме в Госдепартаменте. Там сможете разговаривать светским тоном сколько вам заблагорассудится. В конце концов, мне надоело смотреть, как все вы — начиная с Ковалева и Марченко — строите из себя невинных младенцев, агнцев Божьих. Как будто все вы здесь ни при чем, трудитесь на благо Отечества и жизнь и честь свою готовы ради него положить. Вот уж не знаю, у чьих ног вы сложили свою честь…

— Хватит! — оборвал мою обличительную тираду Бараев. — Уймите ваше словесное недержание.

Я, впрочем, и сам уже чувствовал, что гоню околесицу, но остановиться никак не мог. Бывает со мной такое, к счастью, редко.

— Объясните наконец толком, что вам от меня нужно. Я, может, и знаю, кто вы такой, но мысли читать еще не научился.

— Ну хорошо, — сказал я, развалясь на диване. — Раз уж вы такой недогадливый, я объясню. Только странно, почему вы догадались стащить у меня документы, а вот вернуть их никак не догадываетесь. Воровать нехорошо. — Я встал, подошел к креслу, где сидел Бараев, и еще раз повторил: — Нехорошо воровать, — я даже погрозил пальцем возле его носа. Я понимал, что зарываюсь, но кожей чувствовал свою абсолютную безопасность и неприкосновенность. — Еще нехорошо убивать. Нехорошо лгать, — продолжал я читать нотации. Бараев взмок от напряжения. — Все это смертные грехи. Хоть вы и не христианин, но думаю, у вас в Коране тоже имеется что-то вроде этого. А особенно нехорошо лгать в Госдепартаменте США. В России это, может, и сойдет вам с рук, к сожалению. Но в свободной Американской стране уже вряд ли.

— Что вам от меня нужно? — холодно спросил опять Бараев.

— Мне нужны документы, которые вы у меня сперли. До-ку-мен-ты, — повторил я по слогам. — Протоколы допросов в Чернокозове. Которые я добывал с риском для собственной жизни, потому что ваши земляки и единоверцы никак не могут расстаться с детством и все играют в войнушку.

— Вы сами отлично знаете, что это выгодно правительству, — заметил Бараев.

— Ладно, допустим, — успокоился наконец я. — Бог с ними, с боевиками и правительством. Мне в общем-то нет дела ни до тех, ни до других. Но я выполняю свою работу. И для этой работы мне нужны протоколы допросов Магомадова.

— Мне они тоже нужны, — хрипло возразил Бараев. — Гораздо больше, чем вам.

— Для обеспечения своей безопасности, не так ли? — уточнил я. — Думаю, для обеспечения вашей безопасности вам нужно нечто другое. В конце концов, у меня есть копии этих документов, и, если очень понадобится, я могу обойтись без них. — Тут я, конечно, немного блефовал. — Но мне будет спокойнее, если эти документы у меня тоже будут. А если вы не отдадите их, у меня не останется выбора, не забывайте, что у нас есть свидетель, который был в курсе очень многих ваших дел. И не думаю, что Магомадову очень захочется вас выгораживать, после того как по вашему приказу его чуть не убили в тюрьме.

Бараев вздрогнул. Неужели он не знал, что Магомадов остался жив после покушения в камере?

— Какой резон мне отдавать вам лишние доказательства? — спросил Бараев после долгого молчания.

— Если вы оставите их у себя, они вам не помогут. В этом случае я сделаю все, чтобы стало известно, кто вы на самом деле, — а я могу сделать очень многое, как вы уже должны были понять. Если же вы отдадите документы, я пообещаю вам, что не стану больше вмешиваться в ваши дела.

— Почему я должен вам верить?

— Потому что вам больше ничего не остается. У вас нет выбора. — Я видел, что Бараев уже сдался. И оказался прав.

— Хорошо, подождите здесь.

Бараев скрылся у себя в кабинете. Спустя несколько минут он вернулся со столь хорошо знакомой мне папкой.

— Вы действительно обещаете, что не дадите им огласки? — медлил он.

— Обещаю, — ответил я, забирая документы.

Едва выйдя из гостиницы, я расхохотался так, что удивленные швейцары заглядывались на меня. Стоило мне вспомнить все свои обличительные монологи перед Бараевым и его изумленное лицо, как начинался новый припадок смеха. Тоже мне Чацкий в доме Фамусовых!

Крепко сжимая папку в руках, я поймал такси и поехал в аэропорт. Больше дел в Вашингтоне у меня не было. Дело Аслана Магомадова можно считать законченным.

Эпилог

С раннего утра, собравшись, как на парад, Мамед сперва вышел прогуляться, с тем чтобы к назначенному времени быть у Госдепартамента. Осмотрел издалека Капитолий, похожий на белую черепаху, прошелся мимо Белого дома — на лужайке перед ним прыгали белки, заборчик был невысок, прохожие подходили вплотную и смотрели — никто их не прогонял. Мамед только подивился, как слабо охраняется главное здание в государстве. Хотя, наверное, лужайка-то все же под прицелом… Демократия, одним словом. Народная вольница.

Хрустел под ногами гравий, было очень чисто. Прогуливались полисмены — наблюдали за порядком. Вроде наших постовых… Люди, попадавшиеся Мамеду и его телохранителям навстречу, были одеты пестро и свободно — казалось, их не стесняли ни лишние килограммы, ни кривые ноги, ни большие животы.

Прогулочным шагом подошли они к зданию Госдепартамента — большому, из белого камня, как и практически все в этом городе. Мамед поправил костюм, пригладил волосы, строго взглянул через плечо на телохранителей — достойно ли они выглядят.

— Главное, — сказал он, — чтобы они не думали, будто мы им чем-то обязаны. Помните — мы здесь главные, и мы пришли, чтобы взять от них все, что нам нужно.

Сказав эту краткую напутственную речь, Мамед бодрым шагом двинулся к зданию. Однако на входе их остановил охранник — тоже, кстати, негр, здоровенный, и бегло заговорил по-английски. Мамед напряг память и извлек из себя несколько оставшихся после института фраз: