Чеченский след - Фридрих Незнанский

— Поезжайте к Елене, — предложил Гордеев. — И не бойтесь никакого Марченко. Его арест — дело почти решенное… Во всяком случае, сейчас ему не до вас.

— Мне надо позвонить!

— Давно пора! — поддержал его Гордеев.

У дверей КПП Бутырского следственного изолятора многострадальный Аслан Магомадов впервые увидел своего подросшего сына!

— Ты такой взрослый! — Он сразу кинулся к мальчику, сел перед ним на корточки.

— Здравствуй, Аслан! — бросилась к ним Елена.

Так и получилось, что оба они нелепо сидели на корточках, обнявшись и плача от счастья, среди идущих по тротуару людей, смеющихся и удивляющихся, ругающихся и пугающихся.

— Аслан, Аслан, Аслан, — повторяла сквозь слезы Елена.

— Ты мой папа? — догадался черноволосый мальчик. — Мой настоящий папа?

— Самый настоящий! — Елена тесно прижалась к плечу Аслана.

22

Подали самолет. Мамед Бараев, оглядываясь на стюардессу, высокую вежливую девушку в синем костюме, ступил на борт в сопровождении трех особо приближенных людей — двух телохранителей Беслана и Ахмата, а также Джамиля, своей правой руки.

Минуты ожидания взлета протекли незаметно. Самолет дрогнул, стал набирать скорость, с трудом оторвался от земли, и тут же у всех пассажиров заложило уши. Но скоро это прошло, и стюардесса приятным голосом позволила отстегнуть ремни и сообщила сведения о высоте и продолжительности полета, а также о температуре за бортом. Сведения эти были рассчитаны на то, чтобы произвести впечатление, но Мамеда оставили совершенно равнодушным. Он, в конце концов, не собирался покидать салон самолета до приземления по ту сторону океана — его не интересовала температура за обшивкой.

Он принялся разглядывать облака. Облака ему нравились; они расстилались густой ватой, подсвеченные огненным шаром солнца — дело стремительно шло к закату. Иногда, очень редко, в просветы видна была далекая земля. Мамед закрыл глаза и стал размышлять, что вот он, Мамед Бараев, тридцати с лишним лет от роду, везде побывал и все повидал, был в самом пекле, убивал беспощадно врагов и друзей — если было надо, — воевал, женился, родил двоих детей, а теперь вот выбился в люди, занял пост, и будет чем обеспечить себе покойную и богоугодную старость, но перед этим многое еще предстоит сделать, и для этого-то он и летит в неизвестную Америку, могущественную страну, которая не любит Россию и с удовольствием при случае будет вставлять ей палки в колеса. Мамед уже знал, что он скажет в Госдепартаменте. О сепаратизме расскажет, о притеснениях, о демократии… Денег дадут, подумал Мамед с удовлетворением, оружие купим… И не заметил, как заснул.

Лету до Америки было около восьми часов. Самолетный завтрак Мамед отверг, хотя окружение его ело с аппетитом. Мамед есть не хотел. Начинался самый важный этап его жизни, и он сам достиг этого, заслужил.

Под крылом показались разлинованные на аккуратные коричнево-зеленые клеточки холмы и поля, и вскоре самолет сделал посадку в Швейцарии. Еще несколько часов лету — статуя Свободы под крылом, — и самолет приземляется на взлетную полосу в аэропорту под Вашингтоном.

Муторное ожидание на таможне, получение багажа — в одном из саквояжей аккуратно сложенный драгоценный фрак, — и пожалуйста, их встречают, проводят к ожидающему автобусу на мягком ходу… И уже бегут мимо окна жаркие американские пейзажи.

Город Вашингтон поразил Мамеда обилием негров. Негров Мамед видел и раньше, но чтобы так, на каждом углу, словно в Москве — нищие… Негры были все веселые, многие — в ярких лохмотьях; сопровождающий предупредил Мамеда, что здесь их нельзя называть — «ниггер», нужно говорить — афроамериканцы. Предупредил он также, что вечером на улицу выходить небезопасно, особенно в последнее время, так как недавно происходили какие-то волнения. Мамед только удивлялся, поднимая брови. Он знал, что раньше здесь белые держали в страхе черных. А теперь — черные держат в страхе белых… Словно шахматная партия, усмехнулся он. Даже испытал к неграм некоторую симпатию — ему всегда больше нравились победители.

В коридорах и номерах гостиницы приятно пахло, окна и кровати были большие, потолки высокие. Мамед, хоть имел достаточно денег, не привык жить в роскоши — жизнь вокруг была не та, условия всегда были суровые, походные, а мужчина что, он на такие мелочи обращать внимания не должен… А как, однако, приятно бывает вот так откинуться на кресло, покурить, смешать себе чего из бара… Так бы жил и горя не знал.

В ванной Мамеда тронули одноразовые пакетики с шампунем и мылом, и лишние он убрал себе в чемодан. Из окна номера открывался вид на пыльную улицу с горящей над зданиями неоновой рекламой, под окном рос экзотический куст с мясистыми блестящими листьями, а по телевизору крутили много передач на разных языках и предлагали эротику.

Совсем другой город, другой мир…

23

И опять у меня появилось обманчивое ощущение, что дело фактически закончилось. Магомадов наконец отпущен на свободу, хоть и до суда; чеченцы, державшие меня в мерзком подвале, арестованы. Единственное, что меня смущало, это то, что Бараев улетел в Америку и до него теперь сложнее добраться, но, в конце концов, это дело уже не входило в мою компетенцию. Проблема оставалась только одна — вернуть документы, которые похитили у меня бараевские бандиты. И проблема эта была чертовски актуальна — без них строить защиту мне было не на чем.

Такие вполне оптимистичные размышления приходили мне в голову, пока я ехал по Тверской, направляясь к себе домой. Все равно я не мог ничего предпринять, пока Турецкий не достанет ордер на обыск. Кроме того, я настолько вымотался за последнее время, что хотя бы пара часов отдыха была мне необходима как воздух. Тут я вспомнил, что до сих пор не объявилась Юлия — я так и не видел ее с тех пор, как она пошла в тот злополучный день за хлебом. Да, прямо анекдот какой-то. С одной стороны, конечно, ей повезло, что ее не оказалось в тот момент, когда нагрянули омоновцы, а с другой — представляю себе, что она подумала, когда вернулась в разгромленную квартиру. Наверняка решила, что это пришли за ней. Да, придется заодно попросить Турецкого, чтобы он по своим каналам как-то разузнал, что там случилось с ее фирмой.

Словно услышав мои мысли, зазвонил мобильник — конечно же на проводе был Турецкий.

— Ну что, военнопленный, — начал разговор он, — какие соображения?

— Надо бы обыскать квартиру Бараева, Александр Борисович.

— М-м! Какие у тебя умные водятся мысли в голове, оказывается. Как я сразу этого не заметил? — пошутил он.

— Ну дык, — в тон ему ответил я с гордостью, — выращиваю их каждый вечер, подкармливаю. Вот и заводятся. А если серьезно — я, конечно, не слишком рассчитываю, что Бараев документы оставил здесь. Он все-таки не дурак.

— Да у тебя в голове просто мыслевыводитель стоит какой-то, — никак не хотел переходить к делу Турецкий.

— Александр Борисович! — взмолился я.

— Ладно-ладно, прекращаю, — смилостивился Турецкий. — Заезжай за мной на своей роскошной тачке, я как раз ордер на обыск на руки получу. А то моя машинка с сегодняшнего дня ездить отказалась.

— Уже еду! — Эх, не придется мне, видно, сегодня отдохнуть. Ну да ладно, как говорится, взялся за гуж — полезай в кузов, а назвался груздем — не говори, что не дюж. И наоборот. Короче, дела надо доделывать до конца.

И пока я обо всем этом размышлял, сзади в меня вписался зеленый «жигуленок». Ну везет же, однако! Скрипя зубами от сдерживаемой злости, я вылез из машины. Водитель «копейки» уже был снаружи, весь белый от страха, а может быть, от рождения.

— Что ж ты подставляешься? — сразу начал наезжать на меня.

— Что, лучшая защита — это нападение? Я, между прочим, опаздываю, и подставляться мне нет никакого резона.

— Ага, — обрадовался водитель, — значит, ментов звать не будем. Ну я ж говорю — подставляешься! Бабок хочешь с меня взять, да? А вот не выйдет! Ментов будем ждать, так вот!

Больной какой-то. Ладно бы, я действительно подставлялся, стоило бы тогда дожидаться гаишников. А так — когда сам виноват, да к тому же в любом случае трудно будет доказать мою вину. Чокнутый, одно слово. Я пожал плечами и достал мобильник:

— Александр Борисович, это Гордеев. Тут некий гражданин мне зад помял, так что я задержусь.

— Как интересно! — воскликнула трубка голосом Турецкого. — Только штаны помял или еще что?

Определенно у него сегодня плохое настроение. Вечно он в плохом настроении вот так вот гадко шутить начинает.

— Еще что, — ответил я хмуро. — Сам помял, а теперь ментов вызывает.

— У-у, — протянул Турецкий. — Тогда это надолго. Слушай, может, мы без тебя управимся?

— Нет уж, вы меня дождитесь, пожалуйста, — попросил я.

— Ладно-ладно, шучу. Дождемся, конечно. В конце концов, ты у нас сегодня звезда телеэкрана, — Турецкий усмехнулся и добавил: — Хоть и с помятым задом.