Сердца. Сказ 3 - Кристина Владимировна Тарасова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Облезлая монастырская кошка по имени Ману и старый дурак под именем Бога Мира лишь сыграли мне на руку, – признаётся мальчишка, не обращая на предыдущие речи внимания. – Ты же сдвинула мои планы, перенеся их на себя, не более. Но Монастырь станет моим. Разве Монастырь не должен стоять под началом и угрозой Войны?
– Разве сама Война не должна передохнуть с восторжествовавшим Миром?
– А где ты видела Мир? Он существует? Мне известно перемирие, а вот Мир…что боги, что люди – он им неведом: они в бесконечной борьбе – друг с другом и сами с собой. И то не прекратится.
Бросает острый взгляд и заключает:
– Никогда.
– Как твоё имя? – спрашиваю я.
Один из охраняющих прыскает со смеху. Сам Бог Войны улыбается и отвечает:
– Существует поверье…
Перебиваю стройный голос:
– Боги верят выдуманным людьми сказкам? Удивляешь. Нет-нет…разочаровываешь, хотя, казалось бы, куда больше.
– Существует поверье, – в разы громче повторяет мальчишка, – что Бог, назвавший кому-либо своё истинное имя, называет его также Смерти. А та, соответственно, приближается по мере возможностей.
– Бог серьёзно настроен в отношении людских суеверий? – смеюсь я.
– Не подначивай, глупая.
– Не беги от ответа, трус.
Бог Войны скрипит зубами:
– Суеверия? Право, нет, глупая богиня. Я верю в закономерно складывающуюся историю, а она себя показала и повторяющиеся сценарии явила. Не буду рисковать.
– Всё-же трус.
Мальчишка поднимается и бредёт в сторону окна, взглядом прихватывает сад и оттого улыбается. Продолжаю речь: Богу Войны известно, случись что со мной и нового Хозяина Монастыря вытравят аналогично былому владельцу.
– Всё закономерно, – кусаюсь я. А затем, будто бы уставши, протягиваю: – О, Бог Войны без имени, будь добр: иди к земным чертям. У меня много дел и ты им мешаешь. Богатство, как известно, любит время. А я люблю богатства, что ещё остаётся?
Гость прищуривается и подзывает к себе, просит охрану выйти и удивлённым лицам повторяет наказ. Один из неробких переспрашивает хозяина, роняя неловкое:
– Вы уверены, господин?
– Что? Что за вопросы? Разумеется, я уверен! – прикрикивает Бог Войны. – Пошли вон!
– Они всё понимают, – утверждаю я.
– Что понимают? – вопрошает мальчишка и указывает на рабочее место. – Садись, немедленно.
– Без их присутствия ты в моей власти, потому что на моей территории. Я могу сделать с тобой что угодно и даже придушить; им известно, понимают, догадываются.
– Вот только не сделаешь того, – брыкается незваный гость. – Иначе они перебьют иных здесь находящихся, а тебя оставят напоследок. Таков приказ. Будешь слушать вопли послушниц и послушников и жалеть, что не среди них.
– Чудно!
Нехотя забираюсь в пригретый не мной стул и препираюсь взглядом с собачонкой, что прижимается к столешнице.
– Итак! – рукоплещет он. – Ты остаёшься по моей милости в Монастыре.
– Ты остаёшься по моей милости в живых, – под нос процеживаю я, на что Бог Войны прихватывает за лицо и, сдавливая челюсть, продолжает.
– О, нет-нет, слушай меня внимательно. Ты остаёшься в Монастыре и продолжаешь нести свою службу. Тебя будут называть Хозяйкой, но Хозяин этого места ныне я. Сбор каждую неделю, а за каждое ослушание – пристреленная послушница. Договорились?
– А для меня выгода будет? – отплёвываюсь и вырываюсь, прихватывая стонущие скулы.
– Сможешь заслужить моё прощение.
Бог Войны довольно улыбается и, открыв ящик стола и присмотрев пачку документов, разит:
– Переписывай. Кто-то же из твоих любовников научил тебя писать, верно?
– Не удосужился.
– Хватит врать!
И под мои мановения пера гость причитает:
– Ты, глупая богиня, так и не ответила, коим образом согнала обоих богов с их прожжённых ими же мест.
– Получается, не такая уж и глупая?
– Я жду ответ.
– И ждать придётся долго. Обратись по сану или имени, время ожидания сократится.
Бог Войны смеётся.
– Ответ, Хозяйка Монастыря.
– Ещё.
Лицемерно улыбаюсь, истинно желая находящемуся напротив меня выцарапать глаза.
– Я хочу, чтобы ты произнёс моё имя полностью, – говорю ему. – Сделай даме приятное, иначе ты не сможешь.
Скалится, цокает, смеётся, качает головой.
– Я жду ответ, Луна, названная Хозяйка Монастыря, признанная Богиня Солнца и Удовольствий и окрещённая самой смертью Богиней Судьбы. Ответ.
– Сердца у них вырвала, – утверждаю я и, хлопнув сургучную печать, ударяю распиской о стол. – Забирай, подлый владелец Монастыря.
Следом швыряю печать в распахнутый ящик стола и – увы, не удержавшись – выхватываю утаенный там стилет. Бью одиночно. Острие пристёгивает мужскую ладонь.
Не надо было притираться к моему столу, сукин ты сын…
Бог Войны выдаёт подобие писка и резким движением отрывает прибитую к столу руку. Ею же – плюющейся кровью – повторно сжимает моё лицо.
– Сначала ты послужишь, а затем отправишься к своим покойным любовникам, – грозит мальчишка.
Тёплое бордо щекочет подбородок, а запах железа – ноздри.
Бог Войны отталкивает меня и отталкивается сам. Стилет валится под ноги.
– Тебя предупредили.
– Тебя тоже.
Мой гость прибавляет:
– А про сердца – охотно верю, Луна! Подыхая, Бог Солнца – я в том уверен – клялся тебе в любви, Бог Удовольствий перед смертью кропил стены этого поганого места признаниями и мольбой явиться к нему, а сладкая девочка-помощница в твоей же постели видела сладкие сны о Хозяйке. Всех их погубило единое – чувства к тебе; все они отдали свои сердца, а ты пережевала, раздробила и выплюнула их, они пожаловали тебе свои сердца, а твоё всё ещё у тебя. Вот, что нечестно, лживая богиня. Вот что подло. И об этом шепчут послушницы.
Бог Войны захлопывает дверь.
Бог
Хозяйка Монастыря приказывает прибить к кольям забора пропустившую незваного гостя и его людей охрану.
Один из верных перечит ей:
– Это Монастырь, госпожа! Вы уверены, что Боги и сами послушницы и послушники потерпят подобное…?
– Боги и без того питают чувства к крови и жертвенности, а удел упомянутых заключён в их имени – должно слушаться. С тебя же – усилить охрану и никого не выпускать. Предателей к забору, живо!
После полудня Хозяйка Монастыря выходит на улицу и взирает на наказанных.
– Ваше мнение? – спрашивает подносящая ей портсигар и бокал девочка.
– Отделались лёгкой смертью.
Предателей обезглавили, и головы приветственно посадили на пики по периметру монастырского въезда.
– А сплетниц, – громогласно объявляет женщина, – на ковёр! Ко мне и немедленно! Кажется, послушницы забыли о своей истинной роли в Монастыре и давно не были обласканы хозяйской мерой наказания.
В грядущий вечер
