Силуэты минувшего - Георгий Алексеевич Римский-Корсаков

Жемчуга. Я вскочил в седло и поехал вправо, в сторону Петергофа, противоположному Красному селу. Но как оказалось, я решил без хозяина. Как только я проехал последние дома деревни, мой Жемчуг высоко поднял голову, громоподобно заржал и повернул в сторону военного поля, где по его расчетам должны были находиться его боевые товарищи. Все мои усилия направить его в нужную мне сторону были тщетны. Более того, чем я сильнее требовал от него повиновения, тем он меньше обращал на меня внимания и ускорял свой аллюр, идя все время крупной размашистой рысью, не переходя, однако, в галоп. Бежал он, конечно, без всяких дорог, не обращая внимания на канавы, пни и рытвины. Он двигался стремительно и грозно, как танк, все вперед и вперед, по верблюжьи задрав голову. В моем сознании предстал образ великого Тартарена, несущегося на своем верблюде по пустыне… Однако мне было не до шуток. Жемчуг уверенно шел к тому месту, где обычно происходили батарейные учения, но там мы батарею не обнаружили. Это не смутило мое дикое животное, и оно понеслось дальше, испуская страшные лошадиные вопли.

Мое положение все меньше мне переставало нравиться. Правда, до Красного села оставалось еще не менее 4-5 километров, и я мог надеяться на то, что рано или поздно в моем звере иссякнет движущая его сила, и он принужден будет остановиться. Вдруг мы перескочили какие-то шесты с красными флажками и вступили в зону полигона. Только не доставало, чтобы меня приняли за движущуюся мишень! Надо было скорее проскочить это опасное место, и я дал гнусному отродью шпоры. Жемчуг поддал скорости. Теперь меня пугало другое. А что если Жемчуг из чувства братской солидарности захочет примкнуть к какой-нибудь другой кавалерийской части, находящейся в это время на военном поле? Вот был бы позор и стыд! Позор на всю бригаду, на всю дивизию! Скандал и то положение ridicule[38], что может погубить и самую хорошую военную репутацию!

Я попробовал внушить Жемчугу, что Дарвин, да и другие ученые, считают человека высшим видом животных, и что человек претендует, не без основания, как Homo sapiens, на господство во всем животном мире и требует полного себе подчинения со стороны всех домашних животных, в том числе и лошади. Эти свои соображения я подтвердил несколькими ударами стека. Жемчуг, оглянувшись, удивленно посмотрел на меня и перешел на галоп. Этот тип не признавал никаких научных систем! И вот вдруг мы увидели впереди движущуюся по полю кавалерийскую колонну. Я говорю «мы», имея в виду себя и Жемчуга, который испустил боевой клич и ускорил аллюр до карьера. Мне ничего не оставалось, как следовать за ним, стараясь удержаться в седле во чтобы то ни стало. Солнечные лучи слепили глаза и не давали мне рассмотреть, куда несли меня со скоростью звука Жемчуг и моя судьба. И, наконец – О, радость безмерная! – я увидел пушки, и как будто кони рыжие или может быть светло-гнедые… Итак, это если не наша батарея, то 4-я. Во всяком случае, «свои». А больше всего я боялся причалить к кавалергардам. И вот Жемчуг, испуская победные клики, на которые ему отвечал дружный рев батарейных коней, врезался в группу конных разведчиков, и, больно прижав мне ногу к стремени фейерверкера Куриного, радостно и с облегчением вздохнул. Эта скотина считала, что честно выполнила свой воинский долг.

Эристов счел нужным сделать мне замечание за то, что я взмылил коня, а капитан Ротт сказал, ни к кому не обращаясь: «Вот, видите, а мы-то думали, что это «всадник без головы». И мой взводный офицер Латур, как всегда, немного хитро улыбаясь, спросил: «Вы не находите, что лошади вообще очень ехидные и коварные животные?»… Он был прав. Этот случай, как и другие позднее, убедили меня, что лошади – злые животные, с сильно развитой волей и характером. Много лет спустя я прочел книгу А. Игнатьева «50 лет в строю». Я с громадным удовлетворением узнал, как Игнатьева, хорошего строевого офицера, окончившую высшую кавалерийскую школу, носил конь на парфорсной охоте, и он едва мог с ним совладать. После этого мне уже не так стыдно вспоминать случай с Жемчугом…

После стрельбы в Ораниенбауме вскоре начались маневры всей гвардии. Нас отпустили по домам. Осенью мы должны были держать экзамен на прапорщика. Экзамен этот имел чисто формальный характер. Я его выдержал, так же, как и мои товарищи, и был произведен в прапорщики. Однако, я решил игнорировать «Высочайший приказ» о моем производстве в офицеры и остался на сверхсрочной службе вольноопределяющимся-фейерверкером. Я имел в виду держать офицерский экзамен при Михайловском артиллерийском училище, лелея смутную надежду потом служить в гвардейской конной артиллерии. Мечтам этим впоследствии не удалось осуществиться. Нужно ли жалеть об этом? Это польстило бы моему самолюбию. Мне приятно было бы считать себя членом той воинской корпорации, которая называлась «гвардейской конной артиллерией», но… судьба моя сложилась совсем по-другому. Интересно отметить, что мое оставление на сверхсрочной службе не было оформлено никаким приказом или распоряжением. Я даже не известил об этом официальным рапортом Эристова. Мои отношения с батареей сложились вполне удовлетворительно. Ни на какие строевые занятия и в наряды я не ходил. Иногда только я появлялся там, чтобы поболтать с Бочкаревым и моими старыми товарищами. Не скажу, чтобы это мое положение меня удовлетворяло. Но тогда ничего другого я придумать не мог, и, к сожалению, никто из старших мне ничего разумного не подсказал. Мои родители надеялись, что я благополучно выдержу офицерский экзамен, и не беспокоились обо мне. И вот для меня начался крайне бестолковый и малоприятный период жизни.

Прежде всего, встал вопрос, где мне жить? Моя мать переехала в Москву, считая, по-видимому, что ей в Петербурге делать больше нечего: сосватала дочь Наталью и женила сына Дмитрия. Брат Борис был уже женат, а я был еще «малолетним». Конечно, она имела основание не беспокоиться особенно обо мне, имея так много родных в Петербурге, у которых я всегда мог найти убежище и «питание». В те времена в обеспеченных семьях лишний рот не составлял какой-либо обузы или тяготы для бюджета. И все же я не знал, где мне поселиться. Не знаю почему, брат Борис не предложил мне поселиться у него, что было бы вполне естественно. Отношения у меня с ним были очень теплые и дружеские. Не знаю почему, я сам не заговорил с ним об этом? Его положение в обществе тогда из-за его жены было не совсем нормальным