Горная весна - Александр Авдеенко

Терезия вернулась домой. Мать, накинув на плеча платок (с гор тянуло не весенней прохладой), ждала дочь, у калитки.

— Ну, зачем ты понадобилась пограничникам? Винтовки на рогачи хотят поменять да солдатский субботник устроить на твоей Соняшной горе? Так или не так? Говори! Чего молчишь?

— Нет, мама, у пограничников другое дело.

— Какое же?

— Да так… по комсомольской линии.

Опустив голову, Терезия быстро прошла мимо матери, скрылась в доме. Ужинать она отказалась. Легла в постель не раздеваясь.

Мать, умаявшись за длинный весенний день, крепко спала, а Терезия весь поздний вечер и всю ночь проплакала. Стыдно, больно ей было за то, что случилось сегодня, и страшно за день завтрашний. Не зря заинтересовались пограничники ее берлинским другом. Не друг он ее, нет! И не Иван Белограй. И как же она этого сама не увидела? Как позволила себя так опозорить? Явился перед ней кудрявый, с красивыми очами, веселый, бойкий на язык, и она, дура этакая, приняла его за хорошего человека, улыбалась ему, ласкала глазами и даже… Да разве можно перенести такое?

Терезия неистово терла платком пылающий оскверненный рот, скрежетала зубами. Обессилев от ярости, от презрения к себе, опять начинала плакать. Так, в слезах, и заснула.

Утром, увидев дочь, мать всплеснула руками, заохала:

— Господи! Что с тобой, донько? На тебе лица нет. Бледная… Щеки втянуло, как у старухи. Глаза провалились.

— Заболела я, мама, — уклончиво ответила Терезия и направилась к двери.

— Да чем же ты заболела? Вчера вечером была здоровая, а сегодня… Пойдем сейчас же к доктору!

. — Зачем? Не нужен мне доктор!

— Да ты что мелешь, говоруха? Как это так — не нужен тебе доктор?

— Так… он мне не поможет.

— А кто ж тебе поможет? Постой, донько, постой!..

Мать взяла дочь за подбородок, подняла ее низко склоненную голову, пытливо заглянула в глаза. Неужели ее единственная, ненаглядная дочь непоправимо обижена? Неужели ей уже заказана дорога к счастью? Когда же это случилось? Кто этот супостат, обидевший добрую, работящую, честную, доверчивую и красивую дивчину? Где он? Да она ему глаза выцарапает, да она его сердце вырвет и бросит собакам из Цыганской слободки…

О чем только не передумала Мария Васильевна, чего только не перечувствовала, глядя в глубоко ввалившиеся глаза дочери!

— Ганнуся, родная моя, говори правду, ничего не скрывай.

Только в минуту особого материнского волнений, когда любовь к дочери до краев переполняла ее сердце, Мария Васильевна называла Терезию Ганнусей. И первое и второе имена были даны ей давно, со дня рождения. Все новорожденные девочки, дочери прихожан протестантской церкви, как правило, получали двойное имя. Получила его и дочь Марии Васильевны. Ганнусей она звала ее до года, кормя грудью. Позже — Ганко-Терезией, потом просто Терезией. Ганнуся воскресала всегда в тех случаях, когда матери хотелось по-особому нежно приласкать свою доньку.

И только один Олекса Сокач называл ее постоянно Ганнусей. Терезии для него не существовало, хотя для всего колхоза она была Терезией, хотя под всеми ее портретами, напечатанными в газетах и журналах, значилось, что она Терезия Симак, Герой Социалистического Труда, виноградарша из пограничного колхоза «Заря над Тиссой». Свою преданность первому имени Терезии он объяснял очень просто: «Ты для всех Терезия, а для меня и матери — Ганнуся. Только мы имеем право тебя так называть».

Все это вспомнила Терезия, услышав материнское «Ганнуся».

— Чего ж ты молчишь? — встревоженно настаивала мать. — Говори! Все говори! Ничего не бойся.

Терезия отвела глаза от матери:

— Нечего мне тебе сейчас говорить, мама. Потом… Скоро узнаешь.

— Да что я узнаю? — чуть не закричала, чуть не застонала Мария Васильевна. — Случилось что-нибудь, да?

— Мама, если любишь, ничего не будешь спрашивать.

— Ганнуся!

Терезия была неумолима: ушла на Соняшну гору, не открыв матери своей тайны.

На горе Соняшной Терезию встретила веселая толпа ее подруг по бригаде. Стоя полукругом на взрыхленном склоне виноградника, они опирались на свои рогачи и дружно, в один голос, декламировали: «Любят летчиков у нас. Конники в почете. Обратитесь, просим вас, к матушке-пехоте… Обойдите всех подряд — лучше не найдете; обратите нежный взгляд, девушки, к пехоте…»

Не выдержав, они рассмеялись и со всех сторон бросились к Терезии.

— Ну, бригадир, принесла нам привет от кудрявого пехотинца? — спросила веселоглазая смуглая Марина.

Терезия поняла, что Иван Белограй, перед тем как прийти к ней, был здесь, на виноградниках Соняшной горы, говорил с девчатами и всех их околдовал, как и ее.

Василина, Вера, Евдокия допытывались:

— Как поживает твой гвардеец?

— Почему не привела его на виноградники?

— А кем он тебе доводится, Терезия: сватом, братом, приятелем или просто так… пятое колесо до воза?

— Не поломал бы ему ребра твой Олекса…

Что должна была сказать своим подругам Терезия? Как повести себя? Подхватить шутку, посмеяться: низко, мол, кланяется вам, девчата, Иван Белограй, всех обнимает, желает здоровья и счастья? Нет, она не засмеялась и даже не улыбнулась. Строго, с достоинством посмотрела на развеселившихся подруг, покачала головой:

— Эх, девчата, девчата!.. Я думала, уважаете меня, а вы… Этот гвардейский пехотинец Иван Белограй такой же мой, как и ваш. Он освобождал для нас с вами Закарпатье, кровь заплатил за нашу свободу…

Виноградарши смутились. Они действительно уважали Терезию и совсем не хотели ее обидеть.

Бойкая на язык Мария первая дала отбой. Обняла бригадиршу, поцеловала в щеку.

— Не гневайся, Терезка. Все это мы от широкого сердца.

Теперь Терезия позволила себе улыбнуться:

— И насчет Олексы Сокача и ребер тоже от широкого сердца?

— А то как же! Вот явится сюда еще раз Иван Белограй, так мы ему так прямо и скажем: смотри, гвардеец, у нашей Терезии есть жених, и он очень и очень ревнивый.

— Ладно, девчата, довольно об этом, — серьезно и решительно сказала Терезия. — Не за тем я пришла к вам. Хочу попрощаться. До свиданья. Смотрите ж тут, не обижайте Соняшну гору.

— Не обидим, Терезка, будь спокойна! — дружно откликнулись виноградарши.

Попрощавшись с подругами, Терезия вернулась домой, где ее уже дожидалась машина. В тот же день она села в поезд Явор — Будапешт и покинула Советский Союз, так и не повстречавшись с Олексой Сокачем и, значит, не рассказав ему о своей встрече с Белограем. Вернулась из-за границы после первомайских праздников, когда ее «берлинский друг» был уже разоблачен. Терезия узнала об этом от майора Зубавина. А дома, от матери, она узнала о том, что, пока она была в Венгрии, приходил Олекса Сокач. Мрачный. Злой. Неразговорчивый. Молча положил на нижнюю ступеньку связку книг, которые когда-то брал читать у Терезии, и, молча, чужой и враждебный, ушел.

Терезия поняла, что до Олексы Сокача дошел слух о ее «берлинском друге». Она сейчас же бросилась в Явор, чтобы рассказать Олексе правду.

Дома его не застала: уехал на паровозоремонтный завод во Львов принимать для своей комсомольской бригады новый паровоз.

Терезия устремилась к другу Олексы — Гойде. С трудом сдерживая слезы, краснея от стыда, не смея посмотреть Василю в глаза, она чистосердечно исповедалась перед ним. Он сочувственно выслушал ее, утешил как мог: «Не горюй, Терезия, все у вас уладится». А потом, став озабоченно-строгим, спросил:

— Предупреждал тебя майор Зубавин, чтобы ты никому ничего не рассказывала об этом Иване Белограе?

— Предупреждал.

— Почему же ты не держишь слово, товарищ пограничная комсомолка? Почему первому встречному выкладываешь такие важные секреты?

— Разве ты первый встречный? Я же только тебе одному тебе рассказала.

— Могла мне и не рассказывать, так как я давно все знаю. Олексе тоже собираешься рассказать?

— А как же! Если ему не расскажу, так он… — Терезия запнулась и замолчала.

Василь Гойда смотрел на девушку веселыми, смеющимися глазами, а она готова была вот-вот расплакаться.

— Что же он сделает? — насмешливо спросил Гойда, — Разлюбит? Не женится?

— Он и так уже разлюбил! — Крупные слезы побежали по щекам Терезии. — Поверил сплетням!.. Не захотел даже поговорить с моей мамой, убежал. — Терезия схватила руки Гойды и, сжимая их, умоляюще заглядывала ему в глаза: — Василь, расскажи ему правду, образумь!

— Сначала тебя надо образумить, дивчина хорошая. Терезка, дурачина, успокойся! Выбрось из головы, что Олекса разлюбил такую дивчину, как ты! Немыслимое это дело. Да он сам к тебе завтра или послезавтра явится, сам прощения попросит и сам будет набиваться со своей любовью. Эх, Терезка, Терезка!.. Золотая Звезда на твоей груди, а цены ты себе не знаешь. Побольше гордости, красавица! Повыше голову, знаменитая ви-иоградарша! Распусти все свои павлиньи перья! Недоступно сверкай глазами! Таких, только таких, любит наш брат мужчина!