Мир во спасение - Сергей Юрьев

– Мне что – вопрос повторить? – негромко, но с явной угрозой в голосе поинтересовался Дядя Сэм.

– А может, она врёт! – внезапно выкрикнул амбал, что пониже ростом.

– Да, она сочиняет, а нам отвечай… – плаксиво заявил его более крупный напарник.

– Быстро! Выяснить! – рявкнул Дядя Сэм, и двоих его подручных как ветром сдуло. – Так какой командор? – теперь он обращался к принцессе. – На яхте не было никакого командора.

– На яхте не было… – Принцесса на секунду задумалась, стоит ли делиться информацией, но решила, что сейчас ей будет на пользу отвлечь от себя внимание этого существа. – Но в Лабиринт вошёл не один корабль…

– Так… А подробней!

– А подробности пусть ваши клоуны добывают, – холодно ответила Анна. – Если так уж интересно.

– Так! – Дядя Сэм успел схватить за шиворот неимоверно растянувшейся рукой Тита-Живодёра, который наладился было под шумок последовать вслед за бандитами. – А этих кто стеречь будет?! Я?!

– Понял, начальник… – сдавленно пробормотал тот и, ухватив принцессу за руку, вихрем затащил её под крышку ларца. Анна только и успела услышать, как она хлопнула над головой.

Внутри было темно, влажно и пахло гарью. Потом вспыхнуло пламя зажигалки, и сухопарая жилистая рука поднесла её к факелу, торчащему из грубо сложенной каменной стены, затем ко второму, третьему, четвёртому…

Каменный мешок оказался не слишком тесным, но в стенах, сложенных из грубо отёсанных булыжников, не было ни одной двери, а высокий сводчатый потолок был едва различим в полумраке.

Крошка-Енот сидел на полу у противоположной стены, прикованный к ней тяжёлыми цепями, и молчал, хотя рот его уже не был заклеен скотчем. И тут Анна заметила тяжелые оковы на собственных запястьях и лодыжках.

Тит-Живодёр уселся в кресло-качалку, стоявшую посреди темницы, и начал вещать:

– Вы, наверное, думаете, что нет ничего страшнее раскалённого металла, терзающего плоть, стальных иголок, загоняемых под ногти, отрезанных ушей и вырванных ноздрей. Люди наивно полагают, что страдания разрываемой плоти – самое жуткое мучение, которое может испытать человек или иное живое существо. Но люди ошибаются. Так могут считать лишь те, кто не испытывал непрерывных, нарастающих терзаний духа, пустоты, безысходности. Конечно, шеф не приказывал мне вас пытать и даже не сказал, в чём именно вы должны признаться под пыткой. Но зачем же время терять?! К тому же всё так удачно сложилось. Вы сидите друг напротив друга, и каждый видит страдания другого, а это многократно усиливает собственную муку. Итак, с кого начнём?

– Начни с себя, – ответил Крошка-Енот, и оказалось, что голос у него совсем не детский. Тембр его был как у ребёнка, звонкий и чистый, но в нём звучала твёрдость и уверенность умудрённого опытом взрослого человека. Анне даже показалось, что она уже где-то слышала в точности такие же интонации.

– Не смеши меня, малыш, – пробормотал Тит-Живодёр, – сейчас ты у меня заговоришь по-другому…

– Лучше просто умри, – посоветовал Крошка-Енот, – иначе ты испытаешь все муки, что когда-то причинил другим, а потом всё равно сдохнешь. И помни: я давал тебе право выбора.

Палач лишь усмехнулся в ответ, резко поднялся из кресла и двинулся к жаровне, в которой вспыхнуло пламя, раскаляющее орудия пытки. Но на полпути он вдруг остановился, издав сдавленный стон. В следующее мгновение мантия на нём вспыхнула, от оглушительного вопля задрожали стены, и корчащийся в судорогах сноп огня начал кататься по полу, расплавляя камень.

Анна закрыла глаза, чтобы не видеть это слепящее пламя, и открыла их лишь после того, как вопль злодея стих. В полу зияла дыра с оплавленными краями, а Крошка-Енот, уже свободный от оков, в обличии симпатичного зверька семенил к ней, стуча коготками по монолитным плитам. Когда он оказался рядом и посмотрел ей в лицо чёрными бусинками глаз, она не удержалась от того, чтобы погладить мягкую шерсть на его загривке. Крошка-Енот недовольно мотнул головой и тут же впился зубами в стальной браслет, сковывавший её левую ногу.

– Подожди… – Она почему-то испугалась за его мелкие зубки и потянулась к нагрудному карману, где лежал плазменный резак. Сейчас было самое время применить его по назначению. Но когда «меч-кладенец» оказался в её руке, Крошка-Енот уже справился с оковами на ногах, и ей оставалось лишь освободить руки.

Зверёк фыркнул, повернулся к ней хвостом, оглянулся, фыркнул ещё раз, явно приглашая следовать за ним, и вразвалочку двинулся к оплавленному пролому в полу, откуда всё ещё несло жаром.

Что ж, другого выхода из этого каменного мешка всё равно не было, и она не удивилась, когда Крошка-Енот, оглянувшись на неё ещё раз, призывно фыркнул и бросился вниз. Когда принцесса подошла к краю провала, раскалённый камень начал обжигать её пятки сквозь подошвы ботинок. Стараясь не думать ни о чём и закрыв глаза, она просто сделала шаг вперёд. Сердце на мгновение замерло, но, как ни странно, ощущение падения продлилось недолго. Встречный поток воздуха перестал трепать ей волосы, и сквозь сомкнутые веки пробился свет. Когда Анна открыла глаза, оказалось, что она зависла буквально в метре над лужайкой, поросшей густой мягкой травой, что вокруг возвышаются стройные ели, а Крошка-Енот уже сидит на кочке в человеческом обличии.

– Присаживайся, принцесса, – пригласил он её, указывая на другую кочку.

Анна заметила, что стискивает кулаки, как будто держится за воздух… Осторожно разжимая пальцы, она медленно опустилась в траву, но подниматься уже не хотелось. Впервые за время пребывания здесь, в Лабиринте, она почувствовала усталость.

– Нет, ты всё-таки присядь, а не падай, – настаивал Крошка-Енот.

– Где мы? – спросила Анна, даже не делая попытки подняться.

– Ты уверена, что хочешь знать? – холодно отозвался мальчишка. – Порой бывает трудно судить, что именно по-настоящему важно, а о чем лучше не знать. Но не кажется ли тебе, что иногда лучше не знать именно то, что имеет значение?

И тут она вспомнила, от кого когда-то слышала эти до боли знакомые интонации. Не голос, по-мальчишески звонкий, а именно интонации – уверенные, не терпящие возражений…

Глава 21

Закон подобен паутине: если в неё попадется человек слабый, не умеющий себя защитить, она выдержит, опутает его своими нитями, и закон восторжествует. Но если в ловушку паука-законника угодит добыча достаточно сильная и крупная, чтобы разорвать паутину, – здесь закон бессилен.

Диего не обманул. Как только Матвей вышел за дверь, на которую тот указал, аннигилятор очень даже пригодился. Несколько когорт воинов в тяжелых латах, прикрываясь огромными овальными алыми щитами, ощетинившись копьями, медленно двигались ему навстречу. Впереди колонны двигался окрашенный серебрянкой тяжелый танк, на башне которого сидел барабанщик. Он бил в свой барабан размеренно и четко, и дисциплинированные солдаты не смели сделать очередного шага, пока не раздался очередной удар. Танк двигался, звеня гусеницами, но рева мотора не было слышно, хотя за ним поднимался шлейф черного дыма. Намерения этого крупного воинского подразделения не вызывали сомнений, и когда ствол танкового орудия уставился на него прямой наводкой, а из-за спин щитоносцев в небо поднялся рой стрел, Матвей, выставив индикатор мощности на максимум, выстрелил. На том месте, где только что был танк, образовалась дымящаяся воронка, на дне которой бурлило и пенилось озерцо кипящей крови и расплавленного металла. Ошмётки плоти павших разметало по обочинам дороги, но те немногие, кого не разнесло в пыль и не разорвало в клочья, продолжали двигаться вперед, отбивая подошвами сандалий всё тот же неизменный ритм, а несколько уцелевших лучников изготовились к стрельбе и теперь, казалось, лишь ждали команды.

Что делать? Скосить их ещё одним импульсом или попытаться покинуть поле битвы? Всё происходящее с самого начала выглядело слишком уж картинно, и до того момента, как большая часть наступающих превратилась в кровавую кашу, трудно было поверить, что это не иллюзия. Но сейчас останки, усеявшие обочины дороги, выглядели абсолютно реально. Но ещё страшнее было то, что вперёд продолжали двигаться не только те, кто был невредим, но и раненые. У кого-то вместо руки остался кровоточащий обрубок, у кого-то лицо было залито кровью, а кто-то волочил за собой вывалившиеся кишки. Лица были искажены гримасами, нестерпимая боль читалась в глазах, но никто не посмел выдавить из себя ни единого стона. Те, у кого силы кончались, просто валились на землю, но строй тут же смыкался. Когда они подошли на считаные метры, от всего воинства осталась шеренга в дюжину бойцов, да несколько лучников двигались по флангам, на ходу натягивая луки.