И настанет день третий - Олег Шовкуненко

Вот дьявол узкоглазый, хорошо сказал! Мелькнуло у меня в голове. Если они все такие, то я снимаю шляпу перед великим Китаем.

– Решено, идем втроем. – Я протянул руки своим товарищам. – А ну, быстренько поставьте командира на ноги.

Приняв вертикальное положение, я указал на ледоруб.

– Чен, не сочти за труд, подай, пожалуйста.

Пока китаец ходил за моим универсальным орудием труда и войны, я начал прилаживать на глаз пластиковую пластинку.

– Куда это ты собрался? – Сурен внимательно следил за приготовлениями.

– Погляжу, что там у соседей. Без золота дверь в девятый круг не откроется. А для того, чтобы наполнить эту пещеру, нам втроем придется без отдыха пахать несколько дней.

– Алексей Кириллович, посмотрите у Ганса, – китаец подал мне острый инструмент. – У этого фашиста всегда было больше всех.

– Посмотреть у Ганса? Это хорошая идея, – я уже в который раз похвалил китайца. – Только вот где его дверь?

– Через три от моей, – Чен Фу принялся перечислять. – Сначала идет дверь Рамиреса, потом Лютера, потом какого-то лохматого мужика, который уже и на человека не похож, и не говорит совсем. И только затем дверь Ганса.

– Вспомни, может знак на ней, какой, есть? – решил я подстраховаться для верности.

– Не знаю, – честно сознался китаец. – Я туда и близко не подходил. Мне это ни к чему вовсе, да и риск немалый. Кто его знает, что могло втемяшиться в садистские мозги этого мясника.

– Ладно, разберемся, – я выдернул кирку из-под дверной ручки. – Запритесь пока. Я скоро. Смотрите, откликайтесь только на мой голос. – Сделав последнее распоряжение, я приоткрыл дверь и юркнул за порог.

Первый шаг оказался шагом в настоящее море яркого ослепительного света. Еще бы, после призрачного радиоактивного марева внутри каменной норы это действительно казалось морем света. Только вот свет этот не был ласковый и теплый как лучи дневного солнца, скорее он напоминал едкий кислотный туман, плотно напитавший весь воздух. Казалось, что чем дольше будешь смотреть на него, чем больше вдыхать, тем скорее тебя разъест. Размякнешь, расплавишься, растаешь в этой желтой жиже и уже никогда не будешь самим собой, потому, что ты станешь им – прекрасным, вечным и всемогущим золотом.

Э, стоп, Кирилыч! Ты это чего? О чем думаешь, дурак?! Я в испуге плотно залепил ладонью свой единственный глаз. Неужели пластик подкачал, не держит, падлюка?! Почему? Он что, посветлел что ли, или стал более прозрачным? А может эта дрянь накапливается? По чуть-чуть, по крупинке, по взгляду, по проблеску… так и затянет, и заворожит. Нет, не может быть. Скорее дело в самом свечении? Свечение! Вот! Ну, конечно! Сейчас время прилива, и там, впереди, не более чем в километре с небес низвергается раскаленный огненно-желтый водопад.

Раз так, тогда хреново. Тогда надо действовать очень и очень быстро. Прикрываясь ладонью, словно в яркий солнечный полдень, я припустил вдоль стены. Сперва в поле зрения нарисовалось несколько человеческих фигур, но они поспешно ретировались, когда я нарочито показушно поиграл в руке ледорубом Ганса. Видать, известная среди местной публики вещица. И нынешний владелец ее непременно сильный противник, сильнее предыдущего. Иначе как он ухитрился обзавестись этой острой штуковиной?

А вот и первая дверь. Я даже не потрудился поднять голову, чтобы подмигнуть старине Рамиресу. Вторая дверь. Здесь обитает какой-то Лютер. Может тот самый Мартин Лютер Кинг, борец за права негритянского населения всего мира? Хотя вряд ли. Такому человеку место на небесах. Третья дверь. На ржавой поверхности выцарапана короткая фраза: «E pur si muove!» Похоже на латынь. Хрен его знает, что сие значит, не силен я в языках. Зато о характере грешника кое что сказать могу. Буквы время от времени процарапывают снова и снова, чтобы не заросли ржавчиной. Значит это, что человек твердый и упорный. Все еще что-то помнит, во что-то верит. Да и с Гансом соседствовать далеко не каждому по плечу.

Ага, а вот, наконец, и цель моего короткого путешествия! Увидев следующую дверь, на которой красовалась аккуратно выведенная жирная свастика, я обрадовался и одновременно с этим забеспокоился. Обрадовался потому, что нашел. Забеспокоился, поскольку дверь оказалась приоткрытой, словно забывчивый хозяин ее так и бросил, спешно отправившись по своим неотложным делам.

Что-то не видел я тут открытых дверей. Тем более Ганс со своей врожденной немецкой основательностью и аккуратностью не мог оставить открытым путь к своим сокровищам. Запреты запретами, а жажда золота, что ни говори, штука коварная. Кто пожаднее может и не устоять. От таких мыслей у меня мороз по коже пробежал. А вдруг Ганса и впрямь грабанули?! Как же мы теперь это золото проклятущее насобираем? И времени осталось совсем ничего, часов двадцать, я так полагаю.

Подхваченный волной страха и сомнений, я с ходу влетел в сокровищницу «Третьего Рейха». Фух, слава богу, полным-полна моя коробочка! В центре кладовой возвышалась груда золота высотой в человеческий рост. Нет, не в рост Чен Фу, метр с кепкой, а в мой, двухметровый ростец, подобающий истинному русскому моряку.

В полумраке кладовой золотые самородки играли и светились, словно раскаленные угли догорающего в ночи костра. Они звали и манили, обещая тепло, покой и забвение. При виде такой красотищи я слегка поплыл и размяк. Захотелось бухнуться на эту кучу, обхватить ее руками и валяться, загребая золотые камешки, как детишки загребают гладкую морскую гальку на каком-нибудь ялтинском пляже.

– Ай, зараза! – я вскрикнул от неожиданной острой боли.

Мою голую лодыжку словно огнем обожгли или собака бешенная вцепилась. Я дернулся, подпрыгнул, ошалело глянул вниз и обмер. Нет, никакая это не собака. Это… это… это, глазам не верилось! Это голова ублюдка Ганса. Подкатилась как колобок и стиснула свои гнилые черные зубки чуток повыше моей пятки. Эх, ошибался Чен, когда говорил, что слова это главное оружие обезглавленных бестий. Слова это так… это пустяки, куда страшнее их челюсти.

Я ревел от боли и пытался сбросить вгрызшуюся зубастую опухоль. Дергался, брыкался, но куда там… бульдожья хватка! Делать нечего, пришлось прибегнуть к кардинальным мерам. Я размахнулся и обрушил ледоруб на невиданного доселе противника. Попал прямо в висок. Послышался хруст, и ненавистная Гансова голова мячиком от гольфа полетела прочь. Что хрустнуло, я так и не понял. То ли проломленный череп, то ли именно с таким гадким звуком от моей ноги оторвался солидный кусок мяса. Я с омерзением наблюдал, как отлетев в угол кладовой, голова не успокоилась, а начала с аппетитом его пережевывать. Ах ты, гнида, это ведь мое мясо! Меня обуяла дикая ярость. Переполненный справедливым желанием отомстить, я кинулся на эту окровавленную, отвратно чавкающую тварь. Раскрошу, размелю, разотру в склизкую кашу!