След лисицы (СИ) - Красовская Марианна

— Убьешь? — прохрипел уставший уже Наран, едва успевая уйти от удушающих объятий.

— Нет. Я умею мстить, мальчик. Я дам тебе шанс. И ты запомнишь это куда лучше, чем поражение.

Что произошло? Каким чудом Нарану удалось сделать подсечку и уронить Хонга на землю? Зрители ничего не поняли, Листян так тем более. Вместе со всеми она вскочила, ликуя.

Наран хмурился, понимая, что ему поддались, швырнули в лицо победу, как подачку. И возмутиться бы, и с негодованием отказаться, но только не тогда, когда ставки столь высоки. Все, что он мог сделать — процедить сквозь зубы “благодарю, Хонг, я твой должник” и легкомысленно пожать плечами в ответ на внимательный взгляд Баяра. Ну, вот так вышло. Победил, сам видишь.

Где там эта чаша?

Прихрамывая, весь черно-полосатый от пыли и стекающего пота, он выхватил деревянную чашу из рук хана и нетерпеливо протянул Листян, торопясь сказать заветные слова, которые должен был произнести еще вчера, а то и раньше:

— Сваришь ли мне свадебный чай на своем очаге, бусгуй (*невеста)?

— Позови меня к себе в шатер, хургэн (*жених), — Листян немного изменила ритуальный ответ, но что поделать, если у нее не было своего шатра? — И я сварю тебе чай.

***

Посол отказался от пира. Он хотел только ополоснуть пот и забрать себе свою женщину, теперь уже — навсегда. Очень быстро вылил на себя пару вёдер воды, а потом стянул промокшую одежду и швырнул на пол. Тело ломило после схватки с Хонгом. Хотелось лечь и не двигаться хоть какое-то время.

И в этот момент в его шатёр привели Листян. Старый шаман, увидев обнаженного и мокрого жениха, только насмешливо вскинул брови, а сопровождавшая невесту Дженна вскрикнула и закрыла лицо руками. Ну да. Вот так получилось. И он вовсе не виноват, что от одного только взгляда на любимую, одетую лишь в простую белую сорочку до середины лодыжек, его тело среагировало очень однозначно.

А Листян разглядывала его без всякого смущения, да с таким восторгом на лице, что он все же покраснел и потянулся за покрывалом, обматывая толстую ткань вокруг бёдер.

— Не стоит и одеваться, — хихикнул старый шаман. — Только время зря терять. Листян, девочка, поспеши, до рассвета осталось совсем недолго.

Ах да! По обычаю свадебный чай подаётся в ночи, а жених и невеста не должны разговаривать друг с другом до первых лучей солнца. Наран совершенно про это забыл, так велико было его нетерпение. Обряды и церемонии сейчас казались ему совершенно излишними, и, судя по сверкающим глазам, невеста разделяла его желания.

Листян давно знала, какой чай любит Наран. Кажется, она без труда могла бы приготовить его с закрытыми глазами. Вот только руки у нее затряслись так, что она едва не расплескала воду, а чайные листья просыпала прямо в очаг. Заставила себя замереть, закрыла глаза, перевела дыхание. Все это не важно. Он теперь выпьет даже помои, чтобы ей угодить. Такой смысл этого обряда — принимать из рук жены не только доброе, но и дурное. Многие матери нарочно учат дочерей портить свадебный напиток, пересаливать, делать горьким, чтобы жених заранее был готов к будущим сложностям. Но ей так не хотелось.

Достаточно они друг другу неприятностей доставили.

Тишина шатра нарушалась лишь дыханием четырех людей. Нервно плясали тени в свете масляного светильника. Все, что было в прошлом, забылось, пропало, было унесено ветром. Потом, конечно, она еще не раз вспомнит и покойного мужа, и богатую жизнь в Лисгороде, и некоторые вовсе не глупые тамошние порядки, но сейчас важен был только древний ритуал и мужчина, который ждал ее. Глаза у него были зеленые, как трава.

Тонкой струйкой льется кипящая вода из чайника в деревянную чашу. Кружатся в причудливом танце чайные листки. Падают серые крупинки соли, растворяясь как звезды в утреннем небе. Жирное буйволиное молоко скрывает все в густом белом тумане.

Наран принимает из рук любимой чашу, подносит к губам. Она точно знает — угодила. Старалась. Выпивает до дна, а последние капли и листья вытряхивает в огонь.

— Вкусно тебе было, нэхэр (*муж)?

Кивок.

— Пусть же вся ваша жизнь будет вкусной, как соль, крепкой, как чай и богатой, как молоко.

Снова кивок.

— Заплети жене косу, пусть сплетутся ваши жизни навеки, — говорит Дженна, еле заметно улыбаясь.

Наран благоговейно протягивает руки к прохладным гладким волосам своей женщины. Он прекрасно умеет плести косы — лошадям своим заплетал не раз. Ощущая ее дрожь, ее трепет, прикасается нежно и ласково.

Завороженные друг другом, они не видят, как Дженна и Аасор уходят, оставляя супругов наедине. Упади сейчас небо на землю — и этого бы не заметили.

Непослушные пальцы плетут две кривые косички, которым все равно суждено расплестись почти сразу же. Горячие губы прижимаются к шее под волосами, посылая по плечам россыпь мурашек.

Листян поворачивается к мужу лицом, кладя ладони на его грудь. Сердце Нарана стучит как барабан — для нее. Глаза темнеют. Руки скользят вниз, откидывая в сторону покрывало, а потом с силой толкают мужчину на подушки. Он падает, распластавшись перед ней во всей своей наготе — искренний, открытый и так откровенно ее желающий.

Сквозь неплотно закрытый полог шатра пробивается робкий солнечный луч. Рассвет? Они совершенно потеряли счет времени.

— Мы… не успели?

— Тебе это так важно?

— Наверное, нет.

— Тогда иди ко мне, эхнэр (*жена). Доверься мне.

39. Доверие

Она молча смотрела на мужа в полутьме шатра, в неровном свете пламени. Довериться? Никогда и никому она больше не могла доверять. Все доброе и светлое в ней умерло, кажется, в тот самый миг, когда за ее сыном захлопнулись ворота внутренней крепости. В тот момент Листян умерла окончательно, осталась только Лисяна Матвеевна. Но она была уверена, что и любить не умеет совершенно, а теперь сердце ее рвалось навстречу Нарану. Попробовать? А чего ей этого будет стоить?

— Если ты мне не доверишься, никакой семьи у нас не получится, – ровно сказал молодой рыжеволосый мужчина, лежащий на подушках. — Я так много прошу? Разве я когда-нибудь тебя обманывал? Разве хоть раз обидел? Это мне впору тебя бояться. Но гляди — я весь твой, и душой, и телом.

Он, действительно, смотрел на нее спокойно и даже строго, с едва читаемой нежностью в глазах, и от этой нежности Лисяне хотелось взвыть как раненому зверю. Не может он ее любить, просто не может! Она совершенно этого не достойна! Обманщица, предательница, насмешница, причинявшая ему когда-то боль просто ради развлечения. И сейчас — так глупо его подставившая под удар! В очередной раз — просто для своей прихоти.

— Иди ко мне, – Наран протянул руку, коснувшись ее коленки, туго обтянутой тканью ритуальной рубашки. — Я весь твой, лисичка. Только твой, и ничей больше.

Переступить через себя было немыслимо трудно. Там, у реки, все было по-другому: просто жажда, порыв, безумие. А теперь она должна была принять решение сама. И он снова, как и раньше, как и много лет назад, ее не торопил, ожидая.

Открыться. Распахнуть не только тело, но и душу. Самой, по своей воле отдаться. Не брать, не принимать, не подчиняться силе – отдавать. Хотела ли она? Всем сердцем. Отдать, излить всю любовь, что так долго была заперта внутри, а сейчас просто выплескивалась наружу. Быть трепетной и нежной, ласкать и дарить блаженство. Немало смелости нужно, чтобы сделать последний шаг в эту пропасть, но когда Лисяна отступала перед трудностями? Когда страх брал над ней верх? Нет! Она всегда смеялась ему в лицо и делала только то, чего хочет сама. А сейчас она хотела своего мужа.

Зажмурилась, прикусила губу, дрожащими пальцами развязывая тесемки на вороте. Стянула через голову тонкую рубаху, обнажая живот, грудь и плечи. Губы у Нарана дрогнули, а светлые глаза потемнели и словно засияли, но он даже не пошевелился, чтобы ей помочь. Ну и не нужно, она сама. Оседлала его как жеребца, ягодицами чувствуя всю силу его согласия. Склонилась, откидывая от лица расплетающиеся косы рукой, коснулась губами его губ. Словно печать поставила: мой. Прихватила губами подбородок, короткими поцелуями спустилась по шее к груди, твердой и крепкой. Трогать его, гладить было особым удовольствием, которого она раньше не знала. Упругий, гладкий, натянутый как лук, вздрагивающий от ее ласк. Ей нравилось в нем абсолютно все. Впервые она могла рассматривать обнаженного мужчину так близко.