О чём грустят кипарисы - Шамиль Ракипов

— Ура! — хором крикнули девушки.

Заметались лучи прожекторов, рявкнули зенитки, но «По-2», набирая скорость, углубился в набухшую влагой тучу. Ледяные струйки катились по лицам девушек, попадали за ворот, а они смеялись, весело переговаривались:

— Вот это огонёк!

— Я думала, плоскости отвалятся!

— Ну и штурман у меня — снайпер!

— Не хвали, меня!

— Почему?

— Девочки предупреждали: в нашем полку не принято. Такой стиль, понимаешь?

— Ладно, не буду, беру свои слова обратно. Штурман как штурман. Обнаружила цель — бац! — склада горючего нет.

Вот так девушки оказали нежданную помощь нашим наступающим частям: немцы решили, что их атакуют с тыла. Как пожар, вспыхнула паника.

За этот точный удар Валю Пустовойко наградили орденом Славы третьей степени.

Ночь девятьсот двадцать вторая

В эту страшную ночь, с 12-го на 13-е декабря 1944 года, погибла Лейла.

Я заходила к ней днём, после обеда. Она сосредоточенно разглядывала карту, разложенную на столе. Заметив меня, с улыбкой предложила:

— Присоединяйся. Попробуем вместе определить направление главного удара.

В Далеке многие девушки стали увлекаться такими военными играми, на этот раз не удержалась и я. Немного подумала и решительно провела на карте указательным пальцем прямую линию от нашего аэродрома к Берлину.

— Главный удар нанесём здесь.

— Глубокий замысел, — потирая руки, одобрительно сказала Лейла. — В нём есть что-то суворовское. На фланги не обращаем внимания, так?

— Они потом подтянутся.

— Ясно. Отбросим немцев за Одер, и последний бросок — в логово, к Берлину. Меня смущает немного, что справа останется Восточная Пруссия, там наверняка группа армий, — она сделала вид, что призадумалась.

— Мы её отрежем. Не сдадутся, уничтожим.

— Отлично. Передадим свои намётки Ракобольской, пусть проработает детали. Осталось установить срок.

С этим было сложнее, я нерешительно сказала:

— У меня нет чёткого представления о наших резервах. А у тебя?

— Они неисчислимы, — уверенно заявила Лейла.

— Тогда не будем терять времени. Уже середина декабря. Весной помешает распутица. Не до лета же откладывать. Мы должны опередить союзников. От того, кто возьмёт Берлин, будет зависеть многое. Начнём сегодня ночью. Первый удар наносит 46-й гвардейский. Потом артиллерийская подготовка.

Считая, что стратегические задачи решены, я взяла со столика альбом Лейлы и устроилась на её кровати.

— Свободного времени было много. Наверняка написала что-нибудь новенькое или нарисовала? Я погляжу?

— Ничего хорошего, — Лейла пренебрежительно махнула рукой. — Некогда было, вышивала.

Она снова занялась картой, а я перелистывала альбом, внимательно рассматривала рисунки. Цветы. Орнаменты. Воздушный бой: «По-2» в развороте и атакующий истребитель с чёрным крестом, свастикой и драконами. Фашистские снаряды летят мимо цели, а штурман «По-2» бьёт точно: за «мессером» тянется струйка чёрного дыма.

— Руфа сбила этого пирата? — спросила я.

— Нет, это я фантазировала.

— В одно утро вас атаковали два истребителя. Расскажи, как отбивались, поделись опытом.

Лейла выпрямилась, повернулась ко мне. «Написать бы её портрет», — подумала я, любуясь подругой.

Волны каштановых волос, нежное смуглое лицо, умные глаза, беленький подворотничок, похожий на ожерелье, погоны, ордена, тонкая талия, перетянутая ремнём, — эту бы картину в Третьяковскую галерею, ничего похожего там не было, и нет.

Сдержанно, плавно жестикулируя, Лейла рассказывала:

— Немец вылетел из-за облака, выше нас. Мы заметили его сразу, следили в четыре глаза. Я — вниз, к просеке, влево, вправо, он бьёт издали — мимо, мимо. Руфа не стреляет, ждёт момента. Потом закатила длинную очередь, он свечой вверх, и снова в атаку, с другой стороны. Рубанул по плоскости. Вижу, в низине туман — туда. Кое-как ушли.

Летим над лесом. Руфа докладывает: «Ещё один, слева». Прямо наваждение какое-то. В облачности разрыв, уже светло, думаю, этот нас не упустит. И вдруг развернулся, вильнул хвостом и — на запад. Руфа смеётся: «Наших увидел!» Точно, шестёрка «Лавочкиных» навстречу.

— У них не хватает истребителей, чтобы прикрывать бомбардировщики, — сказала я, — и всё же охотятся за «По-2».

— Чему ты удивляешься, — улыбнулась Лейла, — наш полк для них — враг номер один.

— Номер два, — поправила я. — Женщины должны быть скромными. Но мы им крепко насолили, что правда, то правда. Без внимания не оставляют.

— То ли ещё будет, когда до Берлина доберёмся!

Я перевернула страницу альбома и увидела написанное округлым почерком стихотворение.

— Новое! Что ж ты молчала?

Лейла смутилась.

— Тебе не понравится, лучше не читай.

Но я уже читала:

Опять брожу весь вечерОдна в чужом саду,Ищу в осеннем небеЛюбимую звезду.

Я помню, было время,Она для наших глаз,Все звёзды затмевая,Сияла, как алмаз.

Потом она угасла,Не вечен звёздный жар.Плывёт в холодной безднеОстывший мёртвый шар.

А свет ещё струится,И ярко, как всегда,Горит на небосводеЛюбимая звезда.

Быть может, я угасну,Как звёздочка в ночи,Но будут литься с небаПрощальные лучи.

— Что ж, ругай, — поэтесса потупила глаза.

— А за что ругать?

— За пессимизм.

— Что ты, такие светлые стихи. Особенно концовка. Все наши павшие воины подписались бы. Пройдут века, а миллионы этих угасших звёзд будут ещё светить людям… Пошли Ахмету.

— Ты скажешь, — по лицу Лейлы словно прошла тень от облака. — Он даже не знает, что я пишу стихи. Не ожидала, что тебе понравится. Ты же поняла, что это за любимая звезда.

— Поняла. Твой идеал, к сожалению, недостижимый. И Ахмет поймёт правильно.

Лейла покачала головой и вздохнула.

— Пошли, пошли, — настаивала я. — Он, по-моему, ревновать тебя к прошлому не будет, это было бы глупо.

— Спасибо за добрые слова, — Лейла поцеловала меня в щёку. — Пора на аэродром.

Полёты у нас начинались рано, в пять часов вечера уже темнело.

Стихотворение, которое я прочитала, — последнее, написанное Лейлой. Свет угасшей звезды…

Наступила ненастная, ветреная ночь. Мы бомбили железнодорожную станцию Носельск, расположенную севернее Варшавы. Много там было у немцев зениток, прожекторов, но нам не привыкать.

Лейла и штурман эскадрильи Руфа Гашева готовились к третьему вылету. После них должны стартовать Марина Чечнева — Саша Акимова, потом мы с Валей.

Настроение у Лейлы приподнятое. Увидев меня в кабине, она улыбнулась, помахала рукой. Поговорила о чём-то с Чечневой, рассмеялась, толкнула её в плечо и побежала к своему самолёту.

— Наверно, письмо получила, — сказала Валя. — Первый раз вижу её такой весёлой на старте.

Если бы я верила в приметы, подумала бы — не к добру. Но у меня у самой поднялось настроение.

— Ты знаешь, что Лейла пишет стихи? — спросила я у своего штурмана.

— Первый раз слышу. Помнишь что-нибудь? Прочитай.

— Она пишет на татарском языке.

— Это неважно. Очень интересно послушать.

Я прочитала последнее стихотворение Лейлы, не думая о том, что оно окажется пророческим. Пересказала содержание.

— Лучи угасшей звезды, — повторила Валя. — Очень хорошие стихи. Она сама, как звёздочка, вся светится. А ты сама пишешь, признайся?

— Нет, — рассмеялась я. — Если начну писать, в полку не останется ни одной обыкновенной читательницы.

Лейла и Руфа улетели.

Они отбомбились, обстрел был жестоким. Руфа увидела, что по правой нижней плоскости ползёт огненная змейка.

— Лейла, видишь?

— Вижу…

Сбить пламя не удалось, оно перекинулось на верхнюю плоскость и осветило край чёрной тучи, которая проплывала мимо. Самолёт, теряя высоту, летел к линии фронта.

«Дотянем или нет? — подумала Руфа, вглядываясь в ночную темень. Вспомнила, как в мае 1943 года над Кубанью у них заглох мотор. Пришлось совершить вынужденную посадку в лесу, на вражеской территории. Лишь на третьи сутки вышли к своим.

— Через минуту — линия фронта, — доложила Руфа. — Будем прыгать. Приготовься, — спокойно сказала Лейла, словно им предстояло совершить учебные прыжки с парашютом.

Пламя подбиралось к кабинам, лица девушек обдавало жаром, перехватывало дыхание.

— Вылезай, Руфа! — крикнула Лейла. — Быстро! Прыгай!

Она управляла самолётом, прижавшись к левой стенке кабины, её комбинезон уже дымился. Руфа вылезла, встала на горящую плоскость, спросила: — А ты?!

Лейла тряхнула головой, выбралась на другое крыло, протянула руку. Руфа судорожно пожала её, и в этот миг горячая волна сбросила её в чёрную, холодную бездну. Она дёрнула за кольцо, но парашют почему-то не раскрылся. «Разобьюсь, — мелькнула тоскливая мысль, — Прощай…» Ещё раз рванула кольцо и почувствовала сильный толчок. Не успела опомниться — земля…