О чём грустят кипарисы - Шамиль Ракипов

После гибели Макаровой и Белик нам запретили летать без парашютов. Этому приказу мы подчинились скрепя сердце: во-первых, лишний груз, во-вторых, от лямок болели плечи, в-третьих, парашют сковывал движения. Летать стало труднее, но с этим приходилось мириться. Охота на «По-2» продолжалась.

Ночь восемьсот четырнадцатая

Говор девушек, сидящих на траве возле самолётов, оборвался сразу. Наступила тягостная тишина — все напряжённо прислушивались, глядя в утреннее, хмурое небо. Пора вернуться последнему самолёту, а его нет. Лётчица Катя Олейник и её штурман Оля Яковлева стартовали последними, никто не знает, что с ними. Видели, как самолёт заходил на цель. А что было дальше?..

Потекли очередные мучительные минуты, состоящие из долгих-долгих секунд.

Война своими грубыми лапами комкает и уродует время. Мы говорим: счастливые часов не наблюдают. А несчастливые? Они наблюдают — очень пристально, напряжённо и не только часы, но и минуты, секунды, мгновения. Кусочки времени бывают яркими, смутными, чёрными, лёгкими и тяжёлыми, сладкими и горькими.

Фашистскому истребителю было известно, какой объект в эту ночь «обрабатывает» наш полк. Он точно рассчитал время атаки: ночь на исходе, советских истребителей в воздухе ещё нет, а «По-2» разглядеть можно, надо лишь знать, где он находится. Подлетел поближе, ударил почти в упор из пушки и двух пулемётов… Девушки сгорели. Ужасная мучительная смерть. Сначала жаром опалило лицо, шею. Катюша, как только могла, боролась, она пыталась сбить пламя, хотя и сознавала: это конец. Слышала крик Оли: «Мама!» Кричала сама. Когда вспыхнула одежда, боль стала невыносимой, девушки потеряли сознание. И тут же ударились о землю…

Минута только началась.

А может, они выпрыгнули из горящего самолёта с парашютами. Приземлились на вражеской территории, осмотрелись и — бежать. Их, конечно, заметили, послали погоню. Услышав лай собак, девушки попрощались. Вынули пистолеты. Немцы не стреляли, у них приказ: взять живыми. Но женская гвардия не сдаётся, это просто немыслимо…

Немецкого лётчика чествуют, как героя. Ему вручают железный крест, пачку денег. Он щёлкает каблуками, вытягивается в струнку и, вскинув руку, орёт: «Хайль Гитлер!» Он заслужил внеочередной отпуск, но пока оформляют документы, ещё полетает. Будем надеяться, что его собьют наши истребители или зенитчики. Слабое, конечно, утешение. Пусть даже уничтожим весь их пиратский воздушный флот, но подруг не вернём, не воскресим…

Что ещё могло случиться? Прямое попадание зенитного снаряда в бензобак или двигатель. Убиты над целью — осколками, пулями…

Чего же мы ждём? На что надеемся?

Ждём сообщения от наших наземных частей. Надеемся, что девушки пересекли линию фронта, приземлились на нашей территории. Какая-нибудь неисправность в самолёте. Не хватило горючего. Мало ли что. Исправят, заправятся и прилетят.

Мне показалось, что я слышу далёкий стрекот. Взглянула на Руфу Гашеву, нашего лучшего «слухача», она чуть заметно отрицательно покачала головой. Значит, померещилось.

Женю Жигуленко сморил сон. А может быть, она просто закрыла глаза, думает.

Медленно разгорается заря. В глазах девушек — ожидание и боль. Ещё не пришли в себя после гибели Макаровой и Велик. И вот…

Если так будет продолжаться… Чья очередь? Может быть, наша, моя и моего штурмана. Не хочется думать о смерти, не люблю, но такая выпала минута. В голове словно раскручивается какая-то запутанная, раскалённая добела колючая проволока.

Прошло двадцать томительных минут. Мы сидели и молча наблюдали их. Они разные, я рассказала лишь об одной.

— Будем расходиться? — спросила начальник штаба Ирина Ракобольская.

— Подождём ещё.

— Они сейчас прилетят.

— Солнышко всходит.

— Тише…

«Надеются на чудо, — подумала я, подавляя стон. — Бедные девочки».

— Летят! — вдруг объявила Руфа. — Что вы на меня так смотрите? Летят, говорю вам. Туда смотрите, — она указала рукой на северо-запад.

В её голосе было столько уверенности, что я поверила сразу: возвращается «По-2», который мы ждём. Свершилось очередное чудо. Как в сказке. Наверное, девушки лежали где-то в лесу мёртвые, бездыханные. Подошла старушка, побрызгала живой водичкой. Катя и Оля встали, отряхнулись, сказали «спасибо» и полетели домой. Какой ещё «По-2» может лететь с той стороны в такое время? В том, что это «По-2», можно не сомневаться. Руфа не спутает.

Вскоре мы увидели в небе тёмное пятнышко. Я моргнула раз-другой, потеряла. А может, его и не было. Нет, снова увидела, стала смотреть, не мигая. «Если они, — мелькнуло в голове, — богатырский дух полка воспрянет, станет ещё сильнее».

Переваливаясь с крыла на крыло, самолёт зашёл на посадку. Как-то плюхнулся на полосу, подрулил к крайнему «По-2» и замер.

— Посадочка, — сказал кто-то.

— Не самолёт — решето.

— Не залатаешь, придётся перетягивать.

— Живые, обе…

Девушки на аэродроме хотя и умирали от радости, но виду не подавали, ничего, мол, особенного не произошло: мы ждали их и вот дождались.

У меня не было сил подняться, Валя, смеясь, помогла мне. Голова слегка кружилась, но боль прошла.

Катя и Оля подошли к Ракобольской.

«Докладывают о своих приключениях, — подумала я. — Послушать бы. И где они скитались столько времени, двадцать с лишним минут!»

Вдруг Катя Олейник покачнулась. Ракобольская едва успела подхватить её. На помощь сразу бросились несколько человек.

Оказывается, обе девушки были ранены — лётчица в руку, штурман в плечо. Их увезли в санчасть. Начальник штаба сказала коротко:

— Отбивались от «мессера».

Вскоре на грузовой автомашине мы уже ехали в столовую. Поравнялись с санчастью, грянули:

Расцветали яблони и груши.Поплыли туманы над рекой…

В честь Катюши Олейник. Наверно, на Одере было слышно. И в Восточной Пруссии. Само собой, выпили за здоровье, раненых подруг. Давно не было такого оживлённого застолья:

— Нашему бы «По-2» да скорость.

— Может быть, замотали они «мессера». Как миленький врезался в лес или в землю, такие случаи бывали. Войти в пике легко, а выйти — ой-ой-ой. Особенно истребителю.

— И Оля могла его сбить, запросто. Маленькая да удаленькая. Пулемёт штука серьёзная. Тра-та-та — готово, капут, — сказала Валя.

— Если и замотали или сбили, всё равно не скажут. Постесняются…

В другом углу столовой тоже говорили о сегодняшнем происшествии:

— Гляжу, у Кати с пальцев кровь капает. — Это голос Ракобольской. — Что с вами, спрашиваю. Сама испугалась, их испугала. Обе побледнели. Оля схватилась за плечо — и у неё кровь. Я сначала не заметила, обалдела от радости. Было отчего: как с того света явились. А на самолёт страшно смотреть, дыра на дыре. Перебито управление, представляете? И долетели.

— Удивительно, как крылья не отвалились при посадке. Памятник надо Поликарпову поставить, — в тон Ракобольской добавила одна из лётчиц.

Подробности неравного боя мы узнали в тот же день, «Мессершмитт» атаковал девушек вскоре после того, как они отбомбились. Оля была настороже и встретила истребитель огнём из пулемёта. Катя маневрировала, как никогда, но оторваться от «мессера» не удавалось. Крутились над самой землёй, рассчитывали, что немец потеряет их. Не тут-то было: его атаки следовали одна за другой, и если бы не пулемёт, «мессер» наверняка расправился бы с ними.

На раны девушки не обращали внимания, вроде я боли не чувствовали. И когда докладывали, тоже забыли о них.

Видимо, немец израсходовал весь боезапас — исчез. Оля в истребителя не попала, но её прицельный огонь сбивал его с курса.

— При наступлении потерь меньше, — сказала Валя, когда мы вернулись с аэродрома. — Я имею в виду наш полк. У пехотинцев, конечно, наоборот. У нас своё: в Крыму наступали месяц, в Белоруссии месяц — никого не потеряли. Как затишье, только и ждёшь — кого-нибудь собьют. Когда начнётся новое наступление, как ты думаешь? Осенью? Зимой? В будущем году?

— А ты как думаешь?

— По-моему, не скоро. Мамочка моя. — Валя с тихим, сладостным стоном вытянулась на постели, с минуту помолчала. — Все косточки болят. Из-за парашюта… Знаешь, я так рассуждаю. Чем ближе к Берлину, тем больше укреплений. Из тыла сейчас и к нам, и к ним идут новые танки, самолёты, пушки, боеприпасы. Надо восполнить потери. Особенно в боеприпасах. Их, наверно, почти не осталось, израсходовали. Пока накопят в тылу, пока подвезут — необходимо время. Новобранцев надо обучить, иначе полягут без пользы. Наступление, я считаю, готовится сокрушительное, небывалое. Вот и получается: уйдут месяцы. Для кого затишье, для нас буря. Помнишь, на Кубани, фронт застыл, а в воздухе что творилось, кошмар. Ты спишь?

— Нет, слушаю. Ты права, но не совсем. В крымском аду нам просто повезло.