Тайпи. Ому (сборник) - Герман Мелвилл

Купора вызвали последним. Мы не слышали, что он ответил, но он остался на корабле. О Бембо никто не вспомнил.

Отойдя от корабля, мы троекратно прокричали «ура!», за что получили от консула строгое взыскание.

– Не упади за борт! – сказал кто-то из матросов Каболке, который вместе с оставшимися на судне смотрел на нас с бака.

– Прокричим в честь «Джулии» еще трижды! – воскликнул Салем, вскочив и размахивая шапкой.

– Эй, ты, – заорал офицер, ударив его шпагой по спине, – сиди смирно!

Мы с доктором спокойно сидели на носу катера. Я не жалел о случившемся, но меня одолевали невеселые мысли.

Спустя несколько минут мы поднимались по трапу фрегата. Старший офицер, пожилой желтолицый моряк в плохо сшитом сюртуке с потускневшими золотыми галунами, неодобрительно смотрел на нас, стоя на палубе. Нас пересчитали, он вызвал мичмана, и нас передали в руки солдат, в матросской форме, вооруженных ружьями.

Под конвоем мы отправились вниз, на жилую палубу. На руки нам всем надели кандалы; матросский старшина подобрал каждому по размеру из большой корзины – там был их полный набор. Затем наши ноги просунули в тяжелые железные кольца, висевшие вдоль металлической полосы, прикрепленной к палубе.

К нам был приставлен часовой. Он ходил взад и вперед с огромным старым зазубренным тесаком. Мы решили, что такой длинный тесак предназначен специально для того, чтобы поддерживать порядок в толпе – им можно через головы пяти-шести человек и ударить стоящего сзади.

Только вечером юнга принес два бачка с жидкой похлебкой, на ее поверхности плавали капли жира. Парень сказал нам, что это суп, но это оказалась маслянистая теплая вода. Пришлось ею удовольствоваться – часовой, чтобы мы могли поужинать, снял с нас кандалы…

На следующее утро, когда часовой отвернулся, кто-то бросил нам несколько апельсинов. В дальнейшем их корки мы использовали в качестве чашек.

На второй день ничего особенного не произошло.

На третий день человек, которого мы приняли за боцманмата (на шее у него висел серебряный свисток), спустился к нам, подталкивая двух юнг, за ними шла целая толпа мальчишек. Все они рыдали. Юнги, по-видимому, были сосланы вниз в наказание, остальные же были сочувствующими.

Боцманмат немедленно, схватив юнг за широкие куртки, принялся безжалостно орудовать тростью. Остальные парнишки плакали, умоляя о пощаде, опускались на колени… Но все было тщетно. Боцманмат доставал тростью и до них, и тогда они кричали еще громче.

Мичман спустился вниз и приказал боцманмату отправляться на палубу. Затем кинулся на юнг, и те бросились врассыпную…

Насколько я помню, на фрегате мы провели пять дней и пять ночей. На пятые сутки нам сказали, что следующим утром «Королева Бланш» уходит в Вальпараисо. С радостью мы возносили молитвы о быстром плавании. Однако консул не мог отпустить нас так легко. К огромному нашему удивлению, к вечеру появился офицер и велел снять с нас кандалы. Затем нас собрали у трапа, посадили на катер и повезли на берег.

Нас встретил Уилсон – и тут же передал отряду туземцев. Те отвели нас в какой-то дом, приказали сесть поблизости в тени, а консул и двое пожилых европейцев прошли в дом. Через некоторое время одного из нас позвали в дом.

Вернувшийся рассказал, что его спросили, не меняет ли он своего решения, – когда же он сказал, что не меняет, что-то записали и велели ему выйти.

В дом приглашали всех по очереди. Наконец дошло до меня.

Уилсон и два европейца восседали за столом. Когда я подтвердил свое решение не прикасаться к снастям, один из них обратился ко мне:

– Минуту, мистер Уилсон. Позвольте мне поговорить с этим молодым человеком. Подойдите, мой друг. Очень огорчительно, что вы связались с такими дурными людьми. Вы знаете, чем это закончится?

– Этот парень написал «раунд-робин», – вмешался консул. – Они с доктором и заварили кашу… Выйдите, сэр.

Я вышел, кланяясь, словно перед особами королевских кровей…

По окончании допросов Уилсон и его приятели подошли к двери. С суровым видом консул стал говорить о нашей порочности и безрассудстве. Надежды не было. Если бы мы сейчас раскаялись и стали просить о разрешении вернуться на корабль, нам этого не позволили бы.

– Катись отсюда, консулишка! – воскликнул Черный Дан.

Разъяренный Уилсон приказал ему молчать. Затем, подозвав толстого старика туземца, он велел увести нас и посадить в надежное место. Нас построили, и мы, громко крича, отправились в путь по тропе, вьющейся среди кокосовых пальм и хлебных деревьев. Наши конвоиры, пребывая в прекрасном расположении духа, шли по сторонам, болтая и давая нам понять, что не любят Уилсона и что мы молодцы…

День близился к закату. Косые лучи солнца пробивались сквозь деревья. Воздух был полон запахов пряностей. Журчали ручьи, тихо покачивались ветви. В глубине острова круто вздымались горы.

Эту дорогу чужестранцы почему-то называют Ракитовой. Ее проложили для того, чтобы облегчить путешествия миссионеров. Она тянется вдоль полуострова по меньшей мере миль на шестьдесят и недалеко от Таиарапу, меньшего из полуостровов, сворачивает в узкую долину. По этой дороге ходят туземцы из одной деревни в другую, обходя лесистые ущелья, жуткие пропасти и горные хребты. Я много миль прошел по ней, и мне никогда не надоедало любоваться пейзажем, который постоянно менялся. Но всюду, в равнине ли, в ущельях, на холмах, с одной стороны было ярко-синее море, а с другой – покрытые зеленью вершины гор.

Мы остановились приблизительно в миле от деревни.

У подножия зеленого склона текла горная речка. В одном направлении она тонкими струями впадала в море, в другом – тянулась извилистой блестящей нитью по тенистому ущелью.

На склоне стояла большая овальная хижина с белой тростниковой крышей.

– Калабуса беретани (английская тюрьма)! – крикнул наш проводник.

Хижина была недавно построена и почти непригодна для проживания. Она была открыта всем ветрам. Везде, даже под крышей, росла трава. Единственной мебелью были колодки – два деревянных бруса длиной приблизительно в двадцать футов. Один лежал на земле, а второй сверху, в них через равные промежутки имелись совпадавшие полукруглые отверстия.

Наш сопровождающий сказал, что его зовут капитан Боб. Он оказался очень милым и добродушным человеком… Когда мы вошли в хижину, он заставил нас натаскать охапки сухих листьев и устроить из них ложе. Затем ствол небольшой кокосовой пальмы приспособили в качестве изголовья. Оно было, правда, достаточно жестким (кстати, туземцы вместо подушки пользуются чуркой с выдолбленным углублением, стоящей на четырех ножках, – что-то наподобие скамеечки). Верхний брус приподняли и уложили нас так, что лодыжки очутились в выемках нижнего бруса; верхний опустили; брусы скрепили железными кольцами.