Голос зовущего - Алберт Артурович Бэл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Быть может, норовистый характер Берза в их среде служил своеобразным катализатором, стимулятором процессов совести, побудителем дремлющей энергии, детектором скрытых возможностей? Быть может, та непреклонность, которую Берз в своей работе обращал и на них, явилась причиной подобной отзывчивости?
Струга встретился с непосредственным начальником Берза товарищем Антлавом.
«Вы должны попять: Берз для меня был особенно близок. Хотя разница лет между нами немалая. Ко мне в кабинет он мог заходить без доклада, когда хотел. Его везде хорошо принимали.
Человек он был со странностями. Ему, как и мне, частенько приходилось сталкиваться с бюрократическими препонами, сами понимаете, кое-где они у нас еще сохранились. Вы думаете, Берза это огорчало? Напротив— он радовался этому, говоря, что только в борьбе с бюрократизмом личность утверждает себя. Дескать, тогда-то и выявляется, в коей мере человек обладает характером, волей, энергией. Препоны, дескать, может одолеть человек сильный, а только сильные люди по-настоящему нужны и полезны обществу. Тихони же и рохли пусть плюют в свой собственный колодец, самим пить придется. Уж он-то этого делать не станет. В таком молодом государстве, как наше, иначе и быть не может, делопроизводство де у нас во младенческом возрасте. Но он не собирается вешать головы. Надо делать свое дело, а все эти трудности его лишь подстегивают и распаляют, как коня на рысистых бегах. Когда же придет пора подвести итоги, будет видно, кто сколько сумел. Ибо то, что каждый мог сделать, но не сделал по причине различных помех, при подведении итогов в расчет принято не будет. Главное — не добрые твои намерения, а сделанная работа.
Может, это было позерством, бравадой, краснобайством? Может, такое фразерство было его слабостью? Но, думается, Берз все это говорил, сознавая свои силы, говорил, так сказать, из лучших побуждений. Не раз от него приходилось слышать, что ему, конечно, тоже их не миновать, однако раньше времени он не собирается выходить из игры, потому и руки у него свободны и рассудок не тронут неверием.
Я расскажу вам один случай из моего собственного опыта общения с Берзом.
Иной раз он становился ужасным. Просто ужасным! Другого слова не нахожу. Никак не могу назвать это упорством. Разве что упорство с каким-нибудь особенным маниакальным оттенком. Больше я никого не знаю, кто бы мог вести себя подобным образом.
Однажды я отказался его поддержать по одному важному вопросу. Он считал, что мои доводы малоубедительны и посему не могут быть приняты в расчет.
Он старался меня переубедить.
Когда же я объяснил ему, что разрешению вопроса препятствует не малоубедительность моих доводов, а обстоятельства иного, административного, от меня не зависящего порядка, тогда он стал взывать к моей партийной совести.
Утверждал, что обстоятельства эти ничем не мотивированы, требовал, чтобы я отбросил их, отмел, не принимал в расчет и тому подобное. И чего он только не наговорил тогда! Что я-де передовой советский человек и посему обязан сделать все, что в моих силах, ибо положительное решение вопроса отвечает народнохозяйственным интересам.
По части высоких слов он был мастер. Иной раз подпускал и демагогии, и, надо отдать ему должное, довольно умело. Как я ни старался держать себя в руках, но в конце концов он вывел меня из себя, и я прекратил спор, решительно отклонив его просьбу. Сказал, что продолжать разговор в таком тоне не намерен.
И тут-то началось. Здесь во всем блеске проявились его неуемная строптивость, его немыслимое упрямство и ослиная твердолобость. Берз не уходил из моего кабинета, зудел одно и то же, одно и то же, что он-де прав, что я это прекрасно знаю.
Черт побери, хотелось ответить — оттого, что я прекрасно это знаю, мне ничуть не легче.
Не скажу, что его домогательства носили агрессивный характер, но и просительного тона в них не было. Просто назойливый зуд. Рабочий день уже кончился. Я сказал, что должен уходить. Он заявил, что никуда я не уйду, так как вопрос надлежит разрешить немедленно. Два часа мы бесплодно проспорили. Я закрыл сейф. Сказал, что велю вахтеру выставить его за дверь, и ушел.
Наутро прихожу на работу, Берз уже стоит у моего кабинета и умудрился проскользнуть следом за мной. Я-то думал, он пришел извиниться за свою вчерашнюю бестактность. Забыл предупредить секретаря, чтобы его не пускали, он, как я уже вам сказал, пользовался особыми привилегиями.
— Смотри! — сказал мне Берз. Мы были с ним на «ты». — Вот телефон. Вот трубка. Тебе остается ее снять, набрать помер и уладить дело. Во имя истины звони и поскорей, я не отстану от тебя до тех пор, покуда не позвонишь.
Что оставалось делать?
Сиял трубку, набрал номер и сказал, что ни в коей мере не поддерживаю предложения Берза, и тем самым вопрос был решен.
Берз прямо-таки позеленел и вышел из кабинета, не попрощавшись. Обычно он соблюдал приличия. Я тоже не успел пи слова сказать. Возмутительная его настырность меня огорчила, но я человек принципиальный и не намерен менять своих решений, даже когда я неправ».
Это, разумеется, было шуткой. Струга усмехнулся, а товарищ Антлав продолжал рассказ.
«Однако и на том дело не кончилось. Возвращаюсь вечером домой, там сидит Берз. Зашел вроде бы в гости, преподнес жене цветы, сидит в моем кресле, пьет минеральную воду — в последнее время он пристрастился к минеральной — и чинно беседует с моей благоверной, с детьми.
Обе дочери, — они у меня близнецы, — натуры возвышенные, чистых идеалов, те его слушают, рты разинув. Жена тоже безупречно честная, принципиальная, порядочная женщина. Так вот этим трем чувствительным дамам Берз описал нашу стычку, изобразив меня, разумеется, злостным рутинером.
Девочки, завидев меня, в один голос закричали:
— Папа, как ты мог?!
А тут еще жена им вторит:
— Истина, принципиальность, народные интересы!
Еще ни разу мне не приходилось переживать что-либо подобное. Ведь это, сами понимаете, не заседание партбюро, где приводятся доводы, выслушиваются возражения. Да какие там, говорю, народные интересы, коль они идут вразрез с интересами моего ведомства. Так попробовал я отшутиться, но вижу, ничего не выходит.
Не терплю игры на эмоциях, я практик, реалист, строить воздушные замки —
