Посторонний. Миф о Сизифе. Калигула. Записные книжки 1935-1942 - Альбер Камю
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вернувшись в зал, он подумал, что когда ему приходилось бывать в кинотеатре в одиночестве, в антракте он никогда не выходил из зала, предпочитая курить и слушать пластинки с легкой музыкой, которые ставили в это время. Но на сей раз игра продолжалась и в антракте. И годился любой случай продлить ее, подстегнуть. Устраиваясь в кресле, Марта ответила на приветствие мужчины, сидящего на несколько рядов дальше за ними. Мерсо тоже кивнул ему, и вдруг, или это ему только показалось, на лице незнакомца мелькнула ухмылка. Он сел, не замечая жеста Марты, собиравшейся о чем-то сказать и положившей ему на предплечье руку, хотя минутой раньше он с радостью бы воспринял этот жест как новое доказательство той власти, которую она за ним признавала.
– Кто это? – спросил Мерсо, ожидая, что Марта совершенно естественно переспросит, о ком речь. Так и вышло.
– Ты знаешь, о ком. Тот тип…
– А-а, – только и ответила она и замолчала.
– Так кто же он?
– Тебе непременно надо знать?
– Нет, – отрезал Мерсо.
Он слегка обернулся. Незнакомец смотрел на затылок Марты, и ни один мускул в его лице не дрогнул. Он был довольно хорош собой, с очень полнокровными красивыми губами, но глаза его были невыразительны и чуть навыкате. Мерсо ощутил, как к вискам прилила кровь. Глаза застлало черной пеленой, блестящие картины идеальных декораций, в которых он пребывал последние несколько часов, внезапно оказались измаранными сажей. К чему было спрашивать? И без того было ясно: этот тип спал с Мартой. В Мерсо ширилась, подобно тому, как это происходит с человеком, которым завладевает паника, мысль о том, что мог думать этот человек. Ему это было хорошо известно, ему и самому случалось так думать: «Можешь выпендриваться, сколько хочешь…» При мысли, что в эту самую минуту незнакомец представляет, какова Марта в постели, – например, как она прикрывает рукой глаза в миг наслаждения, – при мысли, что этот мужчина тоже пытался убрать ее руку, чтобы увидеть мятежный огонь темных богов, загорающийся в ее глазах, Мерсо почувствовал, что земля уходит у него из-под ног, и когда прозвучал звонок, возвещающий о продолжении сеанса, его закрытые глаза стали наполняться слезами гнева. Он забыл о Марте, которая была лишь предлогом для его радости, полностью погрузившись в поднявшуюся в душе ярость. Он долго сидел с закрытыми глазами, а когда открыл их, то увидел на экране опрокинутый автомобиль, одно колесо которого продолжало медленно вращаться среди полной тишины, увлекая в свое упрямое вращение весь стыд и унижение, порожденные недобрым сердцем Мерсо. Потребность знать наверняка заставила его забыть о достоинстве:
– Марта, он был твоим любовником?
– Да, – ответила она. – Дай посмотреть кино.
В этот день Мерсо начал привязываться к Марте. Он познакомился с ней несколько месяцев назад. Был поражен ее красотой и элегантностью. На слегка широком лице с правильными чертами сияли золотые глаза, а губы были так искусно накрашены, что она казалась одной из древних разрисованных богинь. Природная глупость, легко заметная в ее взгляде, еще более подчеркивала невозмутимость и неприступность. До сих пор, всякий раз, как у Мерсо завязывались с женщиной какие-то отношения, осознавая, что, как это ни прискорбно, любовь и желание одинаково выражают себя, он думал о разрыве еще до того, как заключал ее в объятия. Но Марта пришлась на ту пору, когда Мерсо освобождался от всего, в том числе и от самого себя. Забота о свободе и независимости рождается только у того, кто еще живет надеждой. Для Мерсо ничто тогда уже не имело особого значения. И в первый раз, когда Марта обмякла в его объятиях и он увидел, как на ее лице, черты которого расплывались в силу максимальной близости, ожили и потянулись к нему ее губы, до того бывшие неподвижными, словно нарисованные цветы, он не связал с ней своего будущего, но вся сила его желания сосредоточилась на ней и теперь была связана именно с ее обликом. Губы, протянутые ему навстречу, казались посланием мира, лишенного страсти, но переполненного желанием, которым его сердце могло бы удовольствоваться. Он ощутил это словно чудо. Его сердце забилось, испытывая нечто, что он чуть было не принял за любовь. Когда он почувствовал прикосновение к полнокровной эластичной плоти ее уст, он долго ласкал их собственными губами, отдавшись этому так, словно это были не уста, а сама дикая свобода, а потом яростно впился в них зубами. Она стала его любовницей в тот же день. Прошло некоторое время, их любовное согласие было нерушимым. Но узнав ее получше, он мало-помалу утратил интуитивное ощущение странности, которое открылось ему в ней поначалу и которое, склонившись над ее устами, он все еще пытался порой воскресить. Так что Марта, привыкшая к сдержанности и холодности Мерсо, так и не поняла, отчего однажды в переполненном трамвае он попросил о поцелуе. Ошеломленная этой просьбой, она ее безропотно исполнила. И он взял ее губы так, как любил это делать, сперва лаская их своими губами, потом неспешно покусывая. «Что это с тобой?» – позже спросила она. Он улыбнулся короткой многозначительной улыбкой и проговорил: «Хочется похулиганить», после чего замкнулся. Его манера выражаться также была для нее загадкой. После любовных объятий, в ту минуту, когда в освобожденном от желания и расслабленном теле дремлет сердце, полное разве что нежной привязанности, напоминающей ту, что испытывают по отношению к грациозной собачке, Мерсо с улыбкой говорил ей: «Здравствуй, видение».
Марта была машинисткой. Она не любила Мерсо, но была к нему привязана в той мере, в которой он возбуждал в ней любопытство и льстил ее самолюбию. С того дня, как Эммануэль, которого Мерсо ей представил,
