Последний полустанок - Владимир Иванович Немцов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Покоренная его горячей искренностью, Нюра не могла лгать:
— Вы хороший, Серафим Михайлович, и мне не хочется вам делать больно. Но разве вы не догадываетесь, почему я хожу с Аскольдиком, Риммой? Почему стараюсь вас избегать?
— Боитесь меня?
— Вас? Никогда. Но есть страшные люди. Если бы вы знали, что о нас говорят!
— И знать не хочу.
Нюра машинально перевернула страницу.
— Вам-то, конечно, безразлично… А я уже не могу, мне трудно дышать.
— Но что мы такое совершили?
— Ничего.
— Тогда плевать на пошляков. Вчера Толь Толич встретил меня с усмешечкой: «Вы, оказывается, здесь не скучаете, Серафим Михайлович, нашими молодыми кадрами интересуетесь?» Пришлось вежливо осадить. Теперь уж не заикнется.
— Хотелось бы верить, — с грустью сказала Нюра. — А с другими что делать?
Поярков крепко сжал ее локоть.
— Позабудем про них. — Он облегченно вздохнул. — Прямо от души отлегло. А я-то думал… Значит, все остается по-старому?
Нюра захлопнула книгу и устало закрыла глаза.
— Пусть будет так.
— Я счастлив, Нюрочка…
Никто не слышал, что он говорил. А ему самому слова казались пустыми, банальными. Говорил, как он будет скучать без Нюры, наконец в приливе смелости отбросил все, что мешало высказаться.
— Нет, я так не хочу. Без вас не вернусь в Москву. И не ждать, нельзя больше ждать. Если нужно, поговорю с Медоваровым. Не отпустит, тогда поговорю…
— Со мной. — Нюра, не поднимая головы, разглаживала платье на коленях. — Об этом вы забыли? Я не могу. — И Нюра еще ниже склонила побледневшее лицо.
— Почему? — вырвалось у Пояркова, он нервно закурил и, как бы опомнившись, сунул папиросу в карман. — Простите, я не о том.
Дрожащими пальцами нажал он на рычажок у кресла. С глухим стуком спинка откинулась назад. Так лучше — Нюра сидит согнувшись и не видит его. Запахло паленой шерстью. Папироса? Обжигая пальцы, потушил. «Почему? Почему? — мысленно повторял он. — Да не все ли равно! Не нравится? Любит другого?»
Нюра выпрямилась и, смотря на Пояркова серыми открытыми глазами, проговорила:
— Не сердитесь. Вы ничего не знаете.
В голосе ее слышались боль и стыд, она вновь переживала свою давнюю ошибку, готовая провалиться вниз сквозь пол самолета, только бы не видеть удивленного скорбного взгляда Пояркова.
— Не мучайте меня, — нервно перебирая стеклянные цветные бусы, прошептала она. — Спросите у Багрецова. Он знает.
Зачем Пояркову расспрашивать какого-то мальчишку? Что за тайна связывает их? Он глушил неясные подозрения, веря, что Нюра не может лгать. Видно, ей боязно признаться. Но в чем?
— Я верю вам, Нюрочка. — И, склонившись за высоким креслом, робко поцеловал руку.
— Не троньте! Грязная она. — Нюра быстро, словно от ожога, выдернула руку и, вытащив из сумки платок, отвернулась к окну.
В самолете стало тихо. Утихомирились гуси и поросята, их оставили в покое до следующего часа, когда придется лететь на большой высоте, через отроги Кавказского хребта.
Проходя мимо Пояркова, старый врач Марк Миронович тряхнул редкой седой бородкой и неодобрительно покачал головой. Уж очень ему не нравилось за последние дни состояние Серафима Михайловича. Прямо хоть в больницу клади. Покой ему нужен, а кругом суетня. Ноев ковчег, а не лаборатория.
Аспирант, изучающий субъективные ощущения полета, застонал. Марк Миронович вытер ему рот куском ваты и предложил таблетку аэрона.
— Не могу, доктор, — упавшим голосом пролепетал аспирант. — Нужна… чистота эксперимента… — И он опять схватился за пакет.
— Если хотите знать мое мнение, — теребя бородку, рассерженно проговорил Марк Миронович, — это не эксперимент, а игрушки. Раньше ученые себе чуму прививали… А вы… — Он посмотрел на мокрую вату и бросил ее в раскрытый пакет. — И за это еще деньги платят.
Аскольдик наглотался аэрона и чувствовал себя неплохо. Он оттеснил Марка Мироновича в сторону и, размахивая раскрашенным листом, подбежал к Медоварову.
— «Молния» готова, Анатолий Анатольевич, завизируйте.
Медоваров взял с собой Аскольдика, который доказывал, что эта командировка связана с темой его курсового проекта, но дело было в другом: Толь Толич хотел угодить отцу Аскольдика. Не раз приходилось обращаться к нему по разным хозяйственным делам. Кстати говоря, и сам Аскольдик — мальчик полезный, способный, прекрасно рисует карикатуры, пишет критические заметки, выступает со стихами. До него стенгазета НИИАП «К высотам науки» выходила лишь к Маю и Октябрю, а сейчас чуть ли не еженедельно.
Мальчик выпускал «Молнии», где бичевались растяпы и бракоделы, зазнавшиеся товарищи, которые слишком гордо несут свою голову и подчас забывают даже с начальником поздороваться.
«Всем, всем достается, — привычно думал Медоваров, расстилая на коленях раскрашенный лист. — Критика способствует выполнению плана, борьбе за нового человека… Вот и сейчас в нашем маленьком, но сплоченном коллективе, работающем в трудных условиях кислородной недостаточности, не замирает общественная жизнь. Своевременная критика невзирая на лица… Ну что ж, посмотрим, посмотрим…»
Нарисован летящий самолет. На борту выведены буквы «НИИАП». В хвосте как бы сквозь прозрачную стенку видны фигуры Пояркова с портфелем, на котором написано «Главный конструктор», и Нюры, льстиво засматривающей ему в глаза.
— А ведь похожи, — рассмеялся Медоваров. — Рука у тебя, братец, бойкая. Только надо подписать «Дружеский шарж». На всякий случай, чтобы не обижались зря. А так — дружеский и дружеский, все в порядке.
— Совершенно справедливо, Анатолий Анатольевич, — признательно согласился польщенный автор. — Подпишу.
Под названием «Ноев ковчег» шли рифмованные строки:
Нет здесь «чистых» и «нечистых»,
Все сдружились с высотой,
Самолет несется быстро
Над тридцатой широтой.
— Вообще неплохо, золотко: мысль о дружном коллективе ясна, — поощрительно резюмировал Медоваров. — Только насчет широты надо проверить. А может, она тридцать вторая?
— Но ведь тридцатая тоже, наверное, была?
— «Наверное, наверное…» — передразнил Медоваров. — Наука, золотко, требует точности.
— Конечно. — Аскольдик скорчил обиженную рожицу. — Только ведь это не наука, а вроде поэзии.
— Вот именно «вроде». Нет уж, золотко, не спорь. В научном коллективе точность обязательна.
— Ну хорошо, — согласился Аскольдик. — Напишем: «Над какой-то широтой».
— Пожалуйста. Тут уж не ошибешься. — И Медоваров
