Переход - Максим Перельман

— Ничего себе короткая, — заметил я, представив, как эта минута в сознании умирающих людей может превратиться в вечность.

Голограмма, задрожав, рассеялась в воздухе. Инопланетянин даже не простился со мной, возможно, устав отвечать на мои вопросы.

Я вскочил на велосипед и поехал домой.

Глава пятнадцатая

Я не хотел думать обо всём том, что я теперь знал. Я не хотел думать о том, что мир ждет катастрофа уже в самое ближайшее время. Не хотел думать о смерти, не хотел думать о вечном блаженстве слияния с Богом. Я хотел жить и жить на Земле.

Моя жизнь и так была похожа на рай, по крайней мере, настолько, насколько его мог я себе представить. Я был молод, красив, богат, неуязвим — словом, настоящий супермен. Я сам являлся мечтой любого, я был воплощением мечты. Мне не хотелось расставаться с этим, мне хотелось продлить это состояние, но я ещё не готов был сказать «остановись мгновенье — ты прекрасно».

Единственно, кого мне не хватало, была Эрнеста. Я часто вспоминал её, думал о ней, мечтал о встрече. Всё, что я имел, было неполным без неё. Я её любил, когда был Ральфом, я люблю её и теперь. Мне казалось, что она была единственной женщиной, способной понять меня, может быть, потому, что была такой же, как я — почти бессмертной, неуязвимой и одинокой.

В Москве я провёл счастливый, беззаботный месяц. Я встречался с мамой братом, старыми друзьями, влюблялся в женщин… и не уставал поражаться безграничным возможностям своего организма. Поверьте, это великолепно, когда, напившись и растворившись в ночном городе вместе с красивыми, весёлыми, не обремененными проблемами дамами и такими же мужчинами, ты просыпаешься на следующее утро без всякого похмелья выспавшимся, свежим и готовым на новые подвиги. О да, капсула, проглоченная мной несколько лет назад, была чудодейственна. С особой остротой я чувствовал удовольствие, сидя в своём автомобиле, когда, выехав из города, нажимал посильнее на педаль, разгоняя машину до максимальной скорости, сознавая, что даже в самой страшной аварии я не получу и царапины. Как восхитительно ощущать себя бессмертным!

Вы согласны со мной? А как можно с этим не согласиться? Или вы врёте самому себе. Потому что быть молодым, богатым, здоровым, красивым, неуязвимым при любой опасности и почти всемогущим — ничего лучшего, чем это, на Земле нет. Поверьте на слово тому, кто всё это имел. Имел то, что никому, даже самым удачливым, в таком сочетании и объёме не давалось. Но, к сожалению, и к этому привыкаешь, и это может надоесть.

Быть избранным не только большое счастье, но и великое одиночество. Наверняка меня бы поняли великие музыканты, артисты, композиторы и полководцы. Быть уникальным и великим, это не только радость и восторг от побед, но и ущербное чувство своей постоянной исключительности.

Всё проходит, даже восторг от даров инопланетян не может быть вечным. В этом мире всё циклично, и любой свет рано или поздно сменяется тьмой, любой полёт кончается падением, любая вера встретит на своём пути сомнение.

И вот я опять в аэропорту. Сколько у меня уже было разных аэропортов за эти несколько лет. Но всё равно меньше, чем у стюардесс и лётчиков, хотя они после рейса возвращаются домой, а куда возвращаюсь я? И где теперь мой дом?

Что за грустные мысли, что за перепады настроения, сказал я себе. У меня много домов по всему миру. И вообще, не пора ли купить свой самолёт? У меня столько денег, что их будет не так-то легко потратить, если учесть, что человечеству осталось существовать не более трёх лет.

А по поводу того, что стюардессы возвращаются домой, то это не так. У них, вообще, нет дома, они проводят в воздухе и за границей большую часть времени, и, если посчитать, сколько дней они жили дома, то получится не более ста дней в году. Когда-то у меня была девушка стюардесса, встречались мы года полтора. Ну и сколько дней из этих полутора лет мы были вместе? Если наберётся пара месяцев, так уже хорошо.

Нет, мне лучше, чем стюардессам. Я лечу, куда хочу, с кем и когда хочу. И у меня есть дом, у меня очень много домов. Только вот, несмотря на богатство и молодость, я одинок. А может быть, и одинок я именно поэтому. Ведь люди чаще всего женятся от страха одиночества и от понимания того, что старость не за горами. А детей рожают потому, что Создатель заложил в нас инстинкт размножения тел. Вот и рожают, внушая детям своё понимание этой ничтожной жизни.

Сидя в кафе, я ждал, когда объявят посадку. Допив кофе, взял листок бумаги и ручку и написал:

Ты хотела бы стать ветром и уйти,И не встречаться в бесконечности пути.Ты говоришь — я бы хотела улететь, но я боюсь,И потому я остаюсь, Потому я остаюсь.Я стал бы ветром, но быть вечным не дано,Я жил бы там, где всё красиво как в кино,И от тебя я улетел бы, но боюсь.Лишь потому я остаюсь, потому и остаюсь.Я буду ждать тебя, и ты ко мне придёшь,Ведь ты не станешь улетать, поскольку время не вернёшь,А я бы ветром стал, но я всего боюсь.И потому я остаюсь, лишь потому я остаюсь.

А я? А мне то это зачем? Мне спешить некуда, бояться тоже нечего. А детей? А зачем? Даже если представить, что мир не исчезнет, и люди будут жить дальше, зачем мне это? Чтобы придать смысл своей жизни? А она и так полна смысла, но мне от этого не легче. Этот её смысл как-то мало увязывается с моими собственными желаниями и взглядами. Но какая разница? Судьба все-таки исполнила мои мечты. А то, что она это сделала позже, чем мне хотелось, и то, что она, возможно, скоро всё заберёт назад, ну, так что ж поделаешь? Она по-другому не умеет. К этому уже давно пора привыкнуть.

Я летел туда, где прошла моя предыдущая жизнь, где я когда-то был ребёнком и где я по-настоящему был влюблён. Там я был истинным романтиком и достиг недосягаемых другими высот карьеры, став одним из самых влиятельных, а может быть, самым влиятельным человеком своей страны. Я летел в Берлин.

В Берлине я бродил по улочкам города и испытывал ещё одно новое для меня чувство нереальности происходящего. Как в том сне, который мне снился на протяжении многих лет и о котором я рассказал Эрнесте. Самое удивительное было то, что я узнавал большинство улиц этого города, но только в той его части, которая существовала в первой половине двадцатого века.

Так я гулял по Берлину, и, несмотря на то, что я был совершенно один, мне не было скучно. Я испытывал что-то вроде ностальгии, приехав в город своего детства после долгого, очень долгого отсутствия. У меня теперь не было проблем с языком — говорить по-немецки мне было так же легко, как по-русски. Я несколько раз ловил себя на том, что в некоторых ситуациях даже думаю по-немецки.