Подарок крестного - Марина Александрова

Однако постоянные перепалки с государем и почти ежедневные попытки царя отправить Шорина на тот свет можно было бы терпеть, если бы за Михаила опять не взялась Темрюковна. Как только ни уворачивался Михайло, забрехался, словно пес, аж самому противно было, на какие только хитрости не шел, пытаясь сохранить свое положение, но ничего у него не получалось. Крепко же запал молодой боярин в душу государыни, раз не хотела она отпускать Михаила.

В конце концов, Михайло, плюнув на все, перестал над собой измываться. «Может, так оно и к лучшему, – думал он, – быстрее надоем ей, быстрее отвяжется». От Марии не ускользнула такая перемена в настроении Михаила, но она подумала, что ее чары все же подействовали на боярина.

С того момента государыня и Михайло опять начали встречаться. Мария выкраивала моменты, следила за Иоанном, за челядью, и если начинала подозревать, что кого-то из слуг начинает о чем-то догадываться, то под любым предлогом избавлялась от этого человека. Постепенно их встречи в тайном месте вошли в обыкновение, и Мария была сама не своя, если им не удавалось долго видеться.

Михаила же, словно червь, поедом ела, изнутри сгрызала совесть. Он уж тридцать три раза пожалел, что сразу не дал знать Иоанну. Кто знает, может быть, не супруге, но как раз другу поверил бы Иоанн, а теперь, когда Михаил чувствовал за собой вину, он и мысли такой не допускал.

Другой бедой было то, что Шорин любил свою супругу, и мысль об измене, как ничто другое, его угнетала. Машутка же ни о чем не догадывалась – любил Михайло ее, и к тому же она была его супругой, боярыней Шориной. К государыне у Михаила, несмотря на все ее старания, душа не лежала. Машутка, чувствуя, с каким вниманием Михайло всегда к ней относится, даже и помыслить не могла, что ее супруг способен сейчас на измену.

Таким образом, можно сказать, что все проказы сходили изменникам с рук. Шорину оставалось только молиться Богу, чтобы он надоел государыне прежде, чем Иван Васильевич не то что узнает, но даже раньше, чем ему в голову придет такая мысль…

Как-то вечером, оставшись безо всяких государевых дел и не встретив Темрюковну, радостный Михайло отправился в свой терем.

«Что-то давно не баловал я Машутку вниманием, – думалось Шорину. Все дела, заботы, хлопоты, то одно, то другое, сделаю-ка я ей сегодня небольшой праздник». Давно, еще когда собирался к Курбскому, обещал Михайло привезти супруге, а тогда еще зазнобушке, перстенек, да вместо этого сам с перстнем приехал. Вот и пришла пора выполнять обещанное.

Потому, улучив свободный вечерок, Шорин отправился за подарком – карман провисал под тяжестью государевой милости. У старого согнутого ювелира Михайло, попросив даже не показывать мужские, решил поглядеть только на женские перстенечки. Старец, уже предчувствуя наживу, вынул все свое богатство, и у Михаила глаза разбежались. Каких самоцветов здесь только не было! С красными, синими, зелеными камушками, в тонкой и толстой, в золотой и серебряной оправе, округлой, вытянутой формы и такие, что даже сложно описать. Долго промучившись, Михайло все-таки сделал выбор. Даже не торгуясь, купил он у ювелира тоненький золотой перстенек с маленьким вытянутым черным камушком в виде капельки.

В тереме, поцеловав встретившую его Машутку, Михаил протянул ей согнутую ладонь:

– Угадай, что у меня здесь?

Машутка все никак не могла взять в толк, что же такое маленькое можно спрятать в кулак, и, не вытерпев, попыталась разжать персты. Михайло не поддавался, Машутка упорствовала, но, рассмеявшись, Шорин все-таки открыл ладонь.

У Машеньки высоко вскинулись брови от удивления, и она радостно вскрикнула:

– Какая красота!

– Примерь, впору ли? – словно не замечая ее восторга, спросил Михайло.

Мария надела на перст драгоценный подарок, и заблестел темный камушек, словно отражая черноту огромных глаз.

– Впору. Спасибо тебе, Мишенька, что не забыл о моей просьбе. А себе что-нибудь приобрел? – имея в виду, не появился ли у мужа новый перстенек, который мог быть заветным, поинтересовалась Маша.

– Нет, Машенька, решил я оставить бесполезную эту затею. Хорошую сказку рассказала мне тетка, да, знать, так никогда не суждено ей сбыться. – И, махнув рукой, Михайло добавил: – Да и вообще, существует ли тот перстенек, или это выдумки моих покойных предков, никто ведь так и не скажет!

Машутка озадачилась. Помнила она, как с горящими глазами рассказывал супруг о заветном камушке, что даже у самой дрожь по телу пробежала, и никак не могла взять в толк, что же так могло повлиять на Михаила, что должно было случиться, чтобы у Михаила даже об этом говорить желания не было.

Однако разговор да раздумья Марии прервал громкий собачий лай, который возвещал о появлении незваных гостей. Гости же эти, по всей видимости, были весьма нетерпеливы – не успел Михайло даже и носа за порог выказать, как по крыльцу уже кто-то поднимался. Едва завидев двух дюжих молодцев, которые бесцеремонно поднявшись по крыльцу, появились на пороге, Михайло понял – это за ним.

«Пришли, пришли соколики ясные… – думал Михайло. – Нашептали все-таки государю – ведь не мог никто видеть нас в прошлый раз, да и заподозрить, просто так, ничего не зная, тоже не могли – не тот я человек, чтобы просто так на меня напраслину возводить. Знать, кому-то крепко я насолил, раз государь все-таки решился со мной расправиться».

Одного за другим перебирал Михайло любимцев государя, вельмож, бояр и прочий люд, но никак не мог сообразить, кто же имел на него зуб. Конечно, всегда оставался какой-то народец, желавший подлость сделать, наговорить на кого-то или донести на своего ближнего, как правило, соседа. Однако такие люди не могли причинить Михаилу вреда – государь мог решиться наказать своего любимца только с наущения серьезного человека. Алексей Басманов? Малюта Скуратов?

Князь Вяземский?…

Однако размышления Михаила были прерваны слишком быстро:

– Шорин, Михайло Захарович? – обратился к Михаилу один из мужей.

Михайло кивнул головой, и уже другой из мужей добавил:

– Одевайтесь, по приказу государя проследуете за нами.

Михайло, видя, что промедление вызовет грубое поторапливание, решил не ждать, когда молодчики применят силу, поцеловал Марию, наспех накинул тулуп и безропотно проследовал за государевыми посланниками.

Однако дело обстояло еще хуже, чем казалось Михаилу. Отнюдь не к государю, как он подумал, когда показался Кремль, направились его провожатые. Посадив Михаила в одну из кремлевских темниц, провожатые сообщили ему:

– За измену царю и Отчизне через день на рассвете вместе с другими приговоренными предстоит тебе, Михайло Шорин, принять казнь через повешение.

Гулко доносились эти слова к находившемуся уже внизу Михаилу, и когда за стражниками захлопнулась дверь, Михайло уже во второй раз остался один в государевой темнице. Один, со смертным приговором, даже не будучи уверен, за что же в точности был осужден. Тяжкие шли в голову думы, и на этот раз казалось Шорину, что не будет выхода, что, несмотря ни на какое везение, ни на какие заветные перстни, ни на берегущие его силы, смерть неминуема, неизбежна, и она наступит с рассветом.

«Как же хорошо, что я с Марией успел обвенчаться, – продолжал размышления Михайло. – Коли не суждено мне вернуться, и терем не останется без хозяйки – Машенька будет всем заправлять, и ее судьба будет определена. Поубивается, конечно, но потом отойдет – молода она еще, снова обвенчается. От боярыни, да еще такой-то красавицы, вряд ли кто откажется».

Еще не зная толком, что же случилось, Михайло начал готовиться к смерти. Перед ним медленно стала всплывать вся его жизнь, вспоминалась мать, боярин Василий, еще не сгоревший терем, по которому бегал мальчонкой.

– А все-таки я поступил правильно, – вспоминая еще детские события, – размышлял Михайло. – Жаль, конечно, что не успела Мария ребеночка родить, тогда бы он не остался, как я, невесть чьим сыном. Почему мать не хотела обвенчаться с Василием? – гордость за свершенное, за венчание с Машуткой распирала Михаила. Несправедливым ему казалось, что он, всегда поступавший и лучше своих близких, и лучше многих других людей, чьи поступки ему были хорошо известны, должен окончить свою жизнь так скоро, умерев позорной смертью – через повешение, причем по приказу самого близкого друга.

Многое, очень многое передумал за ту ночь Михайло. Вспоминая по крупицам свою предыдущую жизнь, Михайло никак не мог понять, что же за все это время он сделал не так? Казалось, во всех его поступках можно было угадать скорее добрые начинания, и единственное, за что он себя винил, так это за Темрюковну.

«Только неужто за то, что полюбился я кому-то, должно мне теперь помирать. Сколько баб перепортят иные мужики, многих из них силой берут, а живут чуть ли не до ста лет. А ведь не я Темрюковну-то обхаживал, сама навязалась, да и за что ее обижать – хоть и государыня, а баба, она и есть баба, ей ласка нужна, тепло. А Иван Васильевич-то совсем кровожаден стал – с ним разговаривать, и то страшно, а ей-то каково?».