Антиквар - Марина Юденич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Второе — по определению — невозможно. А первое?
Если ты допускаешь мысль, что кто-то хитроумный написал и подбросил липовый «дневник», у него должно было бы хватить мозгов и на то, чтобы уничтожить все подлинные ее записки.
— Все — невозможно, по определению. Она расписывалась в инстанциях, писала заявления, возможно, письма кому-то. Всего никогда не отследишь. Слишком рискованно.
— Тогда он дурак.
— Он не дурак.
— Не дурак, однозначно. Дурак никогда не додумался бы до фальшивого дневника. А вот я определенно дура.
— Это еще почему?
— Потому что уже почти семь — и значит, я едва успеваю собраться на работу. После бессонной-то ночи!
— Хочешь, я отвезу тебя?
— Нет уж спасибо. Голова у тебя сейчас занята черт знает чем. К тому же в отличие от меня ты не спишь уже вторую ночь. И уже через час, а может, и раньше наступит этот проклятый «пик». Нет. Я не самоубийца. Поеду на такси.
Бессонная ночь, как ни странно, почти не сказалась на внешности Людмилы Вишневской, Спустя полчаса она заглянула на кухню проститься с мужем — как всегда подтянутая, неприступная и привлекательная одновременно, благоухающая тонким горьковатым ароматом любимых духов.
— И знаешь, кстати, про старческую неразделенную любовь ты подумай как следует. Очень на то похоже. А что, этот антиквар так уж хорош собой? — Она игриво повела плечом.
— Уйди с глаз моих, порочная женщина!
Вишневский потянулся было обнять жену — но получил ловкий щелчок по носу и остался в одиночестве.
Только знакомый горьковатый запах еще некоторое время витал вокруг.
— Любовь запоздалая? Ну да. А убийство — из ревности. Очень занимательная история. Но совершенно невероятная. Разве только действительно — любовь?
Москва, 6 ноября 2002 г., среда, 08.15
И снова было утро.
И снова он проснулся с ощущением абсолютного счастья, как бывает только в детстве.
Впрочем, не совсем так.
В детстве чувство счастья, как правило, необъяснимо. Маленький человек просыпается счастливым просто так, «нипочему».
Счастье Игоря Всеволодовича тихо посапывало рядом, уткнувшись маленьким точеным носиком в подушку, поджав острые коленки к животу.
Лиза спала, свернувшись калачиком, изредка неспокойно вздрагивая во сне. Вчерашний полет в Питер и обратно изрядно вымотал ее, к тому же обилие эмоций, пусть и положительных, оказалось нелегким грузом. Она спала — но и во сне продолжала переживать, размышлять и спорить с кем-то, слабо передергивая узкими плечами.
Вчера вечером, несмотря на то что усталость валила с ног, она долго не могла заснуть, и они проговорили полночи, раз двадцать обсудив историю, поведанную Верой Дмитриевной.
Со всех сторон.
Пытались что-то додумать, найти недостающие звенья цепи, построить какие-то версии.
Тщетно.
Напрасно Игорь напрягал память, силясь вспомнить отцовского клиента, могущего — хотя бы предположительно — оказаться той самой «птицей».
Ничего, а вернее никого, даже отдаленно похожего, он не вспомнил.
И надо полагать — просто не знал.
Клиентов отца он вообще помнил смутно.
С некоторыми — теми, что были еще живы к тому времени, когда Игорь Всеволодович занялся торговлей антиквариатом, — знакомился вроде заново.
Теперь хорошо бы, конечно, поговорить со стариками — возможно, кто-то и опознал бы таинственную «птицу», но проклятое нелегальное положение такую возможность исключало.
Решено было, что кое-кого посетит сегодня Лиза.
Возможно, ей снова повезет — так же как повезло с Верой Дмитриевной. Хотя, если вдуматься, рассказ великой старухи мало что прояснил в истории давней трагедии, разве что подкинул дополнительный вопрос.
И все равно поездку они считали удачной. Дело было даже не в «дарах», как окрестила Лиза бархатные футляры.
Она была счастлива этим знакомством и тем, что старуха приняла ее именно так.
«Допустила к сердцу», — говорила Лиза, и запавшие от усталости синие глаза радостно, волшебно лучились.
Спать больше не хотелось — он аккуратно выбрался из постели, неслышно — благо ковер на полу скрадывал шаги — вышел из спальни. Набросив халат, выпил кофе. Побродил по дому.
Делать было совершенно нечего. И Непомнящий снова примостился возле компьютера, вышел в Сеть, еще не представляя, что, собственно, собирается искать.
С генералом Щербаковым все вроде было ясно. Лизе версия показалась вполне убедительной, но она — опять же! — не добавляла ясности в его историю. И тем не менее он снова вошел в поисковую систему и собрался было вписать имя генерала в строку запроса, но передумал.
И просто так, от нечего делать или по привычке, потому как часто прежде адресовал виртуальному миру этот вопрос, заученно отстучал по клавиатуре: "Иван Крапивин
Художник".
Задумавшись на секунду, машина выдала давно известный результат.
Материалов о живописце Крапивине в Сети было немного — всего 58 — 60 документов.
Количество колебалось, изредка появлялись новые страницы, ссылки или просто короткие упоминания в каких-то исследованиях или статьях по искусствоведению.
Сейчас поисковая система вежливо сообщила, что располагает пятьюдесятью девятью документами, в которых упоминается Иван Крапивин.
Игорь Всеволодович лениво пошевелил мышкой — знакомый перечень медленно поплыл по монитору.
Все было читано-перечитано бесчисленное множество раз, и только название документа под номером пятьдесят шесть было ново.
«Прадед комбрига».
Игорь Всеволодович удивленно вскинул брови.
Впрочем, система иногда ошибалась — выдавала материалы, посвященные однофамильцам.
Иванов Крапивиных в информационном пространстве упоминали достаточно часто, потому и уточнял Игорь Всеволодович, что речь идет о художнике.
Но случались накладки — машина уточнение игнорировала.
Так, надо полагать, случилось и теперь.
И все же почему-то он открыл документ.
Это была глава из исторической монографии ученой дамы по имени Ольга Травина. Работа в целом посвящалась одному из красных полководцев, комбригу времен гражданской войны, расстрелянному, как полагается, в 1937-м, в компании с маршалом Тухачевским и прочими военачальниками.
Фамилия комбрига была Раковский.
В главе одиннадцатой объемной, судя по всему, монографии речь шла о его далеком предке.
"Долгое время принято было считать, что прадедом Раковского по отцовской линии был известный крепостной художник Василий Раковский, получивший вольную из рук графа Шереметева… умерший от чахотки в Италии…
Об этом неоднократно упоминал в автобиографических материалах сам комбриг, потому, наверное, никому из исследователей не пришло в голову усомниться в достоверности информации…
Однако…
Жена художника Лукерья Раковская возвратилась на родину, в подмосковное Архангельское, в конце 1835 года, с младенцем (мальчиком), которому, по воспоминаниям княжны Веры Шереметевой, «едва исполнялся год»… (34) Ребенок был крещен в местном храме, церковные книги которого, к счастью, сохранились.
Запись, сделанная в январе 1836 года, подтверждает крещение младенца, нареченного Василием… (35) Дата рождения ребенка — 11 декабря 1834 года.
Дата смерти художника Василия Раковского, однако, известна доподлинно. Он скончался в Италии 10 декабря 1832 года. И таким образом, никак не мог быть отцом мальчика…
…кто же настоящий отец и, следовательно, прадед легендарного комбрига?..
…В конце концов эту тайну могла унести с собой в могилу Лукерья Раковская, пожелавшая, чтобы отцом ребенка считался ее покойный супруг.
И тем не менее мы находим ответ в эпистолярном наследии престарелой княжны Шереметевой…
…В письме племяннице Антонине Бутурлиной (урожденной Шереметевой) 14 января 1836 года (39) она пишет:
"…Лукерья наконец открыла мне тайну рождения мальчика, в судьбе которого, как тебе известно, я теперь принимаю участие. Представь, отец Василия — также живописец и также крепостцой, получивший вольную от князя Несвицкого. Имя его — Иван Крапивин…
Но я, поразмыслив, пришла к выводу, что теперь уж ничего не следует менять… отец Антоний поддержал меня в этом решении, хотя, возможно, мы поступаем грешно… Лукерье велела каяться и молить у Бога прощения. Однако — между нами, мой друг. — не вижу особой се вины. С живописцем Крапивиным… сошлась уже после смерти Василия…" (перевод с фр. мой. — О.Т.).
К счастью, в тот момент, когда Игорь Всеволодович с горящими глазами ворвался в спальню, Лиза уже проснулась.
Она еще не вставала и, сладко потягиваясь под одеялом, только собиралась окончательно осознать реальность нового дня, несущего — об этом помнила еще в полудреме — массу неотложных и непривычных дел. И быть может, неожиданностей. Приятных или неприятных — вот в чем вопрос.
