Фантом - Сергей Дубянский

Потянулся, чувствуя себя гораздо лучше, но все, намеченные на сегодня дела, продолжали оставаться совершенно бессмысленным времяпрепровождением. Выйдя на кухню, сунул в рот сигарету, и когда прикуривал, заметил, что рука мелко подрагивает. Такого с ним не бывало даже с сильного похмелья, и это очень его расстроило. Опустился на стул и после первых двух затяжек почувствовал, как бьется сердце. Дима не знал, хорошо или плохо оно бьется, но раньше почему-то, вообще, не замечал его и не думал, как оно должно биться. Опустил голову, чтоб убедиться, что тяжелые удары не заметны снаружи. Нет, все нормально – футболка не пульсировала…

Неожиданно зазвонил телефон. (…В такую-то рань!..) Тем не менее, снял трубку.

Звонила Валя. Слушая ее неуместный смех и глупые вопросы, сводящиеся к одному – хорошо ли ему там живется, он поймал себя на мысли, что напрочь забыл этот голос; забыл, что когда-то они жили вместе и даже любили друг друга. Он слушал, односложно отвечал, и общение не вызвало ни радости, ни сожалений, ни даже обычной неприязни последних лет – просто его посетило туманное видение из далекого прошлого. А когда Валя сказала, что хочет приехать забрать кое-какие вещи, Дима не задумываясь, выпалил:

– Нет-нет, только не сегодня!.. – его почему-то привел в ужас сам факт ее появления. Он не мог объяснить, чем это вызвано – вещи, действительно, принадлежали ей, и она имела право забрать их в любой момент. Тем более, планов, которым она б могла помещать, на сегодня все равно не было. Он просто не мог представить ее здесь!

– Но мне нужна одежда. Я не могу ходить в одном и том же. Тем более, на улице холодает.

– Завтра, – сказал он первое, что взбрело в голову, – приезжай завтра.

– Ладно, – согласилась она неуверенно, – подожду до завтра, – и повесила трубку.

Дима затушил догоревшую сигарету и прикурил новую. Вновь посмотрел на свои предательски дрожащие руки. Он не мог понять, что с ним происходит – эта физическая слабость плюс безразличие ко всему; нежелание видеть кого-либо, и одновременно панический страх одиночества. Попытался подумать о делах, но внутренний голос методично повторял, что он не должен покидать дома.

Все-таки Дима стал одеваться. Встряхнув джинсы, неожиданно почувствовал, как голова тяжелеет, теряется координация и мгновенно наступила усталость. Бросив джинсы на диван, вернулся на кухню; поставил чайник. Есть не хотелось – только пить. Губы были сухими, с белым налетом в уголках, как у тяжелобольного; язык, казалось, распух и прилип к небу, а тяжелые веки опускались сами собой. Снова сел, не мигая глядя на чайник, и ожидая, когда из носика повалит пар.

Дима равнодушно подумал, что сегодня не поедет, ни отгружать плиты, ни искать клиентов на последний вагон. И, вообще, его абсолютно не волновало, что будет дальше. Он продолжал смотреть на чайник и решил, что зря налил так много воды, но сил подняться и отлить часть в раковину, не было; причем, сил не было не физических, а моральных – он просто не мог заставить себя подняться и идти.

Откинулся головой на стенку, но не рассчитал, и больно ударился затылком. Боль на мгновение пробудила сознание, мир стал ярче, появились какие-то смутные желания, однако это длилось лишь мгновение. Потом на голову снова опустили колпак, из которого предварительно откачали воздух. Перед глазами поплыли круги, постепенно терявшие цветовую гамму, становясь серо-зелеными, группируясь между собой в концентрические окружности… В конце концов, Дима сообразил, что это вода, и он над ней совсем близко – если не хватит сил, он непременно коснется нее, а касаться ее нельзя. Он сам не знал почему, но если дотронуться до воды, закончится все. Это могла быть не смерть в физическом смысле, а просто все закончится. Заставил себя открыть глаза. На плите во всю кипел чайник и, видимо, давно, потому что оконное стекло покрылось каплями сконденсировавшегося пара.

Дима встал и налил себе громадную чашку. Теперь он смотрел в нее, ожидая, пока та остынет, и можно будет пить. Никаких других желаний не было. Он решил, что похож на животное, и его ощущения переходят в разряд инстинктов. Где-то внутри робко подало голос чувство протеста против такого определения, но подавленный мозг не поддержал его.

Наконец, чай был выпит, выкурена еще одна сигарета, и теперь Дима бесцельно бродил по дому, заходя в разные комнаты, присаживаясь на стулья, подолгу глядя в одну точку; потом вставал и шел дальше до следующего привала. Сейчас он очень напоминал себе бабку.

От тишины и неспешных движений его состояние стабилизировалось (или, может, он привык к нему), по крайней мере, ему не становилось хуже, даже, наоборот, стали появляться обрывки разумных мыслей, правда, пока он не мог удержать и развить их во что-либо реальное. Он не знал, сколько прошло времени – то ли солнце ушло за тучу, то ли наступил вечер, но, в принципе, это безразлично, потому что он ведь решил сегодня не покидать дома.

Когда раздался звонок в дверь, Дима вновь сидел на кухне и думал, пора ему поесть или нет (именно, так, а не хочет он этого или не хочет). В данный момент эта проблема являлась основной.

Звонок повторился. Дима поднял голову, прислушиваясь, как зверь, которого потревожили в собственной берлоге, и когда звонок прозвучал в третий раз, длинно и требовательно, он медленно побрел к двери, совершенно не задумываясь, кто это мог быть. Сработал условный рефлекс: звонят – откройте. Он даже не спросил, кто там, а просто повернул ключ и распахнул дверь, подавшись вперед всем телом. На пороге стояла Ира. Она держала в руке несколько желтых кленовых листьев и улыбалась; на ней была коротенькая юбка и свитер.

– Можно без приглашения? – спросила она весело, но на лице ее отразилась неуверенность – даже рот остался приоткрытым, вроде, не окончив фразу. На Диму пахнул терпкий запах опавшей листвы. Это было так неожиданно, что наполнив им легкие, Дима отпрянул; несколько раз удивленно моргнул, – или я не вовремя? – Ирина улыбка потускнела, но по инерции еще держалась на лице.

Дима почувствовал, что от этого осеннего воздуха лопнул злосчастный колпак. Голова еще оставалась тяжелой, но мысли прояснялись, и вместе и этим уходила вялость и апатия.

– Господи, конечно, проходи, – он отступил, впуская ее внутрь. …Наверное, такое ужасное состояние от духоты, – подумал он, распахивая все окна подряд, – а, может, это потому что она пришла?.. Впрочем, неважно – воздух-то тоже она принесла с собой…

Диме захотелось отблагодарить свою спасительницу, причем, немедленно, а она стояла в дверях кухни, прислонясь к косяку и бессмысленно вертела в руках желтые кленовые листья. Дима обнял ее; листья тут же упали на пол, и Ира улыбнулась, подставляя губы. От поцелуев ее дыхание сделалось чаще, а руки сомкнулись на Диминой спине. Ноги прижались к его ногам, пытаясь раздвинув их, забраться внутрь… Дима сделал шаг, потом еще один…. Так они и шли – в поцелуе, медленно переставляя ноги, пока не оказались возле дивана. Дима попытался расстегнуть юбку, но его стараний не потребовалось – Ира сама дернула молнию и вновь обхватила его тело, как будто боялась, что Дима может исчезнуть.