Маскарад лжецов - Карен Мейтленд

Меня распирало от желания поделиться с кем-нибудь своим счастьем, и вот, поддавшись на уговоры, я поведала о моем возлюбленном. Но кузина позавидовала мне и отправилась прямиком к Таранису. Вместе они замыслили злое: когда я заснула, кузина заперла окна и двери моей спальни.

В полночь я услышала голос Осмонда:

— Зачем ты закрыла окно? Больше я никогда не приду к тебе!

Я бросилась к окну и распахнула его настежь, но моего милого и след простыл. Когда на следующее утро я заглянула в колодец, то на поверхности ледяной воды увидела не свое отражение, а лицо Осмонда. Глаза его были открыты, но он не смотрел на меня.

Тогда я отправилась к старухе, которая разводила пчел и знала толк в заклинаниях, и спросила ее, как мне добраться до Осмонда.

— Он лежит на дне колодца, — отвечала старуха. — Еще жив, но час его близок. Таранис наслал на него порчу от кости мертвеца. Чем ближе подбирается порча, тем слабее становится твой милый. Не пройдет и трех дней, как он умрет.

— Скажи, как мне остановить порчу! — взмолилась я.

— Костью от кости. В полночь ступай на кладбище и добудь бедренную кость того самого мертвеца. Просверли в кости дыру и спускайся с нею на дно колодца.

Как ни терзал меня страх, я сделала, как она сказала. В полночь я отправилась на кладбище. Тени мелькали на фоне луны, голоса шептались в листьях тиса. Я не знала, в какой могиле лежит тот самый мертвец, но неожиданно услыхала плач: «Верни мне мою кость!» Я подкралась поближе и увидела скелет, по колено в земле, силящийся вылезти из могилы. Воспоминания об Осмонде придали мне сил. Я бросилась вперед и вырвала у мертвеца бедренную кость, но прыгнуть в глубокие темные воды колодца так и не решилась.

На следующее утро я снова увидела в колодце лицо Осмонда. Глаза его были закрыты, как у спящего, но и тогда я не прыгнула вниз, ибо знала, что неминуемо утону.

На третий день лицо Осмонда в колодце стало бледным как смерть. Я горько зарыдала. Раз Осмонд мертв, то и мне незачем жить. Страх остаться без любимого оказался сильнее смертного страха, я закрыла глаза и прыгнула.

Ледяные воды сомкнулись надо мной, а я все падала и падала в слепые черные глубины, но когда открыла глаза, то обнаружила, что стою в круглой комнате. Стены ее тускло сверкали, словно радуга на речных перекатах, а пол был мягок, как мох. Посередине комнаты возвышалась громадная круглая кровать, зеленые занавеси искрились и колыхались, будто водоросли. На кровати лежал Осмонд: кожа его была холодна как мрамор, а губы посинели. Он едва дышал. Я принялась трясти его, но Осмонд не просыпался. Я целовала его в ледяные губы, но Осмонд не отвечал на поцелуи. В отчаянии смотрела я, как умирает мой милый, и внезапно заметила у самого лица Осмонда муху. Я пыталась отогнать назойливое насекомое, но муха не улетала, кружась прямо над головой спящего. Тогда я замахнулась на муху костью, и неожиданно в голове прозвучали слова старой колдуньи: «Костью от кости».

Стоило мне произнести эти слова вслух, как муха уселась на кость и заползла в дыру. Я зажала дыру пальцем, и тут глаза Осмонда открылись, и он сел на кровати.

Я рассказала ему, что случилось, и Осмонд заткнул дыру лоскутком от своей рубахи, ибо муха была заклинанием Тараниса, посланным убить его. Больше оно не могло ему повредить, и Осмонд велел заклинанию перенести нас подальше отсюда, за холмы. Мы понимали, что как только Таранис проведает о том, что случилось, то пошлет на нас заклинание ужаснее прежнего. Оказавшись в безопасности, мы завернули кость в детский чепец и забросили в болото.

Шесть дней наслаждались мы нашим счастьем. Глаза Осмонда сияли от моих улыбок, губы мои пели от его поцелуев. Днем мы не разжимали рук, а ночью — страстных объятий.

На седьмой день кузина заглянула в темные воды колодца и увидела нас с Осмондом обнаженными, на шелковых простынях. Кипя от злобы и ревности, бросилась она к Таранису, и он наслал на Осмонда новое заклинание — освежеванного быка, что тянул за собой свою шкуру. Бык приближался, и Осмонд засыпал на ходу, а я не могла разбудить его. Заклинание унесло меня от Осмонда, когда он спал. Я оказалась в огромном замке из гранита. Полы там были из белого мрамора, а кровати — из железа. Таранис возложил мне на голову тяжелый венец с острыми краями, на шею повесил цепь с изумрудами, на руки надел крученые браслеты с колючими рубинами. Плача, бродила я из комнаты в комнату, и все вокруг было твердым и холодным. Таранис пытался овладеть мною силой, но я воспротивилась; задарил меня подарками, но подарки те были мертвее мертвого.

Я бежала из замка и бродила по свету в поисках Осмонда, пока одежда моя не изорвалась, а башмаки не стоптались. Нагой добралась я до берега поющих скал.

И спросила я первую скалу.

— Где найти мне моего милого?

— Заплати мне за песню, — отвечала скала.

Тогда я отрезала волосы и отдала их скале, но песня скалы оказалась без слов. Как теперь буду смотреть я людям в глаза?

И спросила я вторую скалу:

— Где найти мне моего милого?

И отрезала груди свои и отдала их в уплату за песню, но слова той песни были без букв. Как теперь мне выкормить дитя?

Третьей скале отдала я свои ноги, но в буквах слов ее не было смысла. Как теперь буду я танцевать?

Четвертой скале отдала я свои руки, но ее звуки были без мелодии. Как теперь мне прясть и ткать?

Пятой скале отдала я свои глаза, но песня скалы оказалась без строя. Как теперь мне читать и писать?

Шестой скале отдала я свои уши и уже не слышала ее песни.

И вот спросила я седьмую и последнюю скалу.

— Где найти мне мой дом и милого?

Позволила я скале отрезать себе язык и утратила голос. Остались у меня только слезы. И вытекли мои слезы и заполнили впадину в скале на морском берегу.

Все это время Осмонд разыскивал меня. Он нашел замок Тараниса, сразился с ним и поверг врага. Услыхав шум битвы, кузина бросилась в покои Тараниса, но обнаружила там лишь несколько кровавых капель на беломраморном полу.

Осмонд пригрозил, что убьет ее, если кузина не скажет, где искать меня. Заглянув в колодец, увидела кузина поющие скалы и впадину, полную слез, и поведала Осмонду, что в следующий прилив после новолуния море поглотит впадину и тогда ему ни за что не найти меня, ибо стану я крошечной каплей в бескрайней толще воды.

Много недель искал меня мой милый и к первому вечернему приливу после новолуния добрался до поющих скал. Вдыхал аромат волос, гладил груди, омывал ноги, лобызал руки. Плакал моими глазами, шептал в мои уши, лил мед на язык мой. Наконец Осмонд добрался до впадины в скале, полной слез. А море уже билось о скалы, все выше вздымая волны. Он владел всем, что было мною, но Осмонд не знал, как соединить части. Он выкрикивал имя мое, зачерпывал слезы мои, но они утекали сквозь пальцы, а солнце садилось все ниже, и волны захлестывали впадину в скале.

И вот, когда очередная волна ударила в скалу, в голову Осмонду пришли слова старой колдуньи: «Костью от кости». Тогда вытащил он нож и отрезал третью фалангу от своего мизинца и бросил в заводь моих слез. И тут же я стала целой, хоть и не дышала боле. Ибо волны ворвались в заводь, и я лежала на дне как мертвая, и душа моя уже начала свой путь в бескрайнее море. Но Осмонд рукой коснулся лица моего, и три капли крови из раны упали на безжизненные губы мои, и тогда открылись глаза мои. И мы с моим милым зарыдали от радости.

Адела взяла перепачканную краской руку Осмонда, поцеловала и подняла вверх, чтобы все могли видеть, что на мизинце у него не хватает фаланги. Осмонд покраснел и отдернул руку.

Сигнус одобрительно захлопал ладонью по каменным плитам пола.

— Превосходно, Адела! Чудесная любовная история. Мне никогда не достичь твоего мастерства!

Родриго легонько стукнул Сигнуса по спине:

— Давай, Сигнус, ты должен превзойти ее!

И хотя Сигнус не соглашался, что сможет превзойти Аделу красноречием, его не пришлось долго упрашивать. Он позабавил нас историей о дураке, который пытался вытащить луну из реки. Во время рассказа Сигнус носился по часовне, до того забавно изображая, как бедняга силком тянет луну из воображаемой речки, что к концу истории мы обессилели от хохота. Один лишь Жофре, погруженный в свои мысли, не участвовал в общем веселье.

Наверняка нашему пиру было далеко до празднеств, которые описывал Родриго, но на несколько часов мы забыли свои заботы и ужас, что таился за стенами часовни. День клонился к вечеру, тени на стенах удлинились. Постепенно веселье стихло, и мы нехотя начали готовиться к еще одной ночи в сыром склепе. На память пришла Плезанс, которая лежала сейчас в своей лесной могиле, и меня пронзило чувство вины за наш беззаботный смех.

Осмонд свернулся калачиком у ног Аделы, мечтательно разглядывая дальний угол часовни, словно ему не терпелось взяться за работу.