Лента Мёбиуса, или Ничего кроме правды. Устный дневник женщины без претензий - Светлана Васильевна Петрова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О чувствах мы не говорили – сладостное предвкушение будущего счастья было страшно обнажить, всё происходило внутри, где диалог вёлся на немом, только нам понятном языке, во всяком случае, я так думала. А на поверхности – живописные и литературные предпочтения, забытые поэты Серебряного века и любовная лирика вообще. Однажды встретились в пустом актовом зале института, где на сцене стояло пианино. Санду начал перебирать клавиши и заиграл какой-то цыганский мотив, хватавший за сердце. Вместо того чтобы задуматься, где в деревне можно научится так профессионально музицировать, я спросила:
– Что это?
– Вообще, это пьеса не для фоно. Но красиво, правда? Порумбеску, Чиприан, «Моя скрипка сломалась». Гениальный румынский скрипач и композитор. Прожил всего тридцать лет.
Музыка усиливала чувственность, кружилась голова. Но события развивались слишком медленно, скоро весна, а Санду меня даже не поцеловал, только один раз пальцы, и я так испугалась, что вырвала руку и спрятала за спину. Он не понял. Сама виновата. Надо что-то делать.
Майские праздники выдались жаркими, и я сказала, что хочу за город.
– Иностранцам дальше тридцати километров от Москвы нельзя, – пояснил Санду.
– Подлипки в пятнадцати. Там дача у родителей Тины, она дала мне ключи.
Санду сумел обмануть Иоффе, чтобы осчастливить маленькую глупышку. В электричке смотрел мне в лицо, не отрываясь. Вряд ли воображал грядущие бурные сцены, просто любовался тем, что неожиданно само плыло в руки. Между тем за дорогу я успела сообразить, что авантюра мне не по плечу, да и неловко, когда инициатива принадлежит девушке. Выйдя на ближайшей станции, я с противоположной платформы поехала обратно. Санду вопросов не задавал, всю дорогу дремал, привалившись головой к окну, и только в Москве, вдруг поинтересовался:
– Правда, что твой отец работает в ЦК?
– К нам это не имеет отношения.
– Это хорошо, – задумчиво сказал Санду и впервые не поехал провожать меня на метро. Наверное, обиделся, что зря потратил день. Я расстроилась, зато успела вернуться домой к ужину.
Нюх у отца, как у спаниеля. Не поднимая глаз от тарелки, он, как бы между прочим, произнёс:
– У тебя завёлся новый приятель? Кто он?
Заводятся тараканы, шевельнулась протестная мыслишка, но страх оказался сильнее.
– Александр Старк, – дрожа коленками, ответила я, с ужасом вспоминая, что собиралась ему отдаться, вот был бы скандал. – Студент оформительского факультета, из Румынии, я его люблю.
Папа даже не удивился, произнёс уверенно:
– Разлюбишь. Ты представить не можешь, сколько раз я влюблялся. И ничего, живу вот с твоей мамой. К тому же еврей! Не могла найти получше? В каких щелях они при Гитлере выжили? Евреи всегда будут под подозрением. Генетические космополиты, они предатели по определению, одним глазом целятся в Израиль, другим в Америку. Европа для них – промежуточная площадка, а наша страна – помойка, где оседают самые невостребованные.
Я как-то не заостряла внимание на том, что Санду еврей. Ну, да, он же дружит с Иоффе. Но что плохого в поддержке своих? Жалобно вякнула:
– Не знала, что ты антисемит. Разве не евреи сделали нашу революцию?
– Это всё из-за Ленина, а Сталин оставил в Политбюро для проформы одного Кагановича, остальных вычистил. Адмирала Головко не любил за подозрительно курчавые волосы, упорно называя «Головко», на Симонова косо смотрел из-за грассирующей манеры речи. И дальше хотел разобраться – с врачами, режиссёрами, композиторами. Не успел.
– Господи, папа, тебе-то чем евреи не угодили? У большинства членов политбюро жёны еврейки.
– Что можно богам, нельзя рабам.
– Я не рабыня.
– Пока ты моя дочь, будешь, как все. Из-за твоей связи с иностранцем меня сначала выгонят с работы, отберут партбилет, а там – по обстоятельствам, могут и посадить.
Высокопоставленный папочка элементарно врал, запугивая и заодно приучая дочь к системе, в которой ей предстояло жить, как он думал, всегда. Пророки и поважнее рангом перемен не предсказывали, а если бы пытались в своих мысленных гороскопах провидеть что-то из близкого будущего, то попали бы в лучшем случае в психушку, в худшем на Лубянку, на ту, где ещё стоял торчком железный Феликс.
Крокодилица отца поддержала, хотя в паспорте записана Михайловной, а отца звали Моисей. Она пыталась подольше удержать чадо возле себя, считая это место самым лучшим и безопасным. Но когда-то птенец вынужден вылететь из гнезда, в котором становится тесно. Я уже начала высовывать головку в мир, однако плевать на мнение родителей ещё не научилась и стала избегать Санду. Странно, что он тоже перестал искать со мною встречи. Жить сделалось неинтересно, а умереть не страшно. Видела себя в гробу: вся в белом, как невеста, музыка, цветы, подруги. И родители, конечно, куда им деваться, и даже какие-нибудь дядьки с папиной работы. На поминках гости сядут за стол, начнут резать загорелого поросёнка с гречневой кашей, скажут про меня много хорошего, даже чего и не было, всё выпьют, съедят и весёлые разойдутся по домам. В общем, свадьба наоборот.
Меня шатало от слабости и душевной боли. Причину знала Тина, которая любовные муки презирала и напустила на меня Бригитту, владевшую конфиденциальной информацией.
– Зря переживаешь. Твой Старк совсем не тот, за кого себя выдаёт. Его папаша главный на румынском радио, поэтому сыночек и попал сюда. А прежде он закончил в Бухаресте музыкальное училище и курсы живописи. И ещё у него есть сын от жены, которая умерла.
Моё сердце забилось с перебоями.
– Откуда знаешь?
– Сама читала. Комсомольский актив помогал в деканате оформлять личные дела отъезжающих. Сейчас сидит в библиотеке и спокойненько дописывает диплом. Очень ты ему нужна.
Бригитта желала мне исключительно добра.
Мы стояли в гардеробе, собираясь домой. Я бросила пальто им на руки:
– Подержите!
– С ума сошла! – воскликнула Тина. – Не унижайся!
– У неё приступ, – пробубнила Бригитта глубоким мужским голосом. – Только быстро, я опаздываю.
