Радуга (Мой далекий берег) - Ника Ракитина

Чуть ниже по склону, по-над ручьем потрескивал в ложбинке костерок, маленькое оранжевое пламя не было заметно со стороны, но делало мир вокруг особенно уютным и спокойным. Над пламенем в котелке кипела вода. Хозяин баньки ведьмак Бокрин похаживал медвежеватой поступью, добавлял в котелок то крупу, то сушеные грибы и пахучие корешки. Вкусные запахи витали над поляной, перебивая ароматы сырости и прибрежных трав.

Уважая право Сашки опекать государыню, Ястреб присел не на крыльцо, а подальше, на землю. Следил за ладными движениями Бокрина, а иногда бросал взгляд на проводника Лэти. Тот облизывался, ритмично постукивал деревянной ложкой по колену. Рождая в Сашке недоумение. Как оттого, что путь на месяц занял всего четыре дня. Сашка чурался седого. В юноше вскипали мутной жижей и лопались сейчас все суеверия, все ужасы о проводниках-палачах, уводящих осужденных в Черту. Кто умирал в ней — не под ладонью Берегини, — душа того не могла отыскать дорогу в вырий и вечно была осуждена скитаться среди голубых песков. Притягивать к себе другие души, которым тоже предстояло остаться бездомными. Именно это было самым страшным в казни, а не мгновенная огненная смерть. В присутствии проводника она отдалялась, должа страдания.

Но Сашка, перебирая страхи, не спешил спрашивать, а мужчины не торопились развеять его сомнения. И только одна государыня, прислонившись спиной к щелястой, теплой двери, смотрела на костер и счастливо вздыхала. Левая рука ее покоилась в Сашкиной потной ладони, правая перебирала охапку полевых цветов, брошенных на колени.

С горящей щепочкой в руках подошел Бокрин. Нащупал жилку на запястье Берегини и считал удары, пока догорала лучинка в другой руке.

— Лучше… гораздо лучше, чем я думал, — улыбнулся он. — А ты, оказывается, искусник.

Сашка покраснел.

— Ведь ненадолго ко мне.

Ястреб кивнул тяжелой башкой.

— Спросить… хочу. Я ведь ее беру. Туда.

Бокрин присел на корточки, глядя пограничнику в глаза, точно не замечая, что вечереет. А впрочем, владельцы Дара одинаково хорошо видят и на свету, и в темноте.

— Бери.

— Боязно. Ведьм выкручивало, я сам видел.

— А ты, девонька, что думаешь? — спросил Бокрин у государыни.

— Я с ним.

— Если боишься — так останься. И он вернется, и ты при мне в покое будешь.

Она быстро-быстро замотала головой.

— Страшно за Чертой-то, — неуловимо усмехался ведьмак.

— Не страшно, просто не так.

Сашка вздрогнул. Ему этот разговор казался ненужным и нелепым. Только-только он отыскал государыню, а пограничники выдумывают неведомо что.

Ведьмы — гибнут около Черты. Гибнут — или сходят с ума. Это всем известно. И здесь уже — к опасности слишком близко.

Бокрин же потер кудреватые волосы:

— Никакой беды не случится, если у Черты или в ней не чаровать. Я уж пробовал. Я как рассуждал. Черта — это совсем другой воздух; она как вода для нас. А мы не рыбы, нам в воде дышать нечем. И огонь — наш Дар — в воде не загорится. Потому кто творит в Черте сплетения, из себя силу тянуть начинает. И выгорает изнутри. А все оттого, что привыкли черпать ведовскую силу Берега — ешь, не хочу; и подумать о том, что я сказал, даже никто не пробует.

— Правила по технике безопасности, что ли? — подал голос темнолицый проводник. — Как-то оно просто, что ли…

— А и так! — буркнул Бокрин. — Если б раньше это понять — сколько бы не погибли! Не хватались бы за ведовство, как за соломинку. Там не Берег, а они вели себя, как на Берегу. Жаль их, конечно, — ведьмак почесал затылок. — Но я ходил в Черту. И все мое при мне.

Бокрин щелкнул пальцами, и, отвечая, в сирени под стеной заголосил соловей.

Лэти глубоко вздохнул:

— Может, ты еще объяснишь, как мы, проводники, там выживаем?

Бокрин кивнул:

— Объясню. Если считать, что полоса вдоль Черты — это уже не Берег, ну, что воздуха там нет. Так лягухи, сами знаете, и на берегу, и в воде одинаково живут. Рыбы — только в воде, звери, птицы — наоборот. Так вы, пограничники, эти самые лягухи и есть. Даже лучше так, вы — пауки-серебрянки. С собой Берег носите. Пограничник — поменьше, пузыря только самому дышать хватает. А проводники — у тех колокол большой — и на себя, и еще народу на сколько. Скольких вел после Ночи разбитой Луны на ту сторону?

Лэти потянулся:

— Много.

— А еще пузырек свой ты можешь другому передать, так?

— Так.

Проводник то ли нахмурился, то ли опечалился, зачерпнул ложкой варева, подул, втянул в себя.

— Могу — если убьют в Черте. Знаю так, по крайней мере.

— Вы Берег в себе носите. А ведьмы посреди него и им живут. Вот и вся разница. Так что бояться нечего, проведешь туда и оттуда.

— А как же… — спросил Сашка внезапно для себя, оглядываясь на Берегиню. — Как же без нее Берег?

— Берег без нее не останется.

Бокрин вдруг отвернулся, полез мешать варево, прогнал седого. Стал наделять всех ужином, и разговор сложился и увял. Пронзительно пахли травы.

— Все, спать пора, — глядя на Звездный Кол, распорядился ведьмак. — Завтра рано подыму.

29

Татьяна Арсеньевна металась в постели. Ее тревожил свет заоконного фонаря, бивший прямо в глаза. Истинный Свет боялся его и мог в любой момент исчезнуть, развеяв сон. А просыпаться очень не хотелось. Сон был удивительный. Ей снилось лето. Снился полупустой вечерний троллейбус, она сама, вцепившаяся в поручень на задней площадке. Убегающая назад изогнутая, точно пестрая кошка, улица. Каштановые кроны, пролетающие за приоткрытыми окнами, и строчки стихов, повторявшие то, что она видела.

Край вечернего облакаЗлат и багрянен.Шпиль водокачки прорезал небо.Мы убегаем в дальние страны,Туда, где до насНикто еще не был.

Нас подобрал троллейбус закатный…

Со звоном раздвинулись двери. Татьяна оказалась на знакомой улице: той, где жил Стрелок. Только теперь тенистые летние деревья загораживали от косых лучей асфальт. Было все еще знойно. Малиновое солнце катилось за телеантенны и жестяные раскаленные крыши. Пахло пылью, листвой и дозревающими яблоками. Время от времени они падали просто под ноги, над разбитыми плодами вились осы.

На знакомой калитке мотался под знойным ветром клочок бумаги с неровными набегающими друг на друга строчками, написанными шариковой ручкой: «Требуются двенадцать стенающих дев с кандалами». Таня хмыкнула. Толкнула калитку и оказалась в неухоженном, густом, мрачном, как лес, саду, где под старыми яблонями и сливами с потеками смолы на кривых стволах кустилась буйная крапива. Кирпичная позеленевшая искрошенная дорожка вела отчего-то не к двери, а к бочке под сливом и лестнице, приставленной к распахнутому чердачному окну. За окном сиял Истинный Свет. Таня зажмурилась, но даже сквозь сомкнутые веки свет проникал, ласкал и гладил, удивляя безмерной чистотой. А потом ее подхватили в прыжке, и уже был паркетный зал, и смеющийся Пашкин брат, спешащий навстречу. В этом мире Дениска не был инвалидом, он оказался на голову выше Тани, тонкий, стройный и очень красивый. Тело не кривилось, голова не дергалась. И руки, обычно сложенные, как подбитые крылья, радостно распахнулись ей навстречу. Треща, горели свечи в многочисленных канделябрах. То ли с потолка, то ли просто с неба падали дождем цветы. И лился вальс. Пары уже танцевали, и Таня с Дениской влились в их кружение. Многих из танцующих Татьяна узнавала и радостно кивала, приветствуя. Ей отвечали, улыбались. И танец был бесконечен и прекрасен, как это бывает лишь во сне. И очень не хотелось знать, что чем чаще приходят они сюда, чем больше черпают Света, чтобы достраивать этот мир, тем быстрее ползет через Берег Черта. Даже во сне Таня ужаснулась несправедливости мысли, что кто-то должен отказаться от мира, где здоров, потому что мир этот, оказывается, отбирает силу у другого, такого же реального, пусть не теплого и родного выдуманного своего. Разумеется, ничего не берется из ничего, закон сохранения энергии и все такое прочее. И мысль материальна не менее чем поступок. Но почему Дениска должен платить чудом своего исцеления за какой-то чужой Берег?!.. Глупый сон, страшный и ненужный. Тане очень захотелось проснуться. Сказки должны заканчиваться хорошо. А знание, пришедшее во сне, не более реально, чем если, скажем, Черту породил взрыв Чернобыля. Или скрещение миров в пятом измерении… Фантастика. Чушь несусветная. Таня заплакала во сне.