Врата небесные - Эрик-Эмманюэль Шмитт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я сразу представился целителем. Это стоило мне незамедлительного наплыва пациентов и коллег: первые явились, чтобы исцелиться, вторые – чтобы запугать меня. Я придумал тактику привлечения этих врачевателей-шарлатанов на свою сторону: принимал их как достойнейших и ученейших мужей, прислушивался к ним, спрашивал их советов, после чего, сменив тему разговора, предлагал им снадобье для лечения болезни, которую диагностировал у них. Они неизменно попадались в ловушку; с надменным видом они уходили от меня, прихватив лекарство, а затем, удостоверившись в его эффективности, возвращались, чтобы тайком проконсультироваться со мной, и прекращали свои угрозы.
Гавейн по-прежнему был неуловим. Здесь никто – он сам предупредил меня об этом – не называл его Волшебником, а Гавейны росли, как грибы, что несколько раз вселяло в меня ложные надежды и стоило нескольких разочарований. Так что я ждал, пока он сам не найдет меня.
Я размышлял над нашей невероятной встречей в женском флигеле. Гавейн явно знал, что я там. Не его ли взгляды я неоднократно ловил на себе, когда они жгли мне затылок на улочках Бавеля? Он что, шпионил за мной? С какой целью?
Во всяком случае, он меня спас – это единственное, в чем я мог быть уверен. Он провел меня в потайной коридор, а потом указал путь к бегству, вырвав меня из лап евнухов, солдат и самого царя Бавеля. Зачем? Как объяснить, почему челядинец Кубабы запросто разгуливает по дворцу Нимрода? Что он безошибочно знает его лабиринты и тайники запретной зоны? Личность и логика Гавейна по-прежнему оставались мне неведомы. И чем более загадочными они мне казались, тем навязчивее преследовали меня. Разумеется, таким способом я заставлял себя меньше думать о Нуре, не мусолить бесконечно свое поражение…
В то утро мы устроились во дворе: сидели на корточках перед очагом из трех камней, на котором постояльцы готовили пищу. Натянутая между стеной и деревом соломенная циновка обеспечивала нам тень. Мы с Маэлем продолжали занятие письмом, что совершенствовало и мое овладение шумерским языком. Присоединившийся к нам Саул несколько дней назад попробовал последовать нашему примеру, но его толстые, корявые и загрубелые пальцы лесоруба оказались неспособны ухватить глиняную табличку – она разлеталась на куски, палочка для письма ломалась. Думаю, это затруднение успокоило его: то, что обучению помешала физическая причина, не ставило под сомнение его умственные способности. Так что сейчас, присев позади нас, он расчесывал свою гриву, а Роко вылизывался и выкусывал блох.
Занятия с Маэлем умиротворяли меня. Сидя возле сгибающегося под тяжестью своих нежных красных ягод куста малины, я смотрел на внимательного и восприимчивого ребенка, который, склонившись над глиняной табличкой, ловко орудовал палочкой для письма. Какой покладистый мальчик! Его затененные длинными черными ресницами огромные глаза жадно поглощали все, что я ему показывал, он буквально пожирал действительность взглядом и тотчас же переваривал ее в своем мозгу. Стоило мне во время наших занятий подкинуть ему трудное задание, его лицо разрумянивалось, и, едва ему удавалось справиться с задачей, он радостно вскрикивал.
Неожиданно во двор проник незнакомец; на нем было безупречно чистое платье, подпоясанное пестрым плетеным кушаком, на мускулистых руках красовались медные браслеты, а волосы были собраны в высокий круглый пучок, из которого свисали отдельные пряди. Поклонившись, он представился посланником царицы Кубабы, которая призывает меня во дворец.
– Кого я должен лечить?
– Это мне неведомо. Ее величество ждет вас.
На всякий случай я прихватил свои котомки с самым необходимым и последовал за посланником, который, пока мы карабкались по улочкам, завел почтительную беседу. Какая разница с бавельскими солдатами, грубо конвоировавшими меня во флигель Гунгунума!
Оказавшись в царских владениях, мы миновали пост охраны, прошли по Аллее грифонов[44], затем пересекли Дворец ароматов – этот шедевр архитектуры, который мне описывал Гавейн, – ансамбль, построенный из различных пород пахучих деревьев, где каждая комната представляла особый экзотический мир, зримый и обоняемый.
Мы остановились в просторном зале с пузатыми колоннами, капители которых украшали цветочные мотивы. Наползая один на другой, пестрели ковры, украшенные пухлыми, расшитыми золотой нитью валиками. По углам зала с умиротворяющим журчанием били мраморные фонтаны.
– Приблизься.
От возвышающегося в глубине помещения трона раздался голос, живой, строгий и резкий. Там меня поджидало некое бесформенное существо.
Я подошел.
Царица Кубаба напоминала черепаху. Ее маленькая, испещренная множеством складок головка торчала из негнущегося тела, которое делали громоздким парадные вышитые одежды; эта головка – единственная подвижная часть инертной массы, куда она могла втянуться, – стремилась вперед, чтобы разглядеть меня. Череп с редкими волосами давил на морщинистую шею, сгибая ее, и казалось, это была тяжесть бесчисленных мыслей, толпящихся за ее живыми глазами. Кубаба отличалась уродством и умом. Подобно перламутру, окружающему жемчужину, ее увядшая кожа служила футляром ее живому сознанию.
– А ты хорошенький.
Она улыбнулась, открыв крошечные сероватые зубки – как у ящерицы.
– Ах, если бы я была моложе хотя бы лет на пять…
Фиолетовый язык облизнул пересохшие губы.
– Я постаралась бы тебе понравиться…
Она задумалась:
– На пять лет… или на пятьдесят? Мне уж и не сосчитать. Сколько ты мне дашь?
Не желая отвечать, я попытался сменить тему:
– Кого ты спрашиваешь? Врача или мужчину?
Она догадалась, что так я хочу уклониться от ответа.
– Он не только красив, но вдобавок еще и неглуп.
Ошеломленный ее фамильярностью, я зарделся. Она с восхищением воскликнула:
– Он краснеет! Что за милашка! Остерегись, я способна сказануть что угодно ради удовольствия увидеть, как ты запунцовеешь. Кстати, я вообще болтаю невесть что, все, что придет в башку. Увы, мою башку мало что осеняет.
Она откинулась назад и захихикала; в таком положении стали видны узкие, тонкие, напоминающие кошачьи, ноздри ее приплюснутого носа.
– Так сколько же лет ты мне дашь?
И, прежде чем я придумал второй трюк, продолжила:
– Так вот, несносный льстец, мне гораздо больше! Да-да, гораздо больше! Мне всегда гораздо больше. С рождения. В пятнадцать лет меня уже путали с матерью. Кстати, гигантское преимущество: в отличие от девчонок, я никогда не старела. У меня такая фора. Порой, увидев свое отражение, я заверяю себя: «Кубаба, девочка моя, ты великолепна: ты не меняешься!»
Она сурово взглянула на меня:
– Бесполезно лгать мне, мой мальчик. Я вполне осознаю, что я старая уродина. Оставь свои лживые комплименты при себе.
– Я ничего не сказал.
– Да что ты?
