Помните! (сборник) - Эдуард Асадов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это ты малость поторопился, – серьезно вздохнул Гедейко. – Вот покурил бы теперь такой дряни, отвык бы сразу, и бросать не надо. Вот у нас ленинградский «Беломор» или «Казбек» фабрики Урицкого, это да! Эх, Ленинград! Как он теперь там, после блокады? Трудно. Ну да ладно, кажется, война теперь пошла на лад.
На рассвете двинулись на огневую. До нее насчитывалось километров шесть. В нашей батарее машин не хватало. Грузовик Акулова забарахлил. Ермоленко обещал наладить его к обеду. Поэтому решили установки перевезти на машинах, а личному составу идти пешком. Я построил и повел своих гвардейцев по шоссе.
А все-таки любопытный вокруг ландшафт: степь и озера, озера и степь. Большинство озер совсем маленькие. Интересно, соленая в них вода или нет?.. Но отвлекаться и бежать к ним некогда. Вперед, вперед!
Мимо летят машины других дивизионов и батарей. Из одной высунулся комбат старший лейтенант Радыш. Увидел меня, весело осклабился:
– Пехоте привет!
Я грожу ему рукой:
– Ладно, голубчик, шути! Застрянешь когда-нибудь на дороге, я тебе это припомню!
Гвардейцы мои хохочут. Машины летят, летят… На одной из них на подножке Шура. Стоит возле опущенного бокового стекла, держась рукой за дверцу кабины. Другую, улыбнувшись, приветственно подняла вверх. Настроение у всех приподнятое. Ведь вперед, вперед же идем, товарищи! Сколько все отступали да отступали, а теперь вперед! А самое главное, обратного пути не будет!
Это даже хорошо, что мы нынче не едем, а шагаем пешком. Шесть километров – ерунда, пусть ребята разомнутся-разогреются, злее будут работать. Особенно хорошо вышагивает самый щеголеватый человек в батарее старшина Андрей Лубенец. Сапоги у него не кирзовые, а яловые и в любую погоду начищены до зеркального блеска. Продолговатое лицо с тонкими, чуть изнеженными чертами, под пушистыми ресницами карие, ласковые глаза. В какое бы село ни пришлось нам зайти, он всегда ухитрялся найти себе ночлег там, где жила самая ядреная молодая хозяйка. На войне, конечно же, не танцуют, и все-таки исключения бывают и тут. И если в каком-нибудь освобожденном селе, в наспех подметенном клубе, случится вдруг с местными девчатами импровизированная танцулька под баян, то у старшины Лубенца тут соперников не бывает. С томной печалью глядя в глаза какой-нибудь сельской красавицы и прижимая ее нежно к груди, он выделывал своими надраенными сапожками такие вензеля, что все просто диву давались. Да, танцевать он любил и отдавался этому делу с таким упоением и страстью, что затанцовывал своих розовощеких партнерш едва ли не до обморока.
Но коварна порой фронтовая судьба. Шагает вперед старшина Лубенец и не ведает о том, что, кажется, в свои двадцать пять лет оттанцевался он уже на всю остальную жизнь, ибо всего через три недели будет тяжело ранен в обе ноги.
Иван Семенович Стрельбицкий. Да, когда я про себя или вслух произношу это имя, горячая волна любви и нежности заливает мне душу. О человеке, который закончил свое земное существование, обычно говорят так: его с нами нет. Про Ивана Семеновича я так сказать не могу. Для меня он всегда есть и всегда будет, пока я хожу по земле. Не так уж часто доводилось мне встречать людей такого светлого ума, духовной красоты, скромности и благородства. Но вернусь к моему рассказу.
Ишуньские позиции. Огневая нашей батареи справа, метрах в пятидесяти от шоссе. И нужно спешить, ибо враг все усиливает и усиливает обстрел. Командир взвода лейтенант Синегубкин докладывает:
– У старшины Боткина с первой установкой ерунда получается. Все время дает крен влево, проверяли по уровню. Никак не могу понять почему.
Бегу к Боткину. Быстро выясняем и находим причину. А она пустяковая, только волнением и спешкой можно ее объяснить. В разные отверстия слева и справа всунуты стальные штыри. Быстро устраняем неполадки.
Распрямляюсь и неожиданно вижу, как к огневой стремительно приближается армейский «виллис». За рулем лихой чубатый шофер, рядом красивый, моложавый артиллерийский генерал, а позади него ординарец и адъютант. Едва машина остановилась, как генерал распахнул дверцу, легко и упруго спрыгнул на дорогу. Я никогда его прежде не видел, но почему-то сразу решил, что это он – генерал Стрельбицкий.
О командующем артиллерией 2-й гвардейской армии говорили много, мешая правду с легендой. Рассказывали о его поразительной храбрости и присутствии духа.
Во время боя к батарее одного из артиллерийских полков прорвались фашисты. Они обложили батарею с трех сторон и решили непременно ее захватить. Положение было критическим. Снарядов почти не осталось. И молодой неопытный комбат растерялся, дрогнул. Велел прицеплять орудия к машинам. И в этот момент на батарею примчался запыхавшийся «виллис» генерала Стрельбицкого.
– Отступать? Сдавать позиции? Ни с места! Развернуть орудия на прямую наводку!
Затем, отодвинув комбата и спокойно стоя под непрерывным огнем врага, стал отдавать уверенные команды. И батарея не сдалась, выдержала, выстояла до подхода пехоты. А генерал, как рассказывали потом, даже не выбранил молодого комбата, а, сказав ему несколько строгих, но ободряющих фраз, махнул приветственно артиллеристам рукой и уехал.
Рассказывали, что, несмотря на свое высокое положение, он никогда не гнушался пообедать с бойцами из одного котелка. Он любил солдат и в боях, и в походах был с ними по-суворовски строг, но отзывчив и справедлив.
И вот генерал Стрельбицкий у нас на огневой. С генералами на фронте встречаться приходится не часто. Помните, как у Твардовского:
…Генерал – один на двадцать,
Двадцать пять, а может статься,
И на сорок верст вокруг.
А тут не просто генерал, а еще такой прославленный военачальник, как Иван Семенович Стрельбицкий. На всю жизнь запомнил я его в тот день. Вот он, словно бы сфотографирован в моей памяти: стоит в нескольких шагах от «виллиса», статный, высокий, в артиллерийской шинели, туго перетянутой ремнями. На одном боку кобура с пистолетом, на другом – планшетка. Роговые очки, аккуратно подстриженные усы, фуражка, красивое волевое лицо. И было ему в ту пору, как я узнал позже, всего сорок три года.
Самую малость струхнув, подтягиваю ремень, оправляю шинель и бегу к нему для доклада. Он предостерегающе поднял руку:
– Не надо, продолжайте работать.
Лицо строгое, а в карих глазах из-под очков словно бы искорки из костра – веселые озорные смешинки. Продолжаем готовить установки к бою. Хлопцы, чувствуя на себе генеральский взгляд, работают как черти. На разрывы снарядов почти никто не обращает внимания. Еще бы! Ведь сам командующий артиллерией стоит и спокойно наблюдает за нами.
Обстрел усилился. Адъютант стал что-то горячо говорить генералу, и тот, еще немного помедлив, сел в машину. Поймав мой напряженный взгляд, он одобрительно кивнул головой, словно бы говоря: «Ну что ж, работали уверенно, хорошо, все в порядке». Шофер, выжав скорость, рванул машину вперед.
Только тут я пришел в себя и ткнул Синегубкина пальцем в бок.
– Ну что ж, Борис, вроде не оплошали! Впрочем, начальству видней.
Но вскоре на батарею начался артиллерийский и авиационный налет, и о встрече с генералом мы на время забыли…
Вновь я встретился с Иваном Семеновичем уже через неделю, возле штаба дивизии, куда послан был с бумагами из бригады. Он вышел из штаба в сопровождении нескольких офицеров. Генерал что-то продолжал говорить на ходу, офицеры почтительно козыряли:
– Так точно! Будет исполнено! Есть!
Легко взлетев на сиденье высокого «виллиса», словно кавалерист на коня, генерал, видимо, собрался отдать распоряжение шоферу, но, увидев меня, остановил сержанта, положив ему руку на плечо. Улыбнулся, поманил меня пальцем к себе:
– Ну, как воюете? Да, я помню, помню, гвардейцы у вас работают хорошо. В прошлый раз залп дали более чем прилично. – На миг сбросил генеральский тон, чуть улыбнулся: – Кстати, а сколько вам лет?.. – Задумчиво посмотрел куда-то вдаль… – Молодой… У меня дети тоже вашего возраста.
Затем лицо его стало вновь озабоченным, он кивнул головой, дверца захлопнулась, и машина, с места набрав скорость, словно ракета, ушла вперед…
Была у нас еще и третья встреча. 3 мая 1944 года. В селе Мамашаи, на подступах к Севастополю. Последняя наша встреча с Иваном Семеновичем на войне…
Праздничный майский день 1984 года. Вокруг празднично все: и флаги, и музыка, и погода. Вверху ни облачка. Прозрачный небосвод раздвинулся, поднялся высоко-высоко. И в воздухе такая веселость, яркость и теплота, что кажется, будто на небе не одно солнце, а два или даже целых три. И в этом радостном море морского ветра, музыки и света серебристая «Волга», стремительно несущаяся вдоль асфальтированного шоссе, как огромный дельфин, то ныряет в прохладную, полную ароматов долину, то как на гребень волны налетает на лобастый бугор. На придорожном щите мелькнула афиша красными и синими буквами: «ЭДУАРД АСАДОВ, вечер поэзии». А филармоническая машина несется все дальше и дальше, в Качи, где мне предстоит встреча с курсантами летного училища и городской молодежью. Словоохотливый шофер Толя, словно заправский гид, поясняет:
