Танец с огнем - Екатерина Мурашова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Марыся вела себя в лавке, как специалист-историк в музее. Откуда пришло это сравнение? Должно быть, в связи с занятиями мужа, больше неоткуда… Люша даже слегка удивилась пришедшей мысли, она как будто отпустила Александра не только из дома, но и из своей души, и не вспоминала о нем уже очень давно. Теперь почему-то вспомнился день свадьбы. Темное лицо Александра и хрустальный бокал в его пальцах. Золотистые блики в бокале…
На полках лежало мясо разных сортов. Марыся неспешно ходила среди туш барашков и поеных молоком телят, отбирала паленых поросят для жаркого, и белых, почти светящихся, из ледяной ванны – для заливного.
Приказчик в долгополой поддевке, заскорузлом фартуке, с целым набором ножей на поясе ходил следом и что-то непрерывно бормотал, расхваливая товар. Марыся по видимости не слушала.
То же было и в яичной и в живорыбной лавке, где помимо прочего, отобрали пудового мороженого осетра.
– Фабрикант Васильчиков особо заказал, – пояснила Марыся Люше. – Гулять будут по случаю приобретения сахаро-рафинадного завода…
В колониальной лавке ситуация изменилась кардинально. По знаку выбежавшего из-за прилавка приказчика к Марысе откуда-то из глубины лавки вышел сам хозяин – в больших очках и в картузе на гладких, с сединой волосах.
– Чувствительно рад видеть несравненную Марысю Станиславовну! – церемонно приветствовал он.
– Люш, это долго, ты садись, – велела подруге Марыся.
Люша послушно села на ларь-диван, выскобленный и навощенный до розоватого матового свечения.
Марыся между тем уселась к самому прилавку, где стояла конторка и лежали счеты и начала с хозяином негромкое деловитое совещание. То и дело один из приказчиков нырял куда-то вглубь лавки и возвращался с лежащим на кончике ножа тонким лепестком сочащегося слезой швейцарского сыра, или с ломтиком салфеточной икры, или с образчиком нежно-розовой семги. Приносили и черных миног, и золотистые миндальные крендели.
Когда все наконец было отобрано, началось щелканье на счетах и записывание в книгу, лежащую на конторке.
– В мелочную пойдем? – спросила Люша.
– А то как же? Разохотилась? – улыбнулась Марыся.
В мелочной лавке стоял густой, ядреный и невероятно вкусный по Люшиному мнению запах. Пахло разом только что выпеченными ситными и черными хлебами, плававшими в рассоле огурцами, груздями, рыжиками, вяленной рыбой…
«За нюх только можно полушку брать,» – усмехнувшись, проворчала Люша.
Купили какую-то пустяковину. Люше показалось, что самой Марысе в мелочной лавке ничего и не надо, и она зашла сюда для подруги и просто так, вспомнить, как было, когда обе жили на Хитровке и считали копейки…
– Далеко все ушло, правда? – спросила вроде бы увлеченная покупками, но на самом деле чутко приглядывающаяся к Люше Марыся.
– Да. К добру или к худу?
– К добру, конечно. Ты, что ли, сомневаешься? Босячкой разве лучше?
– «Рвать розы, не думая о шипах,
Может один босоногий монах…» – задумчиво напела Люша песню из детства Марии Габриэловны.
– Нет! – решительно сказала Марыся. – Я насмотрелась, хватит. Не люблю босяков, и монахов тоже не люблю. Мне чистая публика по нраву. Чтоб поели по чести и расплатились тоже по чести… И кстати вот о писателе Чехове сказать…
– Кстати о Чехове?! – изумилась прихотливости хода Марысиной мысли Люша.
– Ну. Вот ты мне давеча говорила, что я – купец Лопахин. Я прочитала. Вранье все. Никакой я не Лопахин, и чего он все время переживает? Либо переживать, либо дело делать – я так скажу. Я бы вот нипочем не стала этот вишневый сад рубить.
– Пожалела бы красоту?
– Причем тут… Выдумать-то можно только то, чего сам знаешь. Вот стала бы я рассказ про твоих цыган писать… Такого бы наворотила… Какой этот Чехов предприниматель!
– Никакой. Он вообще писатель, а прежде – врачом был.
– Ну вот оно и видно. С дач большая ли прибыль? Пускай другие рубят и сдают. А я бы сад – оставить как есть, дорогу проложить, построить ресторан, увеселения всякие для тех же дачников по соседству. Для женщин с детьми наособицу – качели под деревьями, карусели, крикет, музыка и всякое такое. Им же скучно, развлечься надо, а в город ехать не всегда сподручно. И там же – прохладительные напитки, купание для детей из речки выгородить… Да и где он вообще вишневые сады видел?! Не сажают вишню садами…
– В Японии, наверное, – сказала Люша, о чем-то напряженно размышляя. – Мне Арайя рассказывал когда-то… Японцы все вместе собираются и смотрят, как вишня цветет, сакура по-ихнему… Праздник у них такой…
– Блажные люди, – вздохнула Марыся.
– Качели под деревьями, качели под деревьями… – пробормотала между тем Люша. – Где и что? Ведь было же что-то… Кстати, Арабажин говорил, что после Лопахиных все будет принадлежать пролетариату… Сады, имения, заводы…
– И трактиры, что ли? – недоверчиво спросила Марыся.
– Наверное, так, – неуверенно сказала Люша. – А может, их вовсе не будет?
– Не, жрать людям завсегда надо, какой бы там пролетариат не был, – твердо возразила Марыся. – Так что заводы там или сады – пускай, но трактир «У Марыси» мой будет. Так своим дуракам – Арайе этому и врачу, и передай… Вот, кстати, муж мне твой, наоборот, нравился – хозяйственный мужчина, и серьезный, и собой ничего. Жалко, что так быстро сбежал от тебя…
– Мне не жалко, – беспечно ухмыльнулась Люша. – Но тебе, Марыся, спасибо большое.
– За что ж? – удивилась Марыся.
– Ты для меня единственное пока доказательство того, что человек может быть доволен тем, что в жизни имеет. Если б не ты, я б вовсе не знала, что про человеческие стремления и думать…
Маруся неопределенно фыркнула. Как часто бывало и в детстве, она не поняла: хвалу или хулу она только что услышала от подруги.
* * *– Бегство из РСДРП колеблющихся мелкобуржуазных элементов является ее чисткой. Партия освобождается от неустойчивых, от попутчиков, – сказал докладчик и резким рубящим жестом показал, как партия это делает.
– Да скажи ты прямо: после 1906 года интеллигенция просто массово бежит из партии! – строго определил знакомый голос позади Январева.
– Ну и бес с ними! Без них справимся, – ответил окающий приволжский говорок.
Январев поерзал на жестком стуле и решил не оборачиваться. В ямке под затылком отчетливо чесалось. Потом начало печь. Поколебавшись еще, Январев обернулся. Товарищ Кронин, бывший рабочий ткацкой мануфактуры, а нынче профессиональный революционер, смотрел вовсе не на него и говорил с товарищем, конечно же, не о нем.
